Перелом

Не успеваю перестать лыбиться после ухода Тохи, как на пороге объявляется Машкова, скрещивает на груди руки и вопрошает: — И-и-и? Что это значит? Всё же у меня многовато нянек. Я после Тохиного визита вообще с трудом помню сегодняшний день и свою выходку с Китом. — Плохо стало. — Жму плечами, впустив её, ставлю чайник. Уроки так понимаю нам делать не надо, раз с понедельника каникулы. Вообще-то фигово, что я больше недели не узнаю, какой эффект на Кита оказала моя выходка. Будет забавно, если меня за это время отчислят из школы. Как же достал этот Кит. Неужели в прошлом году я так сильно боялся матери? Вот сейчас вообще по барабану. Ах, ну да, я же комп хотел, чуть не забыл. Чмо. Но потом, когда мать уже обломала за комп, почему я не послал Кита? На самом деле в прошлом году меня вообще всё устраивало: ну так, поблевал и забыл. А теперь я не могу поцеловать Тоху. Кит уйдёт из школы около пяти. И… дальше я буду маяться все каникулы? Ещё и без Тохи… Надо выпроводить Катьку и добежать до школы… Нет, резать я Кита не буду всё же. Но… Я не знаю. Ближе к четырём выпроваживаю Машкову, беру на всякий случай нож и чешу к школе. Всё ещё валит мокрый снег, приходится то и дело выковыривать это месиво из-под воротника. Холодно, мерзко, мокро. В пять Кит всё ещё не выходит. И в шесть. Свет в его кабинете горит. Жду дальше. Заходить сегодня не буду. Нефиг светиться тут. В семь уже почти нигде нет света, горят только окна в учительской и ещё несколько кабинетов. Кит появляется в дверях только ближе к восьми. Прусь за ним, держась чуть поодаль, но на остановку он не идёт — тащится в сторону моего дома. Не в сторону — в мой дом. Сука, неужто ко мне? Он бы мать вызвал, нахер ему туда переться? Застываю у подъезда. Смотрю на часы – восемь. Мать как раз должна вернуться. Хрень. Опомнившись, бросаюсь в подъезд вверх по лестнице. Добравшись до квартиры застываю в коридоре. Кит сидит на кухне, мать улыбается, стелется перед ним и уже чай наливает. Ненавижу всех. Аж руки трясутся когда расстёгиваю косуху. Нож во внутреннем кармане. Вдыхаю. Держусь за косяк. В голове голос Тохи: «Игорь, дыши». Так он часто шепчет мне в ухо, повиснув на шее, чтобы я не уебал кого-нибудь. Не всегда, но помогает. Этот долбанный хуесос на моей кухне! Нет, вообще-то хуесос — это я. Ненавижу. Мать называет меня «Игорёша», что-то притворно ласково говорит мне, а потом ещё более нежно мурлычет Киту. Она прям цветёт и рассыпается в благодарностях. Вот перед этим уёбищем. Идиотка. Ах, он такой внимательный и заботливый. Обосраться. Приваливаюсь к проёму и любуюсь этой картиной. Большой нож лежит на столе в метре от меня. Тот, что в кармане острее, но меньше. В башке стучит. Вдыхаю, стараясь не хрипеть на всю квартиру. Какого хрена он припёрся? Он молчит, что меня в школе не было. И про спецшколу молчит. Косится на меня и говорит, что успеваемость стала лучше. А мать ему: «Ах спасибо, так благодарна». Представляю, как она будет вопить, если я его тут зарежу. Вдыхаю. Ещё раз. Надо дышать. Он хочет узнать, не проболтался ли я ещё? Запарился, ссыкло? Точно! Повёлся! Поверил, что я расскажу. Боится. Да он уже обосрался. Дышу. Уже легче. Говнюк реально обделался. Я выиграл? Какого хрена он сидит на моей кухне тогда? Чай он не допивает. Расшаркивается. Проходит бочком мимо меня в коридор. Мать впаривает ему банку бабушкиных солёных огурчиков и ещё компот. Как же бесит. Она собирается его проводить, но он говорит: — Что вы, что вы, не стоит. Может, Игорь проводит? Разворачиваюсь и выдавливаю: — Конечно. Рожа у него в красных пятнах. От нервов? Ну пойдём, я тебя ещё провожу. Можем на лестницу даже выйти. Нет, зарезать его в моём собственном подъезде фиговая идея. Но я могу и до дома проводить. Выхожу за ним к лифтам. Он озирается. Камеры что ли ищет? У нас не такой навороченный дом. Никто не узнает, кто его прирезал. Смотрит на меня: — Ну и что ты задумал? — Ничего, — скалюсь. — Всё как раньше, только без этого. — Подношу большой палец ко рту и изображаю отсос. — Думаешь, я тебя покрывать буду? Жму плечами. Хотя, почему бы нет? Это же он теперь ссыт. Лыблюсь: — А как же. — Шантажировать меня вздумал? — Шагает ко мне с перекошенной рожей, но тут же сам шарахается назад, хотя я ничего не делаю, просто смотрю на его харю. Несколько раз долбит по кнопке вызова лифта. Точно ссыт. И ещё как. Я даже убивать его уже не хочу. Круто ведь. Лучше бы он, конечно, сдох. Ещё лучше, если бы не рождался. Но текущий расклад, пожалуй, самый нормальный из возможных. Я реально теперь могу его шантажировать — прикольную он подкинул идейку. Хотя я предпочёл бы не видеть его рожу никогда больше. Посмотрим. Как пойдёт. Проводив Кита, возвращаюсь домой и мать с порога обрушивается на меня: я, бля, был невежлив с таким хорошим человеком, который «так» обо мне заботится. Разворачиваюсь и валю нафиг. Снег перестал падать, начал замерзать неровным шлейфом под ногами, издавая противный скрежет. Втягиваю свежий воздух. Пофиг на мать, у меня всё зашибись. Просто шагаю по тёмным кварталам, по улицам мимо глухих пробок и аварий – снег ведь у нас стихийное бедствие – никто не ожидал. Прохожу вдоль реки и пруда. Останавливаюсь на мостике, где в начале осени встретил парнишку, который ждал отца из Европы. Зачем-то оглядываюсь, будто пацан вечно должен быть тут. Вокруг ни души. Смотрю на чёрную воду и проплывающие лужицы белой пены – будто выше по течению какой-то монстр обкончался в реку. Вспоминаю перекошенную рожу Кита и почти улыбаюсь, но внутри тревожно. У говнюка дофига власти. Мать, опека, учителя — все на его стороне. Вздрагиваю от сигнала эсэмэски. От Тохи: «Спокойной ночи». Ну не милота? Решаю написать в ответ что-нибудь совсем сопливое. Отправляю: «сладких снов» и подумав, добавляю дрожащим отчего-то пальцем «целую». Я смогу. Скоро. Прусь домой почти счастливый. Потом полночи не могу уснуть. Сердце колотится, но скорее радостно, хочется сказать Тохе… Что всё хорошо. Поделиться с ним этим. Неделю без встреч мы переживём. Ведь переживём? Завтра у нас ещё один день. Он сказал, что не пойдёт в школу. Жаль, у меня мать наверняка будет дома. Но на моё счастье, она собирается куда-то. Таращит на меня шары, что я вскочил в субботу так рано. Я выскакиваю в подъезд заранее и только потом читаю сообщение, что отец отвезёт Тоху в школу. На улице чёртов ливень, на дорогах растаявшая мерзкая жижа — хорошо, что Тоху хоть довезут до школы. И обратно, конечно же, заберут. Почему по субботам всегда дождь? Я высовываю башку и подставляю рожу холодным острым струям. Просто дождь. Что-то я сильно расслабился и размечтался со вчерашнего дня. Никогда, никогда нельзя верить в мечты. Потом всегда больно. Может, если выйти на улицу, меня просто смоет как грязное пятно. Но я даже шевелиться не хочу. Пусть идёт дождь и время пусть идёт. Просто слушаю гул падающей с неба воды. Вздрагиваю от стука двери рядом. Открываю глаза и вижу Тоху промокшего насквозь. Уже добежал из школы? От него пар идёт. — Придурок, ты чё на сообщения не отвечаешь? Сообщения я тупо не слышал наверное из-за шума дождя. — Сам придурок. — Хватаю Тоху и тащу в подъезд, заскакиваем в квартиру. Матери уже нет. Круть. Стягиваю с Тохи мокрую насквозь куртку, свитер тоже сверху мокрый, и ботинки. Бля. Но как ни удивительно, сам Тоха тёплый. Тащу его в ванну. Пока Тоха раздевается, я начинаю наливать воду. Он трогает пальчиком: — Горячая. Это как обычно. Вода на самом деле чуть тёплая. Рычу: — Тебе всё горячее, ледышка. Согреться надо. Он мотает головой: — Я и не замёрз даже. Я даже верю, от него пар шёл когда он прискакал, но шагаю к нему и шепчу: — То-о-ох, ну ты же простываешь вечно. Он прикрывает глаза: — Может в лагерь не придётся ехать… Я даже с секунду обдумываю такой расклад, но вздыхаю: — Хочешь валяться с температурой дома? Он задирает лицо к потолку, вздыхает и шагает в ванну. Тут же пытается выскочить обратно, вцепляется в мои плечи и, глядя на меня с ненавистью, залазит коленями на борт ванны. Я ржу с него. Не наклоняясь, задираю свои пятки и стягиваю носки. Спихиваю Тоху обратно в воду, зашагиваю вслед за ним прямо в штанах и переключаю смеситель на душ. Поливаю Тоху, который висит у меня на шее и воет. Я пытаюсь свободной рукой цепляться за кафель на стенах – Тоха, блин, нифига не лёгонький, хоть и худосочный. Постепенно он успокаивается и опускает ноги, а мне удаётся водрузить лейку в держалку над головой и задёрнуть шторку. Теперь мы стоим под душем. Я поглаживаю Тохину спину, но быстро переключаюсь на всё остальное. Затискиваю всего. Мой милый отзывчивый Тоха, уже горячий, снова льнёт сам, плавится в руках и моментами страшно, что просто растает, вытечет сквозь пальцы и останется только вода. Я сжимаю его руками, пытаясь обхватить сразу везде, не выпустить ни капли. Хочу себе целиком, всего. Спустя минут тридцать мы валяемся в полной ванне. Тоха лежит головой у меня на груди, а пальцами ног на кой-то фиг ощупывает смеситель. Я лениво шарю пальцами по его ещё чуть напряжённо вздымающейся груди. Как же хорошо. Хлопает дверь — мать вернулась. Тоха дёргается, но я вжимаю его в себя. Ну, подумаешь — мы вместе в ванной. Ходят же мужики в баню и мы ходили, чем ванна хуже. Вылазим, я развешиваю на веревке наши мокрые шмотки, свои я снял под душем и их приходится отжимать, и всё равно ещё течёт. У Тохи хоть трусы сухие. Притаскиваю обогреватель и зафигачиваю его прямо в ванну под веревками. Надеюсь, высохнет. Мать вопрошает, что мы делаем, говорю: — Промокли — греемся. А что? Она безразлично качает головой и сваливает на кухню, а мы ко мне в закуток.