Перелом

В среду с утра трусь в подъезде, мечтая лишь о Тохиных губах. Вчера было мало. И неожиданно приятно. Хочу снова ощутить его дыхание во рту. Попробовать на вкус изнутри. От одного воспоминания бросает в жар, и я почти поскуливаю, а его всё нет. Наконец над головой хлопает дверь. Я подрываюсь навстречу, а он вдруг застывает на верхней ступеньке как истукан, глядя себе под ноги. У меня в животе холодеет от опасений, что могло ещё случиться. Чтобы не спугнуть, поднимаюсь осторожно, вглядываясь в лицо. И сам зависаю, поняв в чём дело. Видок у Тохи жуткий: обветрилось пол-лица, кожа вокруг рта вся красная, губы припухшие, с алыми росчерками трещинок. Я бессильно заваливаюсь вбок трескаюсь башкой о стену. Поцеловались, блин. Жесть. Неужели я не могу к нему прикоснуться, не причиняя вред? Тоха отступает на шаг и шепчет: — Страшно? — Ваще. — Сам лыблюсь. Это ещё не конец света. Поднимаюсь к нему и шепчу: — Тох, прости. — За что? — Он вяло улыбается, чуть мотает головой. Я, стоя на ступеньку ниже, цепляю его за локоть, тяну к краю. Тоха делает робкий шажок, я и вытягиваюсь на носочках, чуть касаюсь губами уголка его рта, заглядываю снизу вверх в лицо и рассматриваю его непривычно блестящие и красные губы, снова тянусь, касаюсь их кончиком языка: — Больно? — Нет. — Сам отшатывается и мотает головой. На языке остаётся что-то горькое. Морщусь: — Что это? — Мазь. — Тоха поспешно вытирает рукой губы. — Прости. — Ладно, — тяну на его манер. — Переживём. Язык у тебя не опух? — Высовываю свой и зависаю в миллиметре от его рта. Тоха чуть улыбается, приоткрывает рот и дотрагивается своим мягоньким горячим язычком до моего. Пробравшая до колен дрожь заставляет вернуться на пятки. Блин, я думал вчера это был эффект новизны. Но сегодня штырит не меньше. А Тоха опускает голову вслед за мной. Сам касается моих губ языком. Приоткрываю рот и млею. Не шевелюсь, не дышу. Безумно приятно, но хочется самому. Хочется больше, глубже, но нельзя — я сам виноват. Терплю, только пытаюсь поймать губами его язык, потискать своим. Тоха постепенно перестаёт париться, что он страшный и губы шершавые, и его робкие касания становятся более вязкими, смелыми, он прижимается губами и забираться в мой рот язычком. Прикольно, а у меня нет вариантов, кроме как поддаваться ему. Дома я по полной отрываюсь на остальных частях тела, но затем вновь возвращаюсь к губам – не терзаю, чуть задеваю потом опять впитываю его касания. Трудно, но раз за разом терплю эту сладкую пытку. Время от времени отрываюсь и заглядываю в лицо — прёт как Тоха мечтательно улыбается и прикрывает глаза, каждый раз, когда я тянусь вновь. Полдня снова мало. Но теперь ждать следующего дня уже приятно, мучительно-сладко. В четверг Тоха выглядит немного лучше, вокруг рта краснота спала, но терзать его губы явно ещё нельзя. Я вжимаюсь в кровать спиной и затылком, чтобы не дёргаться, когда он касается моих губ, а он мучительно медленно перебирает их своими влажными и горячими. Кожа у него все ещё шелушится, и губы чуток царапаются, но даже прикольно. Тоха пробирается язычком мне в рот, я сую свой навстречу, высовываю сильнее, и Тоха обхватывает его ещё и губами. Офигеть. В пятницу утром он похож на человека. Кожа вокруг рта уже нормально выглядит. На губах ещё видно корочки и трещинки, но в глаза не бросается. Однако терзать их по-прежнему нельзя, а очень хочется. Я столько времени себе в этом отказывал, а теперь, когда могу позволить, снова вынужден только смотреть и ждать. Впрочем, ждать Тоха не заставляет. Я вжимаюсь в холодную стену подъезда и предоставляю в его распоряжение свой язык. Прикрыв веки, наблюдаю за довольной мордашкой, даже лапами почти не тянусь, он ластится сам, а я лишь чуток перебираю пальцами по его бокам. Чумею, когда он такой. Спустя полчаса открываю дверь хаты и пропускаю его вперёд. Снова он в моих владениях. Снова это странное ощущение – лёгкая дрожь изнутри, не такая как возбуждение. От неё сердце не заводится, а замирает, будто хочет остановиться, и, кажется, это от его ритма зависит, с какой скоростью идёт время, и можно его хотя бы замедлить. Последний день нашего маленького рая. Впереди два дня выходных и потом школа. Продлить справки Тоха наотрез отказался. Даже не замечаю, как оказываемся в кровати. Тихо шизею, поглаживая его спину. Под моими руками медленно и ритмично изгибается поясница — Тоха елозит попой, втираясь в меня животом, продолжает обсасывать мой язык, а я вспоминаю как он прифигел, когда я лизал его сзади. То, что было потом я тоже вспоминаю, и опять покрываюсь липким потом. Но языком-то другая тема, и мне показалось, что Тоха пищал тогда не только от смущения. Мычу: — А хочешь язычком? Там, — провожу пальцем, обозначая место действия. Он сжимается и замирает, а я чувствую, как по его животу пробегает волна, и Тоха весь будто вздрагивает. Прифегеваю. Его реально это возбуждает. Но он отворачивается и прячет лицо. — Это значит да? — Прикалывает, что я всё ещё могу его смущать. Заваливаюсь на бок, спихивая с себя Тоху лицом вниз и кладу ладонь ему на попу. Он сипит что-то невнятное и пытается зарыться в подушку. Но явно не сопротивляется. Меня прям прёт с него. Лыблюсь во всю харю и провожу языком по торчащему рядом уху, целую плечо. Он чуток вздрагивает от каждого касания губ. Такой сладенький. Такой «мой». Я покрываю поцелуями лопатку, медленно пробираюсь ниже, вижу как его это заводит. Каждый раз, когда я сдвигаюсь, он всхлипывает и сжимается, но потом вновь расслабляется, только дышит рвано. Не вижу его лицо, но уверен – он весь покраснел. Хочется сделать что-то на самом деле безумное, чтобы он прифигел окончательно. Просовываю локоть между ему колен и заваливаюсь туда сам. Тоха с жалобным стоном подаётся вперёд, пытаясь выползти из под меня, но я вцепляюсь в него и наваливаюсь сверху, впиваюсь в наше самое запретное место сразу губами и языком. Тоха воет в голос и снова пытается отползти. Я просто угораю, залажу везде, где могу добраться. И, блин, это нереально заводит. Через пару минут Тоха затихает и только шумно дышит, уже не мешая мне. Я азартно исследую, как он отзывается на разные воздействия. Вокруг всё в моих слюнях и уже хлюпает, а я пытаюсь протиснуть язык внутрь. Тоха в ответ поначалу упрямо сжимается, но когда мне это удаётся – расслабляется и протяжно стонет. А он даже тут вкусненький. Сладенький мой, горячий. Сводит с ума желание проникнуть в него как можно глубже, распробовать изнутри. И то, насколько это безумно возбуждает ещё сильней. Хочу добраться везде. Тоха уже не зажимается, подставляется сам. Вижу, как он сходит с ума, выгибается и ёрзает, будто не зная куда себя деть, громко сипит и начинает подрагивать. Блин, он собирается кончить от облизывания попы? У меня взрыв сознания. Пока я отвлёкся на созерцание, Тоха пытается просунуть под живот ладонь. Решил слить под себя? О ребристое покрывало у него, видать, не выходит. Хватаю его руку и вжимаю в кровать. Тоха скулит: — Хва-а-а…-а-тит, — поворачивает голову, тяжело дыша, втыкается зубами в своё плечо и смотрит на меня очумевшим взглядом. — Что? Не нравится, — стараюсь не ржать. Он несколько раз втягивает воздух, выравнивая дыхание, потом выдавливает: — Меня сейчас порвёт. Я, продолжая придерживать его руку, приподнимаюсь: — Помочь? Он только бессильно стонет. Я издевательски тяну: — Повернись. Тоха роняет голову, упирается лбом в кровать. Я тяну его за бедро и он поддаётся, подтягивает ноги и переворачивается на спину, раскладываясь передо мной в позу лягушонка. Зависаю, любуясь этой картиной. Никогда не устану на него смотреть. Тоху потряхивает, в глазах прям мольба и шея красная. Чего он шеей-то делал? От смущения? Вообще не могу понять, как его так вставило – сам факт, что «там» языком? Решаю ещё приколоться – позырить на его лицо – засовываю внутрь палец, после языка там влажно и входит вообще легко. Тоха чуть не вскрикивает и выгибается, когда я засовываю поглубже. Блин, прикольно внутри у него. Не знаю, новый левел взаимного проникновения. Аж глаза прикрываю, будто впитывая Тоху изнутри. Он снова тянется рукой к своему сладкому «пестику». Наклоняюсь и беру его в рот. Тоха с громким стоном выгибается вперёд, засаживая глубже так откровенно и беспомощно, что мне самому окончательно крышу сносит. Подминаю под себя, размазывая животом то, что не успел проглотить и превращаюсь в тупого кобеля. Но Тоха всё ещё заходится, втираясь в меня, вцепляется всеми конечностями, так, что двигаться я не могу. И при этом чувствую, как ствол скользит по влажным слюням. Тоха тянется к губам, а я ржу: — Что, свою каку не противно? Он ударяет меня по спине: — Придурок ты. Чокнутый. Я продолжаю тихонько ржать, а он проводит пальцем по моим бровям. Люблю когда он так делает, моська у него при этом такая… умильная – с задумчивой улыбкой, будто он вспоминает что-то очень приятное. И сразу хочется поцеловать. Но сейчас мы говорим о каке у меня во рту, поэтому я только лыблюсь и на него смотрю. Тоха притягивает меня за затылок и проводит по моим губам языком, проникает глубже, слизывая собственный вкус. Я закрываю глаза и кайфую. И слышу, как он хрипло выдыхает мне в губы: — Трахни меня. Меня как холодной водой обливает. Спину вздёргивают мурашки. Противно. От этого слова. От того, как он это говорит, будто я грязное животное и только об этом и мечтаю. И вот теперь я уж совсем не верю в его «сам хотел». Он просто подставился. Рычу: — Не хочу... Тоха оседает и отворачивается, а мышцы становятся словно окоченевшие. Бля, понимаю, что не то сказал или не так. Мычу: — То-о-ох. Он смотрит в стену. Сглатывает. Еле слышно шепчет: — Тогда зачем? — Что зачем? — целую его щёку, провожу языком за ухом. — Тебе хотел приятно сделать. Он зажмуривается и становится совсем деревянный. До меня медленно доходит. Вспоминаю его загоны на тему: «ты не гей, я тебя совратил» и ещё «ты не обязан меня ублажать». Блин. Теперь он подумает, что я это делаю, чтобы его «ублажить», раз сам не хочу. — Я не это хотел сказать. В смысле, я хочу. С тобой. Но не… трахать. Чёрт! Втыкаюсь носом в его плечо. Что ж всё так трудно-то, а?