Перелом

Пока жду Тоху на остановке, приходит платёж на телефон. Ясно, что от него. Вспоминаю про свою затею с работой — позвоню завтра. Тоха задерживается уже. Звонить сам не решаюсь, вдруг он с матерью, но тут вижу его. Вместо приветствия бухтит, чтобы я сменил оператора или тариф, говорит, сейчас везде доступны входящие при нуле. — То-о-ох, что случилось? — беру его за руку. — Я, наверное, не пойду сегодня, — шепчет, делая виноватое лицо. Шагаю к нему, вцепляюсь обеими руками. Чувствую, он весь какой-то зажатый. Даже походка странная. Повторяю: — Что случилось? — Только не психуй, ладно. — вздыхает Тоха и накрывает мою руку холодными ладонями. Я, блин, уже психую. Но он то ли улыбается, то ли фиг поймёшь. — Игорь, обещай мне. — Ну, говори уже. Зажмуривается. Потом встаёт на носочки и шепчет в ухо, будто кто-то может услышать: — Жопа болит. — Тоха втыкается лбом мне в плечо. Теперь я зажмуриваюсь и стискиваю его. А он меня убеждает, что это, блин, «нормально». Он в нете начитался… И как «это» делается правильно. И вот сейчас, посреди улицы, просвещает меня, что я всё правильно сделал. Но болеть всё равно может. У меня тихо едет шиза, а мы идём в сексшоп за специальной смазкой, которая не оставляет пятен. И теперь я уже в какой-то нирване – у нас всё взаправду, типа серьёзно, и Тоха, глядя на меня, улыбается, а мы держимся за руки, топая по улицам, и пох, пусть все смотрят. В магазине продавец косится на меня, но не цепляется и паспорт не спрашивает, только скептически лыбится. Тоха старательно разглядывает стёбные труселя, типа он тут вообще не при делах. Чувак за прилавком тычет в тюбики и перечисляет мне ароматы. Я фигею от ценников и морщусь, представляя, что буду слизывать с Тохи «клубничку». Я хочу Тоху, а не дурацкий ароматизатор. Спрашиваю: — А есть безвкусный? Чувак перестаёт лыбиться, видимо, догадавшись, что я не для дрочки ищу. Смотрит на меня исподлобья, шагает вбок и тычет в бадью еще в три раза дороже с надписью: «Anal Gel». Ценник – капец. Кошусь на Тоху, фиг знает, есть ли у него столько. Рядом ещё одна такая же банка другого цвета с незнакомым мне словом, спрашиваю: — А это? — С лидокаином. — Что это? — Обезболивающее. Снова смотрю на Тоху. Тот типа незаметно мотает головой. Я лыблюсь, фигли теперь шкериться, чувак уже всё понял и, вообще, меня бесит его рожа. Дёргаю Тоху к себе и обнимаю. Пусть тот козёл зырит. За такие деньги он обязан мне улыбаться. Тычу пальцем в витрину, шепчу Тохе: — Глянь на ценник. Тоха вытаскивает деньги, суёт за спину мне. Я протягиваю банчиле и тыкаю в первую банку. Он пихает её по витрине и фыркает: — Забирай и дуйте отсюда. Меня заводит. Беру флакон и начинаю вслух переводить инструкцию. Тоха дёргается на выход, но потом, смирившись, только подсказывает мне слова и сдавливает запястье, будто боится, что я швырну банкой. Я бы, может, и швырнул, если бы уже не отдал деньги. Банчила выходит из-за прилавка, нехило напрягая своими габаритами. Я автоматически задвигаю за себя Тоху и подталкиваю к выходу. Но чувак протягивает мне деньги: — Всё, мальчики, это не смешно. Давай обратно и валите. — Простите, — выдавливает Тоха ему из-за моей спины, обвивает меня за пояс, тянет к выходу и шепчет: — Игорь, идём. Пожалуйста. Киваю и двигаюсь за ним. Когда выходим, лыблюсь Тохе: — Ко мне? Опробуем? Он делает страдальческое лицо: — Времени уже нет. А так, он типа не против? — Да шучу я. — Меня чуток перекашивает, нет ни малейшего желания лезть в больную попу. Хотя… мычу ему в ухо: — Можем на мне опробовать. Тоха поджимает губы, сдерживая смешок, повторяет: — Не успеем уже. Я не настаиваю. Мне и так хорошо. Офигенно. К Машковой вечером не иду. Прибираюсь дома, чтобы мать не бухтела, и снова валяюсь в кроватке, которая всё ещё пахнет Тохой и пропитана маслом. А теперь у меня ещё гель специально для этого, для Тохи. Рехнуться можно. Утром в подъезде, тихонько перебирая Тохины губы своим, лыблюсь: — Как там наша попа? Сидеть на уроках сможешь? А то может, лучше на больничный? Тоха пихает меня кулаком в бок и утекает из рук вниз по лестнице. Вздыхаю и прусь за ним. На второй перемене в школе натыкаюсь на Кита у лестницы. Он разговаривает с какой-то грымзой и делает вид что я пустое место, но проходя чувствую его липкий взгляд, будто он пробирается сзади под футболку. Завернув за угол, поправляю её и убеждаюсь, что спина у меня таки сухая. Передёргиваюсь и валю в класс. Больше от Кита ни духу. До дома доходим вместе с Тохой. В подъезде у лифтов ждёт мелкота, и Тоха тянет меня за угол отсека к почтовым ящикам. Влипаем друг в друга. Просто вдохнуть, прикоснуться. Минуту или две, и потом ещё полминуты в лифте. Снова вцепляюсь в него возле двери, мычу в шею: — То-о-ох, я не могу больше. Не могу без тебя… Он прижимается губами к виску, шепчет: — В пятницу пропустим теннис… Замираю, переваривая его слова. В пятницу у нас будет часа три! Ещё только среда, но до пятницы я доживу. С улыбкой чмокаю его в губы и разжимаю хватку. Дома наконец звоню по номеру, который прислал Юрка. Ответивший мужик вообще ничего у меня не спрашивает, озвучивает условия, типа берёшь столько-то объявлений, все расклеиваешь, получаешь бабло. Когда и по сколько я их буду клеить ему пофиг, но я должен потом дать адреса, где расклеил. Типа они проверяют. Делать всё равно нефиг, еду туда. Получаю пачку бумажек в половину тетрадного листочка и выслушиваю еще раз условия как их клеить. Клей надо свой. На самый дешёвый клей-карандаш мне удаётся наскрести. Пару кварталов вокруг конторы все уже обвешано этими объявлениями, а чувак сказал не ближе двадцати метров друг от друга должны висеть. В своём районе расклеиваю штук тридцать из ста, которые он мне дал. Самое геморное — записывать адреса. По дороге к Машковой расклеиваю ещё штук двадцать. Катька мою затею с работой воспринимает безразлично, хотя она в последнее время всё так воспринимает, только говорит, что лучше бы я думал про учёбу. Почти уверен, мать сказала бы то же самое. Но матери я про работу говорить вообще не собираюсь. В четверг Тоха, узнав про объявления, быстро подсчитывает сколько я заработаю и предлагает давать мне деньги. В этот момент понимаю, как жалко выгляжу и как ничтожны мои потуги. И что опять размечтался, прямо как маленький. И пофиг, всё равно буду работать. Теперь хочу ещё больше, чтобы у меня были свои деньги. Расклейка объявлений — занятие тупое, но мне даже нравится. Гуляешь себе, воздухом дышишь. Люблю иногда так побродить просто куда глядят глаза. После школы расклеиваю остатки и тащусь за заработанными грошами и новой партией. Завтра клеить будет некогда, у нас «тренировка» с Тохой. А вот в выходные будет чем заняться. В пятницу даже не жду Тоху со школы — я застрелюсь, если мы наткнёмся опять на его мать и его запрут дома. Иду домой через магаз и покупаю сгущёнку, дома есть творог, сделаю Тохе сырники — он любит сладкие, наверное поэтому сам такой сладенький. Меня часа за два до его прихода уже начинает мучить стояк. Кажется кончу, едва откроется незапертая дверь. Но нет. А когда вижу Тоху и сжимаю его в руках, хочется просто остановить время, побыть вот так. Когда всё безумно остро и каждое касание, обжигая кожу, отзывается в животе фейерверками. Но сырники я ему потом принесу в кроватку… Тиская и зацеловывая уже голенького, дотягиваюсь пальцами до его трепетной дырочки и интересуюсь: — Ну, что гель? Или хочешь сначала язычком? Тоха уморительно замирает и поджимает губы, хлопая глазами. Я стараюсь не ржать, наблюдая за ним, а он вместо ответа, медленно, рывками, задирает коленку чуть ли мне не подмышку. Смещаю руку теперь ему под ногу и он откидывается назад. Я всё же издевательски рычу: — Это значит — язычком? Он только кусает губы, и я спускаюсь языком по его груди и животу, сам сползаю с кровати, глядя как он подставляется, крышу рвёт всё так же… Сегодня у нас всё проходит… гладко и влажно. Пытаюсь не ржать, слыша, как по Тохе хлюпает этот гель. А он реально скулит подо мной. Больно? Я зависаю, вглядываясь в его лицо, а он разводит колени и смотрит так… ожидающе-умоляюще и с восхищением… не знаю. С ума с него сойду. Снова осторожно двигаюсь и он всхлипывает ещё громче. Прям в голос, угарней чем в порно. Начинаю прикалываться на эту тему — я могу регулировать не только ритм, но даже громкость и тембр звука, изменяя глубину или наклон. И потом… Тоха напрягается и сжимает меня ногами, а мой мозг отрубается. Я превращаюсь в бешеного кобеля и тупо долблюсь, пока мы не улетаем в космос. Вместе. Он начал. Я бы продержался ещё пару минут. Ничего не соображаю, но чувствую, как он ещё содрогается внутри и впивается пальцами в спину. Улёт. Полный отрыв. На двоих. Потом Тоха медленно разжимает пальцы и меня тоже потихоньку отпускает, но его отпускать совсем не хочется. Продолжаю прижимать к себе, чувствуя как колотится его сердце — быстрее чем моё, хотя он-то не особо напрягался. Млеющий Тоха доставляет не меньшее наслаждение, чем когда он пищит и извивается. Наконец-то есть время его потискать. Ещё больше, чем раньше не хочется разлепляться. Когда всё вот так откровенно. Когда мы по-настоящему вместе и знаю, что у нас будет ещё. У нас теперь даже есть смазка. Это уже какой-то новый левел. И Тоха рядом такой уязвимый, хрупкий, нежный. Сердце сжимается, не веря в это счастье. Мне кажется, я сойду с ума, когда он уйдёт. И тут приходит в голову: — А ты не хочешь попробовать? — Что? — Меня трахнуть. Тоже хочу чтобы ты в меня кончил. Твою сперму. Он улыбается: — Ты и так ей уже насквозь пропитался. Довольно лыблюсь: — Там ещё нет, — затягиваю его на себя. Тоха смущённо улыбается. Спохватываюсь: — Ну, если не брезгуешь. Он смеётся, мотает головой, кивает. Я спихиваю его ниже и задираю ноги, как он делал. Только ощущаю себя жутковато — каким-то раскоряченным неуклюжим слоном. Тоха смущённо лезет пальцами, типа растягивать. Я чуток залипаю, любуясь его сосредоточенной мордашкой, там приятно, но я бы не сказал, что прямо по-кайфу. Когда Тоха в пупке у меня ковыряется тоже немного приятно — вот почти то же самое. Хочу быстрее почувствовать его в себе. Растягиваю сам, уже понял, как это быстро сделать. Но когда Тоха вставляет свой «пестик»… это… не так уж улётно. Приятно думать, что он во мне, ощущать его член внутри, но, блин, у него внутри круче и я безумно хочу его лапать. А в такой позе — фиг. Зато наблюдать за Тохиной мордашкой настоящий кайф. И как он двигается. Он офигенный. Такой пластичный. Реально красивый. Тянусь к нему лапами, но почти не достаю. А хочется капец. Любоваться им можно бесконечно, но в какой-то момент возбуждение всё же зашкаливает — какое-то тягучее, необычное, есть искушение вздёрнуть и спустить, но хочу кончить уже с его спермой внутри, а он будто медитирует, блин. А когда Тоха вытягивается, я даже не сразу врубаюсь что он кончает. Только всхлипывает пару раз, и финиш. Я прямо разочарован. Обычно он даже на третий заход делает это крышесносно. Он пытается меня довести руками, но я опрокидываю его, и спускаю по старинке между ног. Пусть будет ещё чуток на прощание. Валюсь рядом на живот и не переворачиваюсь больше, чтобы из меня не вытекло. Прикольно. Потом всё же притаскиваю ему сырники и сгущёнку. Но побалдеть особо не выходит. Голосит будильник – ему пора собираться. Я закрываю глаза и зарываюсь в подушку. Не смогу видеть, как он уходит. Но когда он ускользает из кровати, подрываюсь следом. И тут из его куртки раздаётся: «мамочка любимая звонит». Тоха отвечает, говорит, что ещё в трамвае, но потом вдруг сбрасывает звонок, быстро натягивает одежду и вылетает от меня пулей, ничего не объяснив. Опять я его подставил? Дверь закрывается, и я будто падаю в пропасть. Шлёпаюсь обратно в кровать, втягиваю его запах, оставшийся на ещё тёплой подушке. Я окончательно спятил, одна радость осталась — лежу, смакую его сперму внутри. И во рту ещё есть слабый привкус. И моя в нём. Я бы никуда не ходил и пролежал весь вечер, вдыхая его запах в кровати, но мать приходит не в духе и начинает ворчать с порога, а Тоха присылает сообщение: «мама спалила, что я не был на теннисе. Теперь мне никуда нельзя, кроме школы». Опять я его подставил. Ненавижу себя и хочется что-нибудь разломать. Но я, побившись об углы и мебель, немного прихожу в себя, пишу: «Остаётся только больничный».