Перелом

Четверг. На улице с утра будто бы настоящая зима, но уже к обеду снег превращается в серо-бурую жижу. Я смотрю на это всё из окна и жду очередного звонка Тохи. На самом деле я будто немножечко счастлив. Не от того, что не могу его видеть, а от того, что он просто есть и я уверен, что он вспоминает обо мне как минимум трижды в день. Мой милый чудесный Тоха. Он звонит вовремя, как обещал, и я больше часа нежно люблю подаренный матерью телефон, иногда даже прижимаюсь к нему губами. Слышу Тохин голос, и в брюхе всё сворачивается тягучим сладким сгустком. Меня просто плющит от какой-то неимоверной нежности. Так хочется его увидеть, коснуться… поцеловать? Хочу поцеловать Тоху. По-настоящему — в губы. И знаю, он тоже хочет. Он ведь просил. Блин. После того, как ему всунул. Чмо. Я должен заботится о нём, оберегать, лелеять… целовать бесконечно нежно… Слыша его голос в трубке, едва сдерживаюсь, чтобы ему не сказать. Но чё об этом говорить, если я не могу ничего сейчас. Могу только мучить его и причинять боль. Вместо этого рассказываю про модель корабля-центрифуги типа с искусственной гравитацией, которую сделал Дэн. И почти слышу, как Тоха улыбается в трубку. Вечером разглядываю в зеркало свои губы. На нижней опять появилась трещина, которая обычно не проходит всю зиму. Нахожу подаренный Тохой в прошлом году бальзам для губ. Я тогда тупо поржал, что это для баб. Теперь намазываю. Вкус мерзкий. Красота реально требует жертв. Блин, о чём я вообще думаю? Что Тоха вернётся и мы будем как влюблённая парочка обжиматься с ним каждый день до конца школы? Что за бред. Даже если Кит от меня отвалит, я останусь тем же уёбищем, которое сосёт члены по собственной воле. Всё так же ненавижу свою рожу и поганый рот. Закидываю бальзам за унитаз, но спустя час, вспомнив, как Тоха просил поцеловать, иду доставать. В пятницу днём прусь к Машковой. На каникулы задали два доклада. Один успеваю переписать с её черновика и остаётся ещё почти три часа до Тохиного звонка. Сидим с Машковой, играем в карты. Я почти всё время проигрываю и мне как-то пофиг, Машкова же то и дело кривится: «Ну, только что ведь восьмёрки вышли!». Вот мне делать нефиг, кроме как восьмёрки считать. У меня все мысли о воскресении, когда вернётся Тоха. Ещё о его губах, едва подумав о них, покрываюсь приятными мурашками. Блин, а Тоха уже целовался. А я-то вообще не умею. Только с ним и пробовал, но мы тогда совсем мелкие были. Если считать тот поцелуй, то можно сказать, что целовался я дважды. Первый раз мне было лет семь, на одном из праздничных застолий на меня набросилась дочка маминой подруги. Вцепилась в щеки, прижалась своим ртом. Я офонарел просто, а все вокруг ржали. Было дебильно — даже сейчас помню. Тут вспоминаю как Тоха поцеловал в школе Катьку. Смотрю на неё, но даже не ревную. Ну почти. Это же он не всерьез тогда. Лыблюсь ей: — А ты целоваться умеешь? — А что? — фыркает Катька и отворачивается. — Научишь? — Прикалываюсь, пытаясь не ржать. — Сейчас что ли прямо? — Смотрит на меня искоса и будто бы улыбается, но пытается это скрыть, прямо как Тоха. — А чё? — Мне становится до чёртиков интересно согласится она или нет. — Кто-нибудь может зайти. Меня уже тупо азарт распирает. Встаю и подпираю дверь стулом. Катька сидит с какой-то глупой рожей. Я мычу: — Ну? Она встаёт, руки заламывает за спину, мямлит со смущённой улыбкой: — Я не то чтобы умею. Подхожу к ней вплотную и становится стрёмно. Но не брать же теперь попятную. Тоха с ней уже целовался, а я своим ртом делал чего похуже. Катька будет у нас передатчиком. Наклоняюсь. Она задирает лицо, подставляя рот, и я прижимаюсь к нему. Ваще странно. Катька кладёт руки мне на плечи и шевелит губами, касается моих. Потом шепчет: — Рот приоткрой. Ну, бля, приоткрываю. Тоже шевелю губами, типа как она. Пару раз врезаюсь зубами в её зубы. Хрень какая-то. Отступаю. Она мнётся: — Не понравилось? Жму плечами. Не хочется её обижать, но почему бы мне должно нравится? Надеюсь, она теперь не решит, что наши «гуляния» — это всерьез. Лучше уж пусть «мне не понравилось»… Приземляюсь на кровать. Катька куксится и тоже садится. И потом весь вечер она вся напряжённая, ёрзает, делает чересчур серьёзное лицо. Зря я это исполнил. Делаю вид, что не замечаю и ничего не случилось. Ну, в самом деле, что такого? Вспоминаю Тохино «Для других людей это кое-что значит», но его-то ещё можно понять, он тогда мне в рот кончил, ещё и против своей воли. И для меня тогда это тоже «кое-что» значило. И нехило. А тут-то – ну, потёрлись губами, зубами пару раз брякнулись. Было бы о чём вспоминать. Разница с моим первым поцелуем не особо большая. Вообще не понимаю, чё в этом такого. И думать больше не буду. Воскресение всё же наступает и Тоха возвращается домой. В связи с этим «радостным» событием нам не удаётся даже поговорить по телефону, не то, что увидеться. Расстроенный прусь зачем-то к Машковой. Она ведёт себя странно: разговаривает так, будто я её достал. Из-за понарошечного поцелуя что ли? Девочки всё же странные, а я теперь должен чувствовать себя виноватым? Облокотившись о стол, чешу лоб и, не глядя на неё, вздыхаю: — Кать, ты обиделась что ли? — С чего вдруг? — Откуда я знаю. — Как же меня бесят такие выкрутасы. Ладно ещё Тоха. Я отчасти могу понять его заскоки. Это я раздолбай, мне как-то по барабану, что я занимаюсь подобным с парнем. Но она-то девочка, вроде ничего противоестественного. Ну подумаешь — поцелуй? Как-то в кино видел: две девки целовались друг с другом, тоже чтобы научиться. Смотрю на неё в упор, рычу: — Из-за поцелуя? Ты с Тохой целовалась посреди школы! Она вздрагивает, сдвигает брови: — Считаешь меня шлюхой? — Ну… нет. — Хотя может, и да. Целуется со всеми, кто захочет. Хмыкаю: — А тебе с ним больше понравилось? Она отводит глаза, хмурится: — Да я и понять тогда ничего не успела. — Жуёт губы, потом поднимает глаза. — Прости. Фиг знает за что я должен её простить. Типа с ним всё же круче? — Да ладно. — Жму плечами. В понедельник последний день каникул. Типа праздник. Тоха с утра пишет, что вечером будет свободен. Жду дома. Моя, к облегчению, куда-то сваливает. И я надеюсь, что потискаю Тоху не только через одежду, даже если он выйдет только минут на пятнадцать. Особенно если он выйдет только минут на пятнадцать! Выскакиваю по его звонку, он уже на девятом. С первого взгляда вижу, что ему хреново — взвинченный и какой-то замученный. При виде меня улыбается виновато. Подскакиваю и вжимаю в себя, зарываюсь носом в висок, прижимаюсь губами. Дышу. Он тоже – шумно, с лёгким надрывом выдыхает мне в шею, прильнув ко мне целиком, так плотно, насколько это возможно. Я шевелю только губами, перебирая край его уха. И слышу: — Я сделаю справки. На неделю. Хватаю ртом воздух. Не могу поверить. И даже не знаю радоваться или плакать. Осторожно вздыхаю: — То-о-ох, что случилось? Вообще капец дома? — Угу. И Лёха вернулся. — Как? — Облом с работой у него. Не смог заплатить за хату. Предки второй день злорадствуют. Чувствую, как Тоха расстроен. И не из-за Лёхи. Знаю, что он сам мечтает свалить и не хочет в юридический. Сжимаю его сильнее, целую в висок и шепчу: — У тебя получится. Он чуть улыбается мне в шею. У него обязательно получится. В это я верю. И сам готов что угодно для этого сделать. Не знаю что. Достать денег... Не знаю. Я, как обычно, ничего не могу. Но это сейчас… а потом я что-нибудь придумаю, должен. Ради него я что угодно сделаю. Смогу. Ослабляю хватку и заглядываю в лицо. Тоха немного грустно и мечтательно улыбается. Так только он умеет. А я смотрю на его губы. Не сейчас. Но одно знаю точно – сосать Киту я больше не буду, чтобы он не исполнил. К тому моменту, как заваливаемся в квартиру, Тоха кажется уже спокойным и меня тоже отпускает. Тоха у меня и даже не хочется его растерзать, только смотреть и радоваться, и чтобы ему было хорошо, чтобы улыбался безмятежно. Лыблюсь: — Чай, кофе, потанцуем? — Чай. — На лице проскальзывает ухмылочка. Я строю обиженную рожу и иду ставить чайник и кромсать лимон, сам поглядываю на Тоху и кайфую. Так приятно снова осознавать, что он в моих владениях. Пусть не моих — своего у меня нет ничего, об этом я помню: мать не даёт забыть. Завариваю и разбавляю чай и любуюсь, как Тоха насыпает туда шесть ложек сахара. Ещё с пару минут тупо пялюсь, дальше не выдерживаю, встаю у него за спиной и кладу руки на плечи. Тоха откидывается на меня, задирает голову. Перебираю пальцами его уши и мычу: — Допивай уже свой чай. Он вместо этого улыбается и закрывает глаза, расслабленный и довольный, опирается на меня. Люблю, когда он такой спокойный, хотя когда он кайфует в моих руках мне всё же нравится больше. Но сейчас не хочется разрушать этот момент… какой-то тихой гармонии что ли. Я стою так ещё пару минут, если не дольше, прислушиваясь, как тикают настенные часы и Тоха тихо дышит. И снова вспоминаю, что он обещал нам больничный, а провести с ним ещё неделю… очень хочется. — Тох, ты правда сделаешь справки? — При условии, что уроки все будешь делать. — Сдвигает брови, изображая суровое лицо, но его губы растягиваются в улыбке. Он их поджимает, и на щеках проступают ямочки. Я всё ещё не верю: — На неделю? — До пятницы. Я щас лопну от радости. Ещё неделю вместо школы – Тоха! Я задохнусь. Желательно со вкусняшкой во рту. Мне даже чуток обидно, что он это не только ради меня. Сердце сжимается от мысли, как же его достали дома, если он готов на такое. Тоха обхватывает мои ладони, прижимает к себе и зажмуривается, будто от боли или отчаяния. Чуть не скулю: — Ну что? Только не говори опять, что это неправильно. — Очень правильно, — хмыкает Тоха в сторону. — А представь, если у нас больше не будет возможности увидеться. Никогда. Что это последняя неделя. — Перед концом света, что ли? — А если перед вечной жизнью? Тоха застывает, потом задирает моську, заглядывая в глаза, и на полном серьёзе спокойно так выдыхает: — Люблю тебя. Чуть не до боли закусываю губу и кажется вот сейчас самое время сделать что-то. Поцеловать… Ничего не мешает. Я даже потренировался. И трещина почти зажила. Но лучше заняться чем-то заведомо приятным. Раздирая от чего-то пересохшие губы, шепчу: — Пойдём? Отступаю и жду. Хочу посмотреть как он сам идёт на «ложе», целенаправленно. Тоха, внезапно вспомнив, глотает чай. Так, словно забыл напиться перед смертью. Но потом встаёт и одаривает меня смущённой улыбкой. Ой, блин. Легонько подталкиваю его в сторону комнаты и иду следом. Меня уже прёт и по пути начинает тянуть в паху. Я неделю к нему не прикасался! Тоха разворачивается возле кровати, на секунду прячет глаза, потом поднимает, смотрит на меня. И понимаю – вот сейчас точно должен быть поцелуй. Подхожу ближе, провожу ладонями по его локтям. Что-то в этом есть. В этих зависающих, будто растянутых мгновениях. Идеальный момент для первого поцелуя. А меня бросает в мандраж. Хрень какая-то. Морщусь. Ничего в этом нет приятного. Обмен слюнями. Они даже безвкусные. Какой смысл? И чё я из-за этого так завёлся? Я Тоху попробовал уже везде, где только можно и нельзя тоже. Подумаешь, губы. Такие нежные, розовые. Я туда уже свой член даже пихал. Хотя член у меня, пожалуй, чище чем рот. Говорят вообще, во рту больше всего микробов. А может и ему не понравится. Вдыхаю. К чёрту эти поцелуи. Это для девочек. У нас есть дела поинтереснее. Цепляю его свитер и тяну вверх. Тоха поднимает руки, потом берётся за мою футболку. Тоже поднимаю руки, наблюдая за его довольной мордашкой. Скольжу по его коже пальцами от груди до ремня. Он всхлипывает, втягивает животик. Я заглядываю в глаза, он смотрит на меня с лёгкой улыбкой, но как-то серьёзно. Сам расстёгивает мои штаны, я тоже берусь за его. И снова стоим зырим друг другу в глаза. Опять приходит мысль, что вот тут должен быть поцелуй. Но чушь ведь полная! Какая-то мелодрама. Он ведь не девочка. А я в него член пытался пихать. Вспоминаю, его реакцию и спина тут же покрывается холодным потом. И даже от паха чуток отливает. Блин, нафиг. Сдёргиваю до конца с Тохи штаны и сразу накрываю ртом его аккуратненький «пестик» — всё же мне нравится называть его член именно так. Тоха всхлипывает и хватается за мои плечи. Довольно мычу, заставляя его вышагивать из штанин, наконец заваливаю на кровать. Через пару минут Тоху уже выгибает, он толкается мне в рот, орошая его вкусняшкой. И у меня тоже уже снова стоит колом. Приподнявшись, зависаю над Тохой и любуюсь, как он кайфует. Но самому уже невтерпёж, освобождаюсь от штанов и подминаю Тоху под себя. Он улыбается, снова глядя в глаза, а я, ритмично втираясь ему между сомкнутых бёдер, опять смотрю на подсохшие губы. Выдыхаю в них то ближе, то дальше. Мелькает мысль всё же прижаться… Но когда скручивает, я бессильно втыкаюсь лбом в подушку возле Тохиного уха. Едва набираюсь сил чтобы приподняться и дать ему вдохнуть, а Тоха обхватывает меня и тянет обратно. Перекатываюсь на спину и затягиваю его на себя. Тоха покрывает моё лицо поцелуями. Пусть. Это ведь он хотел. Я не уворачиваюсь, но он уже по привычке обходит губы. И ладно. Он говорил, что и в попу хотел, и что-то потом был совсем не рад. Снова холодею от этого воспоминания. Хотел он, блин. Я вот тогда не хотел ничего такого. Уж точно не собирался трахать его. Фиг знает как это вышло – просто мозг отключился, когда кончал. Вот нафига я туда полез? Долбоёб. И он, блин, мог ведь меня оттолкнуть. Но нет. В жопу такие хотелки. Нет, не туда, куда-нить подальше. Даже думать об этом больше не буду. У меня и не встанет на это, кажись, уже никогда. И ещё я теперь будто ощущаю себя виноватым, что целовался с Машковой. Хотя Тоха вообще-то тоже. Не тайно. И я не хочу, чтобы у меня был ещё один секрет. Тем более Машкова может что-то ляпнуть. Не открывая глаз, мычу: — Я целовался с Машковой. Тоха замирает, его губы отрываются от моего лица и он весь напрягается. Ревнует, конечно. Я это предвидел. Надо было сказать, пока он лежал на лопатках. Впрочем я и так удержу, а если он решит двинуть, то имеет право. Открываю глаза и, встретив его взгляд, чуть не млею от удовольствия. Да, я кусок дерьма, но так сладко видеть его ревность… Но лучше бы он двинул.