Перелом

Кит заворачивает на автобусную остановку. Блин. Ладно, в это время всегда толкучка. Запрыгну за ним в другие двери. Денег у меня чуток есть, на проезд хватит. Подбираюсь ближе, стою за киоском. И приходит маршрутка. Газелька. Там Кит меня стопудово увидит. Он уезжает, а я тупо остаюсь стоять. Бля. Сажусь на остановке и втыкаю. Надо как-то узнать его адрес и подкараулить потом. Но я не смогу ещё хоть раз ему отсосать. Грохнуть его прямо в учительской? Нет ничего проще. Потом только останется грохнуть всех кто знал, что я туда пошёл. Чё бы нет. Блин, что делать? Должен же быть какой-то выход. Я больше так не смогу. Закрываю глаза. Надо придумать хоть что-то! А перед глазами только Тоха. Его «Я сам хотел», «Гомосексуальные отношения», «Дрочил на тебя, пока ты смотрел порнуху». Рехнуться можно. И, бля, «Поцелуй меня». Убью Кита. Точно убью. И придумывать ничего не надо. Только достать адрес. Вечер проходит в раздумьях, и я всё же решаю, что прирезать Кита не лучший выход. Уж точно не домашним ножом. И потом будет кровь. Кто-то в школе мог видеть, как я его пасу. Я не хочу из-за Кита сесть в тюрьму. Мысли о Тохе едва пробиваются в голове. Я должен разобраться с Китом, только потом могу позволить себе думать о Тохе. Другого выхода нет. Ночью строю разной степени кровавые планы расправы. Связать и кастрировать мудака самый малокровный из них. В нашей деревне для кастрации часто яйца перетягивают просто и ждут пару недель, когда отсохнут. Вот на это я бы посмотрел. С утра кусаю локти на лестнице девятого этажа, гадая, в каком настроении объявится Тоха. Вчера мы расстались вроде нормально, но всё равно боязно, даже несмотря на его «Сам хотел». Сверху хлопает дверь, я вытягиваюсь, как по команде «смирно». Тоха зависает посреди лестницы. Подрываюсь к нему, торможу на ступеньку ниже и сердце реально куда-то падает: если не в пятки, то в копчик, и отдаётся в животе металлическим эхом. А потом Тоха тихо оседает в мои объятия. Сжимаю со всей силы. Мой. До школы топаем вместе, хотя я уже опасаюсь, что кто-то опять его матери спалит. Тоха возражает: — Да пошла она. Что, мне от тебя бегать, если мы случайно встретимся? В начале урока Гвоздь вручает мне лабиринт на двойном листочке в виде огромного хера со входом и выходом на конце. Я начинаю ржать, и меня выставляют из класса. Ладно хоть не к Киту. Хотя… всё равно ведь он меня вызовет. Лучше бы сейчас, чем после обеда. Может наведаться самому? Сжимаю веки. О чём я думаю? Не терпится отсосать? Я собирался его грохнуть. И сейчас собираюсь. Но сегодняшний день надо как-то прожить. Ненавижу. Себя, школу, Кита, училку, Гвоздя. Даже Машкову, которая забрала у меня лабиринт. Я мог бы сейчас его пройти, пока нефиг делать. Приваливаюсь к стене. Дышу. Ради Тохи я справлюсь. В ушах звенят слова Кита: «я же тебя не насиловал, не заставлял» и всё в этом роде. Он «не насиловал», а я вот Тоху… вспоминаю как из него вытекает моя сперма. Сперма! Вытекает! У меня возникает идея. Да, мне придётся ещё раз отсосать, но я переживу. Кит вызывает уже на следующей перемене. Я делаю всё как обычно, только не глотаю. Встаю и расстёгиваю свои штаны, спускаю их почти до колен. Глаза у Кита чуть из орбит не вылазят, а я выплёвываю всё его дерьмо в ладонь, поворачиваюсь спиной и прикладываю руку сзади к трусам, размазывая по себе его ДНК. Пусть теперь скажет, что он ничего не делал. Пока говнюк соображает, застёгиваю штаны и пячусь. Он с перекошенным лицом подрывается следом. Ага, щаз, с его-то габаритами. Я отскакиваю и открываю дверь. Он хрипит: — Ты всё равно никому не расскажешь. — Спорим? Вылетаю из кабинета, не хочу больше видеть его рожу, хотя она была реально ржачная. Говнюк обосрался. В висках стучит, но почти не тошнит. Мне в этих трусах до конца уроков ходить? Я рехнусь. Нет уж. Слетаю вниз, ещё успеваю застать гардеробщицу и получить косуху. Долетаю до дома, стягиваю трусы и проблёвываюсь. Трусы засовываю в пакет и полчаса мучаюсь, куда бы их заныкать, чтобы мать не нашла. Пускать их в ход я не собираюсь, но пусть будет для страховки. Слышал, ДНК сохраняется веками. В итоге запихиваю трусы за ящик в столе, который стоит на лоджии. Падаю на задницу спиной к столу. Должно сработать. Я просто припугнул Кита, он больше не полезет — и конец истории. Не верится. Звонит телефон. Тоха: — Ты где? — Дома. — … Тебе плохо? — Нет, отлично. — Лыблюсь. Так приятно слышать его голос, ощущать его заботу. Он долго молчит, добавляю: — Честно. — Я сейчас приду. Я не успеваю ничего сказать, но отговаривать я бы и не стал. Круто ведь. Стыдно чуток. Но круто. Тоха прилетает уже минут через десять. Я пытаюсь сразу его схватить, но он отбивается. — Что случилось? — Он тревожно вглядывается в моё лицо. — Да ничего. Всё супер. — Соображаю, что я должен как-то объяснить свой побег из школы. — Тошнило просто. Он облегчённо вздыхает, но хмурится: — Игорь, заканчивай свою дурацкую голодную забастовку. Совсем желудок угробишь. — Да не парься, нормально я ем. — Угу, и поэтому тебя тошнит каждый день. Лыблюсь ещё сильнее: — Больше не будет. — Шагаю к нему, он сверлит меня взглядом, я шепчу: — Честно, честно. Тихонько тяну его за локоть, он утыкается лбом, обвивает нежно руками, трётся щекой. Котёночек мой. В школу он уже не вернётся, я хочу вкусняшки. И его всего. Мозг будто отключается сразу, погружая в другое измерение, где только я и он. Спустя полчаса валяемся на кровати. Во рту вкусненько и весь воздух вокруг пропитан нашим запахом. Тоха лежит на спине и рассказывает сюжет очередной фантастики про зомбированных людей. Я, подперев рукой голову, стараюсь не смотреть на его губы. Не сегодня. Вожу пальцем ему по животу, размазывая подсыхающие остатки спермы — по большей части моей. А Тоха прётся, тянется. Ему нравится, когда я на него смотрю, нравится, когда трогаю. А я с ума схожу, наблюдая за этим. Он умолкает, смотрит в глаза, и я отчего-то вспоминаю его «я сам хотел». И чем это закончилось. А Тоха проводит пальцем по моим губам. У меня сердце замирает. Ловлю губами его палец. Он улыбается. Я рыкаю и прикусываю чуток, обхватываю полностью палец, мычу: — Съем тебя. Тоха смеётся, но потом сдвигает брови: — Ты поел хоть? — Ну да, чуток, — лыблюсь и глазами показываю на его живот. — Игорь! – Отпихивает меня. — Иди, поешь. Заваливаюсь на спину и закатываю глаза, но он выталкивает меня с кровати на пол. Я остаюсь лежать, а Тоха выглядывает сверху и снова рычит: — Игорь! Сажусь и закидываю назад голову: — Только после вас. Тоха вздыхает и напяливает трусы. Я хихикаю, но тоже надеваю свои, чтобы не травмировать нежную психику. На кухне заглядываю в холодильник, достаю яйца, Тоха за спиной сурово сипит: — Игорь! — Что? — жму плечами. — Завязывай это. Ешь нормально. Ты мне обещал. Напрягаю память: когда это я ему обещал? Впрочем, пофиг. Заглядываю в кастрюли и, оценив содержимое, вопрошаю: — Будешь борщ? Кивает. Грею суп, режу хлеб и зелень. Тоха сидит с дальнего края стола и смотрит с мечтательной улыбкой. Солнечные лучи путаются в его волосах. Тихо, только тикают дурацкие часы, а хочется чтобы время остановилось. Быстро выхлёбываю свой борщ, и, уперев локти в стол, наблюдаю как Тоха аккуратненько вытягивает суп из ложки. Цепляю под столом ступнями его ноги. Стол между нами это слишком далеко. Хочу быть ближе с ним каждую секунду. И не верю, что это возможно. Даже в то, что сейчас происходит, не до конца ещё верю. Раньше казалось, детство будет вечным, и мы всегда будем вместе. Мы, конечно, мечтали, что вырастем, но вряд ли представляли себе это всерьёз. По крайней мере я точно никогда не мечтал ходить каждый день на работу и жить как заведённый механизм — теперь это кажется близкой реальностью. А мы с Тохой теперь видимся урывками. И мне страшно, что в один прекрасный момент всё окончательно рухнет. Потому что то, что сейчас есть — уже слишком хорошо. Сколько у нас есть? Дни? Недели? В лучшем случае — пара лет до окончания школы, и то урывками. Одно знаю точно: каждый миг, что мы вместе, я хочу быть ближе к нему. Бесконечно ближе. И суп у него в тарелке тоже какой-то бесконечный. Тоха говорит: — Надо накорябать записку. Типа от твоей мамы, что ты отсутствовал по уважительной причине. — Почерк подделать? — Зачем? Кто там знает её почерк. Главное чтобы выглядел правдоподобно, как курица лапой сканает, ещё лучше как докторский, чтобы они глаза сломали, пытаясь это прочитать. — Может уж справку накорябать сразу на недельку. — Поднимаю ступнями его ноги под столом и раскачиваю. — И тебе тоже. — Зачем? Каникулы же будут. Я зависаю. Блин, вот я дебил, как я мог забыть про каникулы? Называется — отдохнул от школы. Так-то круто, но Тоха мрачно смотрит в тарелку и тянет: — Если напечатать бланки... Только там печать нужно. Не знаю, можно в инете поискать и подправить. Я, шизея с него в очередной раз, пару раз хватаю ртом воздух, что не просто, когда челюсть упирается в руки, зато она не так далеко уехала. Единственная связная мысль, которая приходит в голову: — Обожаю тебя. Тоха улыбается, поджав губы и опускает глаза. Потом, вдруг, хмурится. Мычу: — То-о-ох, ты чего? Он мотает головой и начинает сосредоточенно есть суп. Я опускаю его ступни на пол, свои ставлю сверху и чуть тереблю пальцами на ногах. Тоха поднимает глаза: — Я, походу, уеду на неделю. Мать придумала... Какой-то оздоровительный лагерь. Я сжимаю кулаки и оглядываюсь, ища что бы сломать. Снова смотрю на Тоху: — И когда ты собирался мне сказать? — Это ещё не точно… Я надеялся отвертеться. По голосу понимаю, что шансов нет. Вздыхаю: — И когда ты уедешь? — В воскресение. Послезавтра? Дышу, перебарывая очередной приступ что-нибудь раскрушить. Снова смотрю на него. Мелькает мысль, что он такой чумовой был в последние дни, зная, что мы потом не увидимся. Интересуюсь: — И давно ты знаешь? — Ну, несколько дней… Я вдыхаю, потом снова и всё же заставляю себя разжать кулаки и даже чуть улыбнуться: — Ладно, переживём. Неделя — не три месяца. Тоха кивает, но смотрит опять со вселенской болью. Вдруг ухмыляется: — Я завтра не пойду в школу. Погуляем с утра? Ещё бы я стал отказываться. Знаю, что это нехорошо. Но Тохе же ничего не будет. А у нас последний день перед его отъездом.