Перелом

У Тохи на лице после моего признания, что я целовался с Машковой, проносится тысяча эмоций и ни одной хорошей. Приятно, что он ревнует, но я всё же решаю снизить накал: — По приколу просто поцеловался. Ну, потренироваться. Я ж не умею. Тоха с трудом сглатывает, выдавливает севшим голосом: — Научился? — Нихрена, — лыблюсь. — Фигня какая-то. Лицо у Тохи становится попроще. Он морщится и сползает вбок. Я чуть разжимаю руки, позволяя ему уткнуться в подушку. Шепчу в ухо: — А тебе с ней понравилось? Он морщится ещё сильнее и зажмуривается: — Нет. И я не ради удовольствия это сделал. Вжимаюсь губами в его щёку и мычу: — Я же говорю, хрень эти поцелуи. Тоха молчит, сам словно деревянный весь. Мне становится чуток страшно, что он слишком всерьёз всё это воспринял. Мычу уже жалобно: — То-о-ох. Я же ради тебя… Ну чтобы научиться. — Угу, — бурчит в подушку. Подминаю опять под себя и зацеловываю всё, до чего могу дотянуться. Он расслабляется, поддаётся. А мой мягкий и нежный податливый Тоха, конечно же он меня прощает, снова отзывается на ласки. Как я мог представить, что он мне двинет? Я только сделал ему больно. Я смотрю на губы и… хрен знает, может ему не понравится. Потискать Тоху час после недельной разлуки — это катастрофически мало. Я знаю, что мало будет хоть сколько. Я хочу всё. Вечность с ним. Но приходится его отпустить. У него только закончилось наказание, а мы и так рискуем. Оставшись один, до вечера валяюсь голышом на кровати с книгой. С книгой мы ничем не занимаемся, в основном просто лежим рядом и смотрим в потолок. Иногда я поворачиваюсь к ней и лениво поднимаю страницу, но снова вижу только Тоху, который извивается на мне. Лыблюсь, врезаюсь зубами в матрас. Моё гиперпространство сужается, и я чувствую себя электроном в суперпозиции. Дышу. Всё же отпускает. Вечером кажется, что я не доживу до следующего дня. Не дождусь. И просто не может быть, что мы проведём целую неделю вместе. Но вот вторник Тоха опять у меня, и я снова любуюсь как он уже во второй раз растекается после оргазма. Никогда не устану на это смотреть. Он опять облизывает пересохшие губы, а я испытываю желание сделать это за него, но что-то останавливает. Я так привык смотреть на них, привык что не имею права. И всё ещё не знаю, чем закончится моя выходка с Китом… Валяемся на кровати, Тоха головой у меня на груди, и я уже немного лениво поглаживаю его спину. А он спрашивает: — Пойдёшь со мной на тренировку сегодня? — Тебя опять отпускают? — Я хорошо себя вёл. — Тоха хитро щурится, поджав губы, потом делает жалобные глазки. — Но разрешили только на тренировки ходить. Не пойдёшь? — Пойду конечно. Чё спрашиваешь. Он улыбается теперь благодарно, но кусает губу: — Тогда встретимся на остановке, ладно? — Угу, — вспоминаю про реальность. У нас тут сказочная страна, но вокруг всё та же нудная действительность. Но уже хорошо, что Тоху начнут выпускать из дома, я боялся, что теннис ему совсем запретят. Будет лучше, если он и дальше будет «хорошо себя вести». Меня так более чем устраивает. Отпускаю его домой почти спокойно. Ведь скоро увидимся. Пару часов почитать перед встречей – самое то. В четыре я уже торчу на остановке. Тоха придёт только минут через десять, если не больше. Всё вокруг за ночь замёрзло, а теперь опять тает. На посеревший снег с серого неба падают белые снежинки. Некоторые цепляются за одежду окружающих людей и медленно тают, оставляя после себя влажный след на одежде, но большинство исчезают бесследно, сливаются с массой в серое месиво. Как люди. Ловлю одну снежинку на палец и смотрю как стремительно она превращается в невидимую каплю. Ещё одну ловлю на язык. Я точно изменил её судьбу. Наконец вижу Тоху. Он, заметив меня, вытягивается и прибавляет шаг. Я бросаюсь навстречу, когда он вылетает на дорогу на красный. Визжит сигнал проезжающего авто и Тоха отскакивает назад. Бля. Вдыхаю, сердце снова начинает биться, а Тоха улыбается виновато. У меня руки ощутимо трясутся и сжимаются в кулаки. Сам убью сейчас. И вот он всегда ведь так. Вообще по сторонам не смотрит. Его реально одного нельзя из дома выпускать. Загорается зелёный, и Тоха наконец подлетает ко мне. Я перебираю про себя нехорошие слова чтобы сказать ему, кто он есть. Но в голове крутится только каша. Вообще ничего не могу сказать. Хочется схватить, сжать и не выпускать никуда. Кажется начинаю понимать его мать. Во время тренировки я мирно растекаюсь на лавочке. Всё-таки Тоха вживую, даже в одежде и не такой чумовой как сегодня днём, приковывает больше внимания, чем воспоминания. И пусть все смотрят, я посижу в сторонке. Но по факту оказывается, что кое-кто в сторонке сидеть не собирается. По пути в раздевалку Тоху подрезает какая-то чикса и присаживается на уши. Я жду, Тоха уважительно улыбается ей и кивает. Проходит минут пять и я начинаю психовать. Она трёт про какого-то крутого теннисиста, Тоха продолжает кивать и улыбаться. Не выдерживаю, подталкиваю его в плечо: — Может, пойдём? Он ей говорит, что нам пора, но она агукает в ответ и продолжает гнать. Снова толкаю Тоху, в этот раз он всё же её прерывает и наконец-то чешет в раздевалку. Я остаюсь снаружи, нафиг надо эти искушения и риски, у меня и так есть о чём помечтать перед сном. Он выходит быстро, но тут опять подскакивает эта чикса, идёт вместе с нами вниз, продолжает трещать с Тохой возле гардероба. Сама не одевается, значит у неё шмотки со стороны восточного входа, но она прётся за Тохой к выходу. Я иду впереди, не оборачиваясь на них, сразу выскакиваю наружу и остаюсь один. Наедине со снегом, кружащим в свете прожектора. Жду. Проходит пара минут, а Тоха не выходит. Не пошёл ведь он её провожать. Не мог Тоха кинуть меня вот так. Жду ещё чуток и возвращаюсь. Из тамбура вижу: стоят у поворота и всё ещё треплются. Остаюсь тут. Между нами дверь со стеклом, турникет и два охранника. Я стараюсь не психовать. Не знаю, может он устал от меня за два дня, он же больше вообще никуда не выходил. Можно понять. Наверное. И за теннис ему интересно. Дышу ровно. Тоха время от времени бросает взгляды в мою сторону и даже делает пару шажочков, но опять останавливается. Не знаю, видит ли он меня в тёмном тамбуре через стекло. Наконец он делает решительный шаг в сторону. Вроде прощаются. Ещё шаг. Девка уходит. Неужели! Тоха доходит до охранников и нерешительно замирает, глядя на них. Я чуток ржу. Те трещат, не обращая на него внимания, а он тупо ждёт, что они его заметят и пропустят. Оглядывается, нельзя ли их обойти. Вариантов нет – надо пройти между ними. Там места достаточно. Один из них, правда, стоит закинув ногу на ногу, но я когда проходил, даже и не заметил. Тоха мнётся, облизывает губы, приоткрывает рот и даже делает крошечный шажок, явно собираясь попросить чтобы его пропустили, но молчит. Меня уже прёт. Вспоминаю, как он вёл себя с Машковой. Тогда вот он вообще не смущался и не просил разрешения, поцеловал её посреди школьного коридора. А тут стоит губы жуёт. Ну давай, герой. Он закрывает рот и кажется даже отшагивает назад. Не выдерживаю, выхожу ему навстречу, он смотрит с мольбой. Просто подхожу к охранникам, и тот что слева, убирает свою ногу. Останавливаюсь, они оба прижимаются, освобождая проход и Тоха проскальзывает ко мне. Ржу: — А если бы ты был один, до утра бы там стоял? Он отворачивается, облизывая пересохшие и побелевшие губы. Трепетный ты наш. Милый. Мой. Дёргаю за дверь и накрываю его губы своими. Только мой. Задыхаюсь им. И губ мало. Хочется зализать всего и везде, изнутри. Тоха податливо приоткрывает рот, и я вылизываю его. Хочу всего. Хочу захлебнуться, потому что мало. Никогда им не надышусь. Даже изнутри. Хочу везде, глубже. И мне это безумно нравится. Это не как с девочкой, это как впиваться прямо внутрь моего Тохи. Тоха судорожно втягивает воздух у меня изо рта, и я всё же отрываюсь. Офигеть меня вштырило. Губы у него теперь красные и не только губы – всё вокруг. И глаза в кучу. Только бы не поплыл. Отстраняюсь от него, давая место, чтобы он мог нормально дышать. Но обе его руки за моей головой, и он не отпускает, сам подаётся ко мне всем телом. Лыблюсь ему в губы и касаюсь легонько. Я могу. Он уже мой. Я попробовал всё. Тоха закрывает глаза, и снова открывает губы — тёплые, влажные, безумно мягкие, нежные. Я теперь только чуток задеваю тонкую кожицу губами и языком и наслаждаюсь, как он отзывается. Дышу его дыханием, и сквозь две куртки ощущаю удары его сердца будто прямиком о моё. Хлопает дверь. Замираю. Тоха рвано выдыхает в губы. Мимо проходят люди. Мы в тёмном уголке и они могут увидеть разве что мою спину, но я вспоминаю, как прилетело по башке в клубе. Когда всё затихает, мы с Тохой вываливаемся на улицу, отчего-то дико смеясь. Пролетаем пару метров, потом Тоха опять замирает и чуть не падает в мои объятия, упирается лбом мне в плечо и глубоко вдыхает. Я зарываюсь носом в макушку, мычу: — То-о-ох. Он то ли кивает, то ли наоборот мотает головой. Ещё с минуту стоим так. Даже мне чуток стрёмно, но выпускать его из рук совсем неохота. И чувствую, ему надо прийти в себя. И не только от того, что воздуха не хватало. Это же Тоха. Почти не дышу, прислушиваюсь к его неровному дыханию, и, кажется, всё ещё слышу как колотится его сердце. Или это моё за двоих. В автобусе едем прижавшись друг к другу, впрочем, как и все остальные. Тоха то смотрит в глаза, то куда-то вбок, то прямо на мои губы. Вдруг немного кривится: — Вы с Катей тренировались так же? Я срываюсь на ржач. Тоха сдвигает брови и кривит губы, а я ржу, пытаясь себе представить на его месте Машкову. В одном я уверен точно — сегодня был мой первый поцелуй. Все прошлые не канают даже за репетицию. Наклоняюсь и шепчу в Тохе ухо: — Я точно гей. Тоха вцепляется в мою поясницу так откровенно и сильно, что я чуть не взвизгиваю. А он прижимается весь, зарывается носом в шею. Прямо в трамвае. Домой возвращаемся вместе и он молчит, что нам надо разойтись на обычном месте, но я останавливаюсь сам. Он должен хорошо себя вести. Тоха оборачивается, цепляется пальцами за мою ладонь, но потом делает шаг спиной вперёд. Ещё один, наконец разворачивается и уносится за угол чуть не вприпрыжку. Я же доползаю до дома едва переставляя вдруг ставшие ватными ноги, задыхаясь от чего-то щемящего в груди. Пофиг на домашку и Машкову. Валюсь в кровать. У меня всё зашибись.