Совсем немного

– Майтимо? Кано только вернулся с репетиции и шёл на странный звук – знакомый, но забытый. Как будто воздух рассекают очень маленьким мечом и им же щёлкают. Да ну, ерунда, как бы меч мог щёлкать… Книг теперь не было разве что в прихожей. Книг, рисунков, тарелок, карт, опять тарелок. Майтимо обжил дом по-своему. Только родительская спальня пока избегала хаоса. А на его, Кано, заправленной кровати подробных карт лежала целая охапка – и среди них сам Майтимо. Вырезал что-то. Щёлкал ножницами. Так увлёкся, что не заметил, что Кано вообще вошёл. – Майтимо, что это ты? – Ой, ты чего так тихо, Кано! Свою работу, чем бы она ни была, Майтимо закопал в карты быстрее, чем мышь скрылась бы. Угу, как будто бы Кано каждый день с мышами сталкивался. Он вернулся с репетиции, даже не своей пока, и вообще-то надеялся, что Майтимо польёт розы – просил полить, если получится, их там всего-то две – и хоть немного приберётся. Систематизирует хаос. Но, может, его-то всё и в нынешнем устраивало. – Ты голодный? О. Майтимо и ножницы, слишком пока большие для него, тоже засунул в гущу бумаг, и теперь делал вид, что ничего не резал вовсе. Или это подарок, или что-то запрещённое. Но что запретного может вырезать ребёнок? – Голодный, – согласился Кано, – пойдём. Ты тоже поешь. Он в последнее время стал частенько забывать. Вот и сейчас на кухне обнаружились нетронутыми даже любимые им ныне пирожки с яйцом. Ну неужели снова придётся заключать договорённости? – Ты почему не пообедал? – А? Да я забыл… Кано, а у тебя бывает, что просто на карту смотришь – а видишь всё это как было, вот как будто сейчас скачешь? И ещё волосы мешают. Я их что, не собирал? Вот уж увлёкся так увлёкся, нечего сказать. Плохо? С другой стороны – какой ребёнок отказался бы слушать о себе же. Даже не слушать, а воображать. Смотреть на себя. Для Тьелко, например, пока тот был мал, отец немыслимое число сказок сочинил, а тут и их не нужно. Майтимо меж тем был необычно разговорчив. Не дождался ответа, спросил новое: – Кано, а знаешь? Про тебя там где-то пишут, что после игры ты съедал в два раза больше. – Это кто про меня такое пишет? – Но так и есть же ведь! Ты даже после этих чужих репетиций приходишь такой… как там это было… «и он всё с тем же задумчивым видом истребил половину наших нескудных припасов». – Нет, кого это ты цитируешь?! Вообще-то у Маглора были подозрения, и кроме того – просто нравилось сердиться. Это смешно. И Майтимо тоже было смешно. Но что он дни проводит в воображаемой скачке – это как-то уже всё-таки… – Майтимо, а ты здесь не хочешь покататься? – Да вы что, сговорились? Со мной мама уже ездила. – И как тебе? – Одному веселее. И лошадь меньше была. – Это ты тогда был больше. Но чтобы мочь потом кататься в одиночку – это же надо начинать уже сейчас. А ты над картами сидишь. – А этот говорит, что в том, чтоб возвращать утраченное, ничего такого нет. Нет, ты подумай, он и Элронда сюда приплёл! – Без имён аргументы не считаются. – Ну ладно, ладно, Элронд говорит. А с кем ещё мне разговаривать, если ты не берёшь меня? Вот уж наветы так наветы. Что это он вдруг? – А вот не надо, я тебя беру везде, – фыркнул Кано, поскольку это так и было. – Пойдём, пожалуйста! Только ты же там скучаешь. – Да потому что ты сам не играешь, только им всегда показываешь! – А потому что это их оркестр, а не мой. – И что? Ты можешь лучше чем они же! – И что, теперь я должен этим наслаждаться до конца времён? Они играют хорошо. Пробуют новое. Они играют для других, а я пока нет. – И когда же ты начнёшь? Кано только вздохнул. Про пение и про Клятву – сто раз они уже говорили и в сто первый Майтимо спрашивал всё про то же, всё о том же. Вот уж упрямство точно с ним осталось как есть. – В любом случае, – напомнил Кано и глотнул отвара. Фу, мало сахара. И кто варил? Да ты же и варил. Мама всё варит гармоничным, Майтимо ничего не варит пока. – В любом случае, я тебя с собою звал. Ты отказался сам. Чем ты тут занимался целый день? Читал про нас же? – Да! Но не ужасы, а всякое. Заметки. Всё, что есть. И вечно это всё рассеяно где-то между рассказом про одну битву и плачем про другую, а я-то ищу не то. Я ищу просто… чтоб полнее воссоздать всё. – Майтимо, а кого я попросил розы полить? На них бы и ушло всего четыре лейки. Как раз отвлёкся бы немного в своих изысканиях. – Ой, – сказал Майтимо без особого раскаяния. – Ну, ты же не напомнил. Хочешь, сейчас сделаю? – Да подожди пока что. Дай пойму, как объяснить. В жизни бы Маглор не стал возражать, если бы тот же Элронд дни напролёт не выходил из комнаты и читал. Или всё-таки возражал бы? Это за Майтимо водилось – за Маэдросом водилось – это за ним водилось кого-то выносить из комнаты за ворот, «чтобы не зачахли». Да впрочем, детям нравилось. Им многое, что Майтимо делал, казалось хорошей шуткой. Нет, а тут в чём дело? Вспоминает себе и вспоминает. – А что, тот я всегда поливал розы? Вот же. Вот оно. Почему-то прошлый он сделался вдруг примером и славной историей. Недавно же ведь говорил, что поругались бы… – Там мы не разводили роз. – Да ты же понял и так! Ты же понял, о чём я. Я говорю – он всегда делал то, что обещал, да? Ты же расстроился. – Я думаю, – ответил Маглор осторожно, – что вот тот прошлый ты, чья жизнь тебя так захватила, что неудивительно – так вот он бы хотел, чтобы ты жил сейчас. Смотрел вперёд. Не нужно себя с ним сравнивать. – А почему тогда он сам не стал? Можно же было просто выйти сразу взрослым, а не вот это вот… не чтобы я всё вспоминал. Если бы он хотел вперёд – так бы и сделал. – Ты пока помнишь не всё, верно? – Очень мало грустного помню. – Вот, это передышка. Чтоб у тебя было и то, и другое. И прошлое, и нынешнее. Чтобы когда ты вспомнишь совсем всё, сердцем вспомнишь, почувствуешь, а не прочтёшь и не подсмотришь в картах – вот чтобы тогда у тебя было ещё что-то. – Но почему мне можно, а ему нельзя? Жить. – Ты что, пытаешься его призвать на своё место? Вот ерунда-то. Майтимо и есть Маэдрос. Да, только ничего не помнит. Пишет, кстати, левой рукой. – Я не хочу, чтоб он как будто бы совсем… я хочу вспомнить то же, что он помнил. – А подождать? – А смысл? – Майтимо. Ты отдельно, он отдельно. – Ты что, не рад? Ты сам говорил: надо говорить «я». – Я просто за него обиделся в тот раз. Вы очень разные. И так и должно быть. Не нужно сравнивать себя не в свою пользу. Маэдрос, если уж на то пошло, вообще был взрослым. – А в детстве какой он был? – Ты думаешь, я помню? В детстве он меня был старше. Когда я был маленьким, он уже был старше тебя. Ну до чего же мозголомный разговор. Хватит пока что. – Кано. – Да? – А тот я часто врал? – Себе или кому-то? – Не знаю. Тебе. – Мне – почти никогда. Только что что-то не болит, а там болело. Майтимо вздохнул. – А я кое-что вырезал из одной книги. Хочешь, покажу? С каких пор он вдруг начал портить книги? И с каких… а. – Конечно хочу. И услышать, что случилось. – Ничего! – То-то смотрю, ты вечер сам не свой. – Да потому что! Я думал, ты сразу всё понял, а ты ничего… а врать знаешь как неудобно? – Да уж наверное. Хотя, строго говоря, он не врал, а недоговаривал. – Прости. Прости. Пойдём, что ты сидишь? Вот это тоже было довольно похоже. Пойдём, пойдём, ну что ты, ну когда ты, да ты не понял, мы ещё же луг не видели – или лес, или яблоки, или ещё что. Когда их было всего двое, с ними и отец ходил, и его Майтимо точно так же тормошил. Мда. Из вороха карт нынешний Майтимо извлёк большую вырванную книжную страницу. Чёрные волосы и светлые. Стоят бок о бок. Парадный портрет, все в латах, все со звёздами. Руки на рукоятях мечей. Самого Майтимо живописец изобразил посередине – Маэдроса, то есть, изобразил. Очень торжественного. Но что-то было в этой стилизации – как будто вот-вот кто-то кого-то пихнёт, кто-то окликнет, кто-то начнёт меняться местами, младшие протолкнутся к Майтимо – и так далее, и так далее. Что-то дышало всё-таки. Может быть – потому что не холст, а бумага и тушь. И тот, кто рисовал, если не много о них знал, то точно много думал. И вот эти-то силуэты Майтимо и вырезал. Молча сунул бумагу Кано в руки. Мда. Не вклеишь уже. – А почему ты так? – Лучше спроси, чья книга и как теперь я буду извиняться. – Никто не портит книги без причины. Майтимо, почему ты вдруг? – А ты не знаешь? – Нет. Майтимо, что такое? Мог бы нормальный портрет попросить. – Да у кого? Вот, вот оно. Он теперь мало плакал, но голос дрожал заметно. – У мамы, что ли? У тебя? Так вас если спросить, вы все смурнеете, чернеете… и не хочу я! Но почему нельзя знать, что они вообще-то были, что они не мерещатся, что вы не врёте мне… даже этот ведь помнит только нас двоих! Ох. – Конечно, они были. – А ты что, покажешь мне? Вот прямо так возьмёшь да и покажешь? Да ну. – Что тебе показать? Здешнее, тамошнее? – А потом чтобы ты молчал четыре часа? Да почему четыре-то. Сила детали. – Я не буду молчать четыре часа, – пообещал торжественно и не хмыкнул даже, – а ты мог бы и раньше сказать. – Ты сам сказал – тебе об этом грустно. – Ну, грустно. Но не невозможно же. – А потом я спросил про Клятву и мы чуть не поругались. – Не поругаемся. Иди сюда. О ком ты хочешь? – Не знаю. Про любого, только чтобы всё в порядке.