Перелом

Я сижу на кровати, опираясь спиной о стену. Тоха лежит поперёк моих ног, водрузив на них голову и кутаясь в покрывало, под которое я пытаюсь забраться рукой. Я после душа и ванной уже всем доволен, но не могу просто сидеть и не лапать Тоху, который так близко и почти голый — там под покрывалом на нём только труселя. Не будь матери дома… Как я протянул весь прошлый год и особенно лето, не прикасаясь к нему? Как я проживу ещё неделю? Лыблюсь: — Знаешь, когда я понял, что гей? Тоха закатывает глаза и бубнит: — Ты не гей. — Летом я кончил, пока мы разговаривали по телефону. И вот тогда я его не видел, не трогал, он был за сотни километров, а я слышал только искажённый электроникой голос. Тоха хмурится: — После того, как спиздил симку в салоне. Мдя. Наверное, зря я это начал. Затыкаюсь и на ощупь под покрывалом обвожу пальцем случайно попавшийся под него сосок. Тоха будто чуток всхлипывает и хватает мою руку. Упс. Я и подумать не мог… Тут до меня доходит: — Блин, ты понял, что я тогда дрочил? — А у тебя хватило ума хоть телефон отодвинуть? — иронично фыркает Тоха, глядя на меня чуть сердито. — И ты ничего не сказал? — Что я должен был сказать? … Я думал тебе надо расслабиться. — А ты что в это время делал? — Кусаю губу. Он тоже дрочил? — Головой об стенку, блядь, бился и молился чтобы тебя там не поймали! — Тоха сжимает мою руку и дёргается, будто хочет встать, но я возвращаю его обратно. — Прости. — Чувствую себя последним дерьмом. Представляю себе эту картинку… он тогда сидел в подъезде на шестнадцатом, так он говорил. Психовал и слушал как я скулю в трубку. Но вспоминаю своё состояние и выпаливаю ему: — Я с ума сходил. Всё это лето. Потому что думал… не нужен тебе. У меня же никого больше нет. Я без тебя никто. Вообще не существую, понимаешь? Лицо у него становится совсем страдальческим и теперь он сипит: — Прости. Я не должен был… до этого доводить. — Ой, хватит уже, а. Ничего ты не доводил. Это я за тобой бегал с самого детства. Ни дня прожить без тебя не мог. И сейчас тоже. — В этом и проблема. Я сделал тебя таким. Одновременно приятно всё это слышать и страшно, что Тоха опять себя накрутит. Не могу представить, что он чувствует. Понимаю: что бы я ни сказал, будет только хуже. Рычу: — А ты ничё не забыл? Выдёргиваю из-под него свои ноги и отправляю Тоху вниз лицом на кровать, придавливаю и до кучи втыкаю колено ему между ног, а выше засовываю ладонь. Наваливаюсь сверху. Рычу уже в ухо: — Вспомнил? Он бьётся подо мной, шипит: — Отвали, придурок. — Сам придурок, прекрати пургу нести. Он только хрипит и пытается вылезти. Я просто ложусь сверху, придерживая за плечи и ржу: — Всё ещё хочешь? Тогда расслабься и получай удовольствие. Тоха пытается меня спихнуть, вызывая лишь ответную реакцию в паху. Вот будет прикол, если объявится мать и увидит эту картину. Тоха, явно ощутив мой стояк, упирающийся сквозь лёгкие шорты в его попень, замирает. Я на секунду бессильно закрываю глаза, но снова вспоминая его «сам хотел» и его состояние после этого, чуток приподнимаюсь. Тоха смотрит прямо перед собой почти не моргая. Пусть подумает, может, дойдёт, как у нас тут дофига от него зависит. У меня постепенно начинают затекать руки, прикусываю Тохино плечо и мычу: — Ну, как? Он слабо ухмыляется: — Ладно, убедил, мы оба ебанутые. — Мы-ы-ы? — Я растекаюсь и заваливаюсь вбок, перед его лицом. Так сладко было это слышать. Тоха зажмуривается, и понимаю, как это прозвучало — типа ебали-то только его. Хотя я и не ебал. Всунул только. Лыблюсь: — Хочешь тоже попробовать? Тоха удивлённо хлопает глазками, и я понимаю, что это только я тут такой ебанутый, а он думал о другом. И… мне не стрёмно, но мысль, что он будет сзади, а не в моих руках всё же не радует. Судя по тому, как он хмурится, до него доходит о чём я, но решаю не идти на попятную: — Мне всунуть. — Самого чуток передёргивает. Звучит грубо. Тоха глубоко вдыхает, поворачивается набок и с грустным взглядом проводит пальцем по моей брови, будто что-то шепчет, но беззвучно шевеля губами. Вспоминаю его «Я сделал тебя таким» и бессильно закусываю губу. Мне лучше вообще не раскрывать рот. И член держать в штанах. Ни то, ни другое я не смогу… Я нащупываю внизу его вторую руку и сплетаю пальцы. Он улыбается. Так хочется прикоснуться к губам. Поцеловать по-настоящему. Наконец-то попробовать его там. Будет как поцелуй на прощание. Нафиг. Потом. За неделю я точно проветрюсь от Кита. Доходим с Тохой до школы почти в обнимку – под одним зонтиком. Вообще, вокруг такая жесть, что даже если бы мы целовались посреди улицы, этого бы никто не заметил. Снег почти растаял, превратившись в грязную скользкую кашу. Мы огибаем школу с другой стороны от парковки, и я останавливаюсь. Переться в школу нет желания, да и нефиг там светиться. Тоха смотрит на меня, встаёт ещё поближе и берётся двумя руками за ручку зонта поверх моей руки. Я обхватываю его со спины и тоже берусь за зонт, заключаю Тохины ладони в свои и зарываюсь носом в затылок. Палевно, но не сильно. Дождь ведь. Дышу. Волосы лезут в нос, но даже приятно. Вот только на улице всё же капец холодно. Мычу ему в макушку: — Иди уже. — Но руки не разжимаю. — Угу. — Почти уверен, что он улыбается. И стоим дальше. Уже завтра он уедет на целую неделю. У меня есть ещё несколько секунд. Чуток дольше побыть вместе. Вдохнуть ещё пару раз. Чувствую, как он напрягается, сильнее сжимает мои пальцы. Я ничего не вижу кроме Тохиной макушки и свода зонта, но догадываюсь, что он увидел отцовскую тачку. Значит — сейчас. Десять, девять, восемь, семь, шесть, звонок — кажется, начало «Show must go on». Выпускаю Тохины руки. — Да, иду, — говорит в телефон. Когда он сбрасывает вызов, спрашиваю: — А на меня у тебя что стоит? Тоха заливается смехом, чуть не врезает затылком по носу, потом поворачивает голову: — А какие есть варианты, что у меня может встать на тебя? — Я про звонок. — Лыблюсь. — К счастью, на звонок у меня пока ещё не стоит. Сжимаю его сильнее и вцепляюсь зубами в воротник куртки. Так странно слышать от него подобное, обычно нечто такое несу я. Походу я всё же плохо на него влияю. Рычу: — И всё же, что? — Ничего не стоит. — Пытается меня оттолкнуть. — Ты мне и не звонишь. Судя по его желанию свалить, «ничего» значит, что он не хочет, чтобы я это знал. Пытаюсь одновременно удержать его и выцарапать свой телефон. Пока набираю, Тоха всё же выворачивается и, отскочив, сбрасывает звонок, но я успеваю различить первые аккорды «Rape Me». Ору Тохе вслед: — Серьёзно? Он оборачивается и на ходу показывает мне фак. Провожаю взглядом до угла. Там он опять разворачивается и последние несколько шагов делает спиной вперёд, глядя на меня. Я борюсь с желанием кинуться следом, схватить и больше не отпускать никогда. Исчезает. Остаётся только мерзкий снег и серый угол школы. Как и не было ничего. Только невероятный глюк. На кой-то фиг поднимаю глаза и смотрю на окна второго этажа. С дальнего края – учительская, рядом кабинет Кита. И я всё ещё не знаю, чего мне ждать. Если я не буду ему отсасывать, у него нет смысла держать меня в школе. А если он не повёлся на развод и уже подписал ту чёртову бумагу? Но Кит ведь понимает, что если меня исключат, то мне будет вообще класть, что все узнают, что я членосос. В общем-то и так пофиг. На всех, кроме Тохи. На самом деле вообще не пофиг. Я трусливое чмо. Снова повторяю себе: у меня всё зашибись. Неделю без Тохи я выживу. Если бы мы в самом деле могли сбежать. В ту заброшенную деревню, которая дальше нашей, где никого нет. Жить только вдвоём. Каждый день рыбачить, растить что-нибудь на огороде. Глупо. Тоха создан не для этого. Тоха создан, чтобы на него смотрели. Это я понял на корте. В клубе были другие мысли. Жаль, что Тоха бросил свой драмкружок, столько лет туда ходил, а потом его мать решила, что это отвлекает от учёбы. Маразматичка. Наверное, все матери такие. Ладно хоть на теннис Тохе разрешили ходить. Разрешали... теперь не понятно, отпустят ли снова. Из-за меня, бля. И никакого просвета не предвидится. Лучше не думать. Вообще ни о чём. Только о нём не смогу забыть никогда. О том как это было, когда мы ласкали друг друга и он прикрывал глаза, кусая губы, как прогибался от моих прикосновений. Обожаю когда он такой. Если бы кто-нибудь увидел его таким, я бы этого кого-то убил голыми руками, по крайней мере, глаза бы точно выколупал. В воскресенье от Тохи приходит пара сообщений, но увидеться нам не удаётся. Пожалуй я не сильно и рассчитывал. В понедельник с утра мать будит меня в школу и в ответ на моё сообщение, о каникулах, требует табель с оценками за четверть. А у меня нет… Их выставляли, наверное, после того, как я свалил в пятницу. Пытаюсь отбрехаться, но она устраивает скандал, орёт, чтобы я шёл в школу и принёс табель, иначе придётся ей. Тащусь в школу. Час шатаюсь там, пока удаётся выцепить нашу Истеричку. Та молча выставляет мне оценки, даже не спрашивает, где я был. Мелькает мысль заглянуть к Киту, как-то узнать что к чему. Но не могу. Ещё до обеда звонит Тоха. Говорит, что в лагере полная жесть — чуть ли не военная дисциплина и мать придумала это ему для наказания, а не для оздоровления. Трындим почти час, а часов в семь он звонит снова. Пытаюсь в очередной раз вызнать у Тохи, где находится этот его санаторий, явно ведь где-то не далеко. Но Тоха упрямо молчит, говорит, не хочет, чтобы я туда пёрся. Вечером мать изучает мой табель. Там всё нормально: тройки, пара четвёрок, даже одна пятёрка — по физкультуре. И именно на неё она обращает внимание: — Ты же сказал, тебя освободили? — Так это в прошлом году было. Сейчас нет. — Жму плечами. Она безразлично откладывает табель. Если двоек нет, ей не интересно. Тоха снова звонит в девять перед отбоем. Ещё час мы не столько говорим, сколько дышим в трубку. Я валяюсь с закрытыми глазами. В комнате орёт телевизор и мне приходится прижимать её к самому уху. Но ещё целую неделю не видеть его кажется невыносимым. И я время от времени мычу что-то бессвязное. Чаще просто: «То-о-ох», вкладывая в эти «о» всю свою тоску. Он в ответ шепчет нежным голосом что-то типа: «Я тут». И ощущение, будто он правда рядом. Это чувство не пропадает даже после того, как прощаемся. Он говорит, что позвонит завтра в десять. До завтра я доживу. Корчусь на кровати, и на самом деле мне почти хорошо. Пусть где-то там далеко, но Тоха мой. Я ему нужен. Во вторник я весь день хожу, сжимая в руке телефон. Днём долго поговорить ему не удаётся, зато вечером он звонит, когда я возвращаюсь с Дэном из библиотеки, затарившись парой новых книжек. Добравшись домой, говорю с Тохой ещё часа два. Потом час перед отбоем. Даже и незаметно проходит день. Но в среду когда он звонит, меня начинает буквально потряхивать. Он так далеко, а слыша голос, невыносимо хочется дотронуться, обнять, вдохнуть запах. Лёжа на материнском диване, неосознанно сую руку в штаны. И Тоха чуть ли не сразу спрашивает, чем я занимаюсь. Приходится признаться. Он с минуту молчит, как мне кажется — осуждающе, но потом вздыхает: — А мне даже заныкаться некуда. Прикусываю палец, чтобы не выть — скорее от радости и… нежности, и хрен знает чего ещё. Вздыхаю: — Прости. Я тоже не буду. Буду ждать тебя. — О, мне уже страшно возвращаться. — Кажется, слышу, как он улыбается. — Бойся, бойся, — лыблюсь в ответ, чуть не вгрызаясь в трубку. Чёрт. Ещё три дня. Не так уж много. Я справлюсь. Мы справимся. Тохе тоже там не легко.