Совсем немного

Музыка всё-таки ушла. Как-то тихонько оставила русло, он и не заметил толком. Бывает ведь большая музыка – и малая. Для большой нужен повод. Малая течёт везде. Это же ведь само собою разумелось – он напевал, когда отдыхал, напевал, когда задумывался, напевал, когда шёл пешком и когда верхом ехал; музыка была рядом – руку протяни. Даже не рядом – просто всё пронизывала, и ничего не было необычного, если он её подхватывал. Бывало – всё пересыхало резко, разом, будто вдохнул – а выдохнуть не мог до поры; но в этот раз музыка ушла будто по капле, зато насовсем. Пел реже, реже, тише, перестал петь. Какой-то из дней сделался последним, а он и не заметил. Но всему свой срок. Всё вернётся, чему вернуться следует. Они решили привести в порядок сад – не то чтобы он был совсем запущен, но специально никто им не занимался. Что росло, то росло. Лилейник поборолся с мятой и победил её, и их обоих разгромили одуванчики. Раньше мама выращивала розы. Маглор не знал точно, не делает ли хуже, но добыл новые розы, полудикие, белые, – попросту выкопал в лесу, на всякий случай поблагодарил, хотя вокруг никого и не было. А сажал уже вместе с Майтимо. – Кано? – Угу? Вот ведь берёг-берёг руки, а перчатки не надел. И вроде ничего досадного в мелких глубоких и частых царапинах, заживут же – а всё равно поморщился, когда заметил. Майтимо тоже покосился на его исцарапанные ладони, но ничего не сказал. Спросил другое: – А для мамы ты спеть мог бы? Вот ведь упрямый. Он с этими песнями так и не отступался с того раза, как Маглор сам ему проболтался про арфу. Они поместили розу в яму, присыпали сизоватой лесной землёй, потом влажной, чёрной садовой, потом смесью, потом залили это всё водой, и вот только тогда Маглор ответил: – Сейчас – не смог бы. – Почему? Раньше он как-то всё-таки не так настойчиво топтался по больному. Маглор вздохнул и попытался объяснить: – А если я тебе сейчас скажу: «Засмейся!», ты засмеёшься? Если очень попрошу. Майтимо нахмурился. Что-то шепнул розе, будто бы благословил, или, может, сказал, чтобы не слушала их ссору, хотя ссорой это и не было, и ответил: – Это само собою делается, а не когда попросят. – Вот так же и с пением. Либо само собой, либо никак. – Но если… Как же всё-таки ему не хватало слов! Это было заметно – он начинал, сбивался, замолкал, сбегал, ещё раз подходил, тыкался лбом – и всё ещё искал, как лучше сказать. Хорошо всё-таки, что он практиковался. Они уже даже перешли от «скажи вслух, станет легче» к «скажи как думаешь, я постараюсь понять». – Но если ты… Вот если у кого-то… если кто-то… – Если кто-то не хочет – должен постараться? – Нет! Если кто-то долго не пил, и в горле пересохло, вода же не появится сама по себе! А ты и сам не поёшь, и никого не слушаешь, и никуда не ходишь почти, или ходишь, но один! Да на тебя иногда будто бы шмель может сесть, а ты и не заметишь! Миг они так и смотрели друг на друга. Кано как раз только-только поднял ещё одну, непосаженную, розу, и так сквозь листья и шипы на Майтимо и смотрел. – Что, целый шмель, да? Рассмеялись они одновременно. О, эти гиперболы. – Только это не жажда, – объяснил Маглор, погружая розу в яму, – это скорей колодец тогда уж. Он сам наполнится. – Точно? Да что это за забота снова началась! Сам о себе заботился бы. И весело, и раздражает. Может, шмеля он и мог бы не заметить, но Майтимо-то поди не заметь! Что старого, что нового. – Точно-преточно, Кано? – Я спою, дай времени. – Сколько? – Если будешь так наскакивать – от этого ничего не ускорится, наоборот. – Ну сколько? Вот и поди пойми – это упрямство его прежнее или просто детское? Или и то, и то сразу? Маглор на всякий случай сделал большие глаза и улыбнулся: – Ш-ш-ш. Воду спугнёшь. *** – А ну-ка, мальчики, – сказала мама, и Маглор фыркнул будто против воли, – сходите-ка погуляйте. Сегодня был как раз их общий день уборки дома, и не то чтобы они с Майтимо редко гуляли. Редко общались с кем-нибудь ещё – да. Только с теми, кого встречали по дороге, с теми, у кого останавливались отдохнуть в жару, с теми, с кем менялись едой. Никого из них Маглор не помнил, и уж тем более никто из них не помнил Маглора. Говорить с теми, кто их всех знал до всего было как будто обозначить: я пришёл, я здесь, я с вами. Вернуться до конца. А Маглору пока хотелось держать паузу. – Нечего всё сидеть подле меня, – продолжила мама довольно-таки сердито, и Маглор понял – это ведь она для Майтимо. Тот от неё убегал, но неизменно возвращался. Может, ему неловко было оставлять её одну. А Маглор ей пока что не рассказывал ничего оттуда – сперва не время было, теперь при Майтимо было как будто и нельзя. Хм. – Вон с глаз моих оба, – постановила мама, одновременно вручая Кано пироги с капустой. Может, увидела розы. – И чтоб до вечера я вас не видела обоих. Кано, ну ладно Майтимо, но ты-то!.. Нет, надо, надо выходить, надо начинать заново; в конце концов, если бы ему было здесь не место, его сюда и не пустили бы. Но в паузе так хорошо. Майтимо, впрочем, теперь всегда был рад куда-то с ним отправиться. Будто искал чего-то. Хотя они надолго и не отлучались, так, мелкие прогулки, то туда, то сюда. Майтимо нравилось ночевать в старом доме. Почему бы нет. Кано всё удивлялся зелени. Отвык совсем. – Кано? – Ага? – А ты тоже из этих, кто уплыл? Ну вот. Понятно, что ему хочется знать, и как ребёнку, и не как ребёнку, но почему же Маглор должен всё это рассказывать? В конце-то концов. Кто-нибудь мог бы уж и постараться и прийти пораньше. Где можно потеряться по пути из Мандоса? Что они там все?.. Мысли эти Маглор гнал от себя. Вот тебе старый дом и старый сад, вот тебе старый-новый брат, вот тебе мама, вот тебе сотня мрачных извинений, которые приносить не подобает, и сотня встреч, которые неизвестно как пройдут. Или не сотня. Но ведь неясно, что ты можешь кому дать, пока неясно даже, как тебя кто встретит. А с паузой тоже можно ведь перестараться и вступить не тогда, когда стоило бы. Вот и остальные как будто бы слишком старались. А уж Майтимо!.. Вовсе вышел с новой партией. – Да, дрожь листвы ночной, тоже из этих. – Ну какая я дрожь листвы! А зачем вы уплывали? – Хотелось. – А потом вам не понравилось? Маглор просто кивнул. Вот они, сложности: даже если начать что-то рассказывать, даже если сказать про самого Майтимо «один мой брат», хотя это и будет дикостью, – сразу начнётся ведь «а сколько было их всего, а как вы жили, а почему ты сейчас один». Это ведь тоже уже проходили. Надо с чего-то начать, и надо что-то, правда же, поведать маме, и наверное, уж мама-то правда хотела, чтоб он ей сыграл. И он же много чего выучил за это время. Наверняка же тут не знают всех инструментов, какие ему довелось со скуки выучить. Да не со скуки – просто чтоб руки были заняты и голова. – А про тебя тут говорят, что ты очень хороший. Час от часу не легче. – Кто это говорит? – Да это к маме ходит тут один. Спросил, где я всё время пропадаю, я сказал, что с тобой, а он обрадовался, как будто ты теперь только с ним будешь ходить. – Да я даже не знаю, о ком речь, – отозвался Маглор, и это была правда. С кем это мама его обсуждает? В каком угодно ключе. – Будто я сам не понимаю, какой ты, – буркнул Майтимо и ускорил шаг. Благо теперь его не так трудно нагнать. – Мы ссоримся с тобой? – уточнил Маглор. – Из-за того, что кто-то мне неизвестный обо мне где-то отозвался хорошо? – Не где-то, а у мамы в гостях. И он хотел, чтоб я с ним разговаривал, а я не хочу. Ужас-то какой. – Я тоже хочу, чтоб ты разговаривал. – Но тебе можно! А всем этим, кто приходит… – Может, они тебя любят. – А я их нет! Я их даже не знаю. – Ты и меня сперва не знал. – Тебя, – отрезал Майтимо, – почти всегда знал. Просто ты стал не такой. Вот бы узнать когда-нибудь, с чем он сравнивает. *** – Кано! Было темно, и Маглор сперва даже не разобрался, кто это шепчет и когда. Он перебрался в старую свою комнату, всё там попереставил и перетряхнул, и всё равно, конечно, сон не сразу шёл. А вот Майтимо засыпал обычно сразу же – как штору задёргивал. До свидания, мол, встретимся завтра. И никогда ещё он не вбегал в ночи, и не сверкал глазами, и не нависал. – Что такое? – Кано, они же все ушли! – Зажги лампу, пожалуйста. И там на столике вода. Пей, если хочешь. Сны никуда не денутся. Майтимо щедро пролил воду мимо чашки, размазал по лицу и снова зашептал: – Они что, всё забыли и ушли совсем?! Как ты себя-то ещё не узнал, «они ушли». Почему ты вообще что-то вдруг видишь. – Надолго, – сказал, – но не насовсем. – И всё перевёрнуто, и не накрыли ничего, и… мне сначала показалось – это всё сейчас случилось! – Сейчас тут ты да я, и больше никого. – Точно? – Иди сюда, – Маглор подвинулся в постели, – пока я рядом, ничего сниться не будет. Это насколько же у Майтимо кружилась голова, что он и правда влез под бок. Как будто правда маленький. Прижался и пожаловался: – И так кричали ещё. – Да, они были шумные. – Ты тоже мог бы так кричать? – Ну, если нужно будет… – Один там очень на тебя похож. Но он не тихий. Он всё время куда-то будто бы опаздывал. Да они все опаздывали, Майтимо, мы все опаздывали, и ты сам в том числе. Только тебе сейчас о том не нужно думать. Почему вообще ты как-то… – Давай я тебе что-то покажу. Да нет, не пойдём никуда. В мыслях покажу. – Я не люблю открывать мысли. – Но в ночи-то можно. Я никому не расскажу. – Даже вот этому, который к маме приходил? Да кто там ходит-то. Надо бы наконец спросить у мамы. Вдруг почему-то, нелогично, стало весело. – Ему, – пообещал Маглор, – уж тем более. Майтимо нахмурился и распахнул мысли как-то рывком, будто дверь отскочила от стены. Да ладно, что он, Маглор всего-то думал показать, как играл раньше. Не в этом краю, нет, и даже не в Долгий Мир, а в какие-нибудь последние годы, но чтобы музыка ещё была. Пусть флейта будет. Нельзя поиграть сейчас – поможет прошлое. – Ты всё-таки играл! – А ты думал, я вру? – Я думал, может быть, ты путаешь. Не знаю. – Спи уже.