Перелом

Тоха остаётся до прихода моей матери. Он уговаривает меня не дёргаться, клянётся, что никуда не денется, что попросит у своей прощения и всё будет хорошо. Я даже верю. Ну, почти. По крайней мере, стараюсь. Я могу сделать только хуже. На следующий день Тоха едет в школу с Лёхой, а мы лишь вскользь пересекаемся до уроков у гардероба. И я рад. Просто видеть его хотя бы мельком — намного больше, чем ничего. После трёх дней вместе, продержаться день не сложно. Я даже в обед не прикасаюсь к Тохе и не дёргаюсь, когда после уроков расходимся во дворе. Оборачиваюсь лишь раз, убеждаюсь, что Лёха приехал и Тоха сел в машину, и догоняю Машкову. Сегодня сначала делаю уроки, решив снова стать пай-мальчиком. Потом иду за объявлениями, часть сразу расклеиваю и до позднего вечера торчу в гараже. Когда весь день чем-то занят, не так тоскую по Тохе, только вечером вспоминаю, как приятно лежать с ним рядом обнявшись, чувствовать его тёплое тело, слышать дыхание и ощущать запах, но мысли почти приятные, ведь знаю, он не так далеко и тоже скучает. Всё же неправильно, что мы не можем быть вместе. Просто обидно. Ещё два дня проходят как под копирку. Заморозка уровень два. Ощущаю себя взрослым — на автомате делаю какие-то дела, и почти не замечаю как проходит время — мимо меня. И тем ценнее короткие моменты встреч, мимолётные касания. Пара быстрых поцелуев в коридорах уже счастье. А в пятницу Тоха шепчет в ухо: — Может, в туалет? Я не хочу в туалете, но какой у меня выбор? Дело даже не во мне. Впереди выходные и Тохе перед заточением со «снежной королевой» необходима разрядка. Я инструмент, и даже если бы хотел отказать — не имею права. После звонка на урок, прёмся туда, где всё началось — на третий, в тубзик для мелких, в котором я блевал столько раз. Во время урока там никого не бывает. Едва обнимаю Тоху, он влипает в меня, и понимаю, что это всё полная хрень — мы не продержимся долго не прикасаясь друг к другу. А Тоха выворачивается ко мне спиной, спускает штаны и упирается локтями в стену. Я, конечно, понимаю… что нихрена не понимаю… Ну, хреново ему, но мы, блин, в школе. У нас нет смазки. И я блевал в этом туалете. Рычу: — Ебанулся? — Притягиваю к себе, отрывая от стены. Тоха заваливается затылком мне на плечо и судорожно втягивает воздух. — Да. Ебанулся. Давно и бесповоротно. — То-о-ох. — Стискиваю его, зализываю ухо и щёку, лаская рукой его «пестик». Ему просто нужно расслабиться, выдохнуть. Тоха у себя за спиной упрямо расстёгивает мои джинсы на ощупь, спускает трусы и пытается сам всунуть в себя мой член. Он ожидаемо не лезет и это не очень приятно, но Тохе всё же удаётся… Я бессильно сиплю, ощущая, как меня сдавливает, случайно толкаюсь, а Тоха болезненно сипит и сжимается явно не от приятных ощущений. Какой-то нездоровый пиздец. Замираю и дрочу ему. Чё с ним делать? Больше я ничем не могу помочь. Прислушиваюсь к окружающим звукам. Между нами и коридором только перегородка, метров десять и хлипкая наружная дверь. А если кто-то войдёт, мне нельзя резко дёргаться… Тоха же расслабляется и начинает елозить попой, довольно громко всхлипывая при этом. Рычу ему в ухо: — Тш-ш-ш. Он сжимает зубами рукав свитера, но его всё равно слышно. Он весь краснеет от напряжения, ухо перед моими глазами вообще бордовое. А Тоха продолжает двигаться и внутри у него становится будто чуток влажно. Догадываюсь от чего там может быть влажно и оглядываюсь. Мы в кабинке со швабрами, ясно дело туалетной бумаги тут нет. Хотя она и в соседних вряд ли имеется. Пофиг. Потом разберёмся. Меня тихонько уносит от Тохиных выкрутасов. Думал вообще не кончу, но накрывает. Стараюсь не дёргаться, но меня колбасит, реально как кобеля тупого. И никакого космоса. Тупо спускаю. Когда удаётся сдержать эту хрень, довожу Тоху рукой, прижимая к себе, он окончательно размякает, почти виснет на мне. Я снова оглядываюсь, представляя, что из него сейчас нехило польётся, и не совсем белое. У Тохи в рюкзаке наверняка есть салфетки, но рюкзак лежит на подоконнике прямо напротив двери. Решаю всё же озадачить Тоху, мычу: — То-о-ох, надо что-то подложить… Он в ответ начинает полуистерично хихикать. Ладно, чтобы член не выпал, придерживая Тоху одной рукой, второй кое-как снимаю с себя толстовку и футболку, последнюю подставляю снизу. Вытерев себя, жду пока вытечет из Тохи, а он, блин, всё смеётся, и я тоже начинаю. Кайфа мало, так хоть поржать. Тоха всё ещё улыбается, теперь больше смущённо и, забрав у меня футболку, полощет в раковине. Но я смотрю на него и сердце реально покалывает — мне страшно. Тоха совсем на пределе, кажется он скоро не выдержит всей этой хрени и свихнётся или сделает что-то ужасное. Может лучше и правда ему поехать в лицей. Я-то справлюсь. Справлюсь? Ради него. До конца урока зависаем на лестнице за спортзалом, тут никто не ходит и Тоха сидит передо мной на лесенку ниже, прижавшись спиной. Я, зарывшись носом в его волосню, перебираю пальцами ему по груди. Сидим в основном молча, тут жуткое эхо, а мне нужно лишь чуток подышать им. Тоха листает книгу с картинами какого-то художника — один из одноклассников принёс в школу, а Тоха взял показать мне. Картины какие-то жёлтые и унылые, мне не нравятся, но смотрю — просвещаюсь. Со звонком разлепляемся, и спустя пару минут я наблюдаю, как Тоха заскакивает в отцовскую машину. Всё — выходные, блин. Дома развешиваю мокрую футболку в комнате. Хрен я стану её стирать — буду дрочить в неё на досуге. Да, я — ебанутый, и срать. Кажется эти выходные длятся дольше, чем неделя каникул без Тохи. Тогда мы по несколько раз в день говорили по телефону, а сейчас от него только пара эсэмэсок. И дурацкий пятничный трах в туалете не то, что способно удовлетворить мой будто всё нарастающий внутренний голод. В понедельник, когда Тоха в обед шепчет: «Давай свалим», я забываю обо всём на свете, и мы несёмся ко мне. Однако его навязчивая спешка начинает высаживать. У нас есть время, я хочу его целиком, ощутить в этот раз всё, а не очередной перепих. Прижимаю к стене его руки и расплющиваю Тоху, не давая даже елозить, медленно зацеловываю, пока он не расслабляется, не начинает податливо и покорно отзываться. Вот теперь это мой Тоха. Часа два будто за горизонтом событий, а потом звонок в дверь вырывает нас из сладкого забытья. Тоха судорожно вцепляется мне в плечо и, не в силах разлепить губы, мотает головой, типа: «Не открывай». И ладно. Но трезвонят опять. Кайф всё равно обломался, решаю всё же глянуть в глазок, кто там. Машкова. Упорото продолжает трезвонить. Сука, ненавижу её, надо же так обломать. Тоха появляется в коридоре уже одетый — даже не думал, что он так быстро умеет. Тоже напяливаю шмотки и всё же распахиваю дверь и рычу с психу: — Чё надо? Она будто не слышит грубости, всплёскивает руками и заявляет: — Сегодня была проверочная по биологии! На следующей неделе уже контрольная за полугодие. Я оглядываюсь на Тоху и пытаюсь прикрыть дверь, чтобы он не слышал, но Машкова буквально врывается внутрь, при виде Тохи, она застывает: — А вы, значит, тут развлекаетесь. — И тебе хорошего дня. — Тоха натягивает свою ухмылочку и начинает собираться. Смотрю на часы, ему действительно скоро пора, но минут десять у нас ещё было, а теперь он уходит. Снова. Смотрю, как надевает обувь и куртку. Я готов прямо при Катьке впечатать Тоху в стену и целовать, но держусь, выхожу за ним в коридор. Хоть секунду, хотя бы мельком вдохнуть на прощание. Он обвивает мою шею и сам впивается поцелуем. Обхватываю его и затягиваю на себя. Ещё чуток. Мне нужно ещё пару вдохов, чтобы продержаться. В какой-то момент отражаю, что в подъезде стало светлее. Еще чуть позже доходит, что открылась моя дверь. Что её, очевидно, открыла Машкова. Что она на нас сейчас смотрит. Тоха, походу, это не замечает, а я не хочу и не могу остановить его. Да и зачем? У меня нет ни одной идеи, что можно сказать Катьке в такой ситуации. «Это не то, что ты подумала», как говорят в кино? Будет смешно. Дверь захлопывается с оглушительным звоном. Тоха вздрагивает, смотрит на меня. Киваю в сторону квартиры: — Она нас видела. Он шепчет: — Прости, — и прижимается лбом к плечу, но я понимаю, что никакого сожаления он не испытывает. А мне приятно, что ему не стрёмно быть со мной даже на глазах у других. Снова открывается дверь и слышу, как Катька топает мимо. Тоха вдыхает, проводив её взглядом, цедит неожиданно зло: — Знаешь, я идиот! — Он вдруг толкает меня. — А ты дебил. Тоха врезает ладонями мне в плечи, а я вжимаю его сильнее в стену. Он начинает вырываться. Это, что приступ ревности? Или самобичевания? В любом случае я не могу отпустить его в таком состоянии. Мне казалось, он уяснил, что бесполезно со мной бодаться. Какого фига опять? После всего, что было. Затаскиваю его обратно к себе, прижимаю опять к стене, и тут вижу, что у Тохи из носа фигачит кровь. Выпускаю его, сдерживая дрожь в руках. Он садится на пол и закидывает голову, глядя на меня снизу вверху, мычит: — Ты не понимаешь, что я тебе жизнь разрушаю? — Чё ты несёшь опять!? Поднимаю с пола толстовку, которая валяется там, где Тоха её с меня снял, сую ему и вытаскиваю из холодильника какую-то заморозку. Руки трясутся. Хотя кровь из носа у него фигачит, чуть заденешь, и разбитый нос это определённо не худшее, что я с Тохой делал. — Дай бумагу или полотенце. — Тоха откладывает мою толстовку, зажимая рукой нос. Притаскиваю мокрое полотенце, пытаюсь вытереть ему кровь, но он опять отмахивается. Отдаю, и сажусь перед ним на пол: — Тох, прости, я не хотел. — Это не ты. Я сам. — Показывает на моё плечо, на облитый кровью рукав. Один хрен – я. Но сейчас меня больше волнует какого фига вообще это было. Взгляд у Тохи всё ещё полубезумный и болезненный. Сажусь перед ним, врезаюсь лбом в его колени, мычу, что нет у меня никакой жизни, ничего нет, кроме него. Знаю, что не должен так говорить, что, наверное, будет лучше, если он уедет в тот лицей, у него будет шанс вырваться из когтей матери. Но я не могу… не могу его отпустить.