Перелом

Дрыхну почти до вечера. Потом пялюсь в потолок. Вроде всё хреново, но у меня есть Тоха. Пусть редко, но — мой. Я справлюсь. И отдых от школы точно не помешает. От нефиг делать, пеку блины второй раз в жизни. Выходит вполне ничего. Мать, застав меня за этим делом, вопрошает, что я опять натворил. Ну, говорю, что подрался, пострадавших нет, ничего не сломал и даже вина не моя. Разбитую губу она, кажется, не замечает, а ссадину на башке не видно под волосами. Драки её не интересуют. И хорошо. В дневнике у меня чисто. Мать больше не лезет, включает телек, и я решаю остаться дома. Не хочу никуда. Ничего не хочу, кроме Тохи. Утром жду его на переходной и только случайно замечаю, как он выходит из подъезда и топает в школу один. Нагоняю, он искренне удивляется: — Ты же на больничном. Я думал десятый сон видишь. Я тупо застываю посреди дороги, не в силах выдавить ни звука в ответ. Нихрена себе, будто встретиться и побыть вместе вообще ничего не значит… особенно теперь. — Игорь? — Тоха оборачивается, хлопая глазами. — Так просто, да? — рычу. — Я же тупая кобелина. Встаёт когда потрёшь и всё? — Да причём тут это? У тебя постельный режим должен быть! — Он чуть ли не счастливо улыбается и порывается взять меня за руку, но останавливается. Вокруг куча народа. Соображаю, что лучше нам не стоять посреди тротуара, кто-нить ещё настучит Тохиной матери и она начнёт провожать его в школу. Шагаю дальше. — Нет у меня никакого режима. Ничё такого даже не говорили. — Не просто так тебе ведь справку дали, — бурчит Тоха, сам улыбается, сжимая губы и поглядывая на меня краем глаза, будто я ему приятное что-то сказал. — По субботам ты же не встаёшь… И правда… Мычу: — Теперь буду. Тоха ещё сильнее сжимает губы, опять пытаясь скрыть улыбку, вздыхает: — Только не надо меня встречать после школы, ладно? Киваю. Сам понимаю, как это странно выглядит. Мне-то лично, конечно, пофиг, но его подставлять не хочу. Вздыхаю: — Так ты придёшь вечером? — В четыре. — Улыбается почти не смущаясь, даже сверкает глазками. — Я не буду запирать, заходи сразу. Тоха сворачивает в ворота школы, а я прохожу мимо, чтоб не палиться ещё сильнее. Днём страдаю фигней. Телек, конечно же, тоже включаю, всё равно больше слушаю, чем смотрю его. Снова гадаю, как бы отделаться от Кита. Походу единственный шанс — подкараулить где-то в подъезде и прирезать. Если говнюк не сдохнет, мне будет только хуже. С половины четвёртого я уже сижу на кухне и тупо жду Тоху. Почти не сомневаюсь, что он придёт минута в минуту, но я больше ничем не могу себя занять. Сегодня дрочкой он не отделается. Чувствую я себя отлично. Чуток побаливают рёбра, но совсем несущественно, в остальном полный порядок. Без пяти приходит эсэмэска: «папа довезёт до СК. потом приеду». Я сперва чуть не разбиваю телефон, но потом сижу и лыблюсь, перечитывая сообщение снова. Тоха на такое идёт ради встречи со мной… С ума сойти можно. Осталось надеятся, он придёт… Ещё почти два часа кусаю локти, а потом он заскакивает в квартиру и замирает в коридоре, глядя на меня так… будто мы вечность не виделись и он рад, что я жив. В следующий момент он буквально вешается мне на шею, вызывая недоумение. Мысли самые разные, вдруг опека или Кит… чего сказал. Мычу: — То-о-ох, ты чего? Случилось что-то? Он зацеловывает моё лицо, не касаясь губ, а сам чуть не залазит на меня. Никогда с ним такого не было. Мне становится не по себе. А он сначала суёт руку в пах, потом вообще расстёгивает мне джинсы, отстранившись, чуть касается губами уголка рта, потом с улыбкой трётся носом. Сжимая пальцами мой набухающий член, прикрывает глаза и шепчет: — Люблю тебя, кобелина тупая. — Последнии слова он приозносит с таким придыхаением, таким томным голосом, каким обычно говорят «хочу тебя» в кино. Похоже мой утренний псих про кобелину возымел на Тоху неожиданный эффект. Нифига не понимаю, но могу быть и кобелиной, если ему нравится. Стягиваю с Тохи штаны, вжимаю его в стену и втираюсь, давая волю своей кобелиной натуре. Одновременно пытаюсь потискать его, прижаться и потереться. А Тоха сам будто сходит с ума, льнёт, чуть не на голову лезет. Из-под ног доносится писклявый голосок: «мамочка любимая звонит». Я замираю, Тоха вздрагивает, напрягается, но только облизывает губы и сглатывает. Вообще не уверен, что он слышит, ощущение, что он совсем не в себе. Обожаю когда он такой. Шепчу: — Мама тебе звонит. Он снова облизывает губы, сильнее сжимает руки на моей шее и ещё настойчивей втирается стояком мне в пупкок, будто боится не успеть. Меня самого колбасит и сводит. Пофиг на мамочку. Он мой. Но раздаётся дверной звонок над ухом, потом голос его матери, которая барабанит в дверь и кричит: — Открывайте! Антон, я слышу, что ты там. Тоха зажмуривается и пытается стечь по стене. Я ставлю его на ноги, подпираю грудью и дышу, пытаясь собраться с силами. Его мать орёт, что вызовет полицию. Тоха выпрямляется, выглядит абсолютно спокойным, только, кажется, ничего не соображает. Я натягиваю штаны себе и ему. Он кивает, поднимает рюкзак и открывает дверь. Его мать тут же вламывается внутрь квартиры и ровным холодным тоном, вопрошает, что тут происходит, как Тоха сюда попал. Обращается вроде к нему, но смотрит в упор на меня. Из неё прёт нечто такое, что хочется отшатнутся, когда моя орёт, выглядит не так жутко. Вполне понимаю, почему Тоха в детстве прятался в шкафу. Он тяжёлым быстрым шагом проходит мимо неё и молча топает к своей квартире. Мать летит за ним, но он хлопает дверью перед её носом. Она начинает стучать теперь в свою дверь. Потом, видимо, вспоминает, что у неё есть ключ и отпирает. Повисает тишина. Слышно только лифты. Я ещё с минуту тупо пялюсь на пустой коридор. Будто жду, что Тоха выскочит обратно. Наконец закрываю дверь и прикусываю кулак. До колик страшно за Тоху. Он ведь такой ранимый... Это мне на всё посрать, а он не выносит, когда такое — сжимается в комочек чуть живой. Ему нужна ласка, забота. А я не могу ничего сделать. Как же это бесит. Спустя пару часов не выдерживаю, отправляю ему: «ты как?». Вскоре приходит: «норм. выходи утром» и отдельным сообщением знак вопроса — Тошенька запереживал, что мне не понравится, что он распоряжается. Миленький мой. Отправляю: «ок» и меня чуток отпускает, прусь к Дэну. Утром Тоха просто вываливается из дверей в мои руки как раненый зверёк. Зарываюсь в него носом, почти отрываю от земли. Чуть отдышавшись, мычу: — То-о-ох. Ты как? — Пиздец. У меня кровь реально стынет и мозг тоже. Если Тоха говорит матом... я даже предполагать боюсь. Он трётся носом о мою шею: — Да ничего страшного. Домашний арест на две недели. Из школы сразу домой. Медленно выдыхаю, выпуская в тело дрожь. — И на теннис нельзя? — Угу. Скулю в ухо: — То-о-ох, прости. — Да фигня. Плевать. Нифига себе. Плевать ему, что мы теперь вообще почти не сможем видеться? Тоха пятится назад, я не пускаю, он упирается сильнее и кивает в сторону лестницы. Даже если это то, о чём я думаю, то идея мне не очень нравится. А у него губы уже красные. И стоит. Блин. Шагаю за ним. В ближайшие две недели у нас, видимо, будут только эти утренние пара минут. На площадке он разворачивается, оплетает снова руками мою шею и ведёт языком по щеке. Будто мы чуток поменялись ролями. Что с ним там сделали за ночь? Вжимаю в себя, чувствую, по нему от возбуждения пробегает дрожь и перетекает в меня. А он втирается уже как одержимый. Безумный Тоха может совсем лишить рассудка, но я обвожу взглядом обхарканные стены. Блин, ну, вот как тут? Ладно, хоть не насрано. Разворачиваю его спиной к батарее – она ему по колено, а за плечами рюкзак — по крайней мере, сходу жопой к стене не прижмётся. Ещё его узкие штаники так просто не спустишь, и у меня уже терпения не хватает, сдёргиваю и подсовываю ему под попу руки. Опускаюсь вниз, стараясь удерживать его от стены, обхватываю губами головку, неимоверно горячую в холодном воздухе. Голова не кружится, но теперь просто едет от него — такого, и вместо того чтобы мотать башкой, приходит идейка подвигать Тохиной попой. Выходит забавно. Вспоминаю, как он мялся, когда я вытирал его сзади. А сейчас и не замечает, за что я там держусь. И в бане ему тоже было пофиг, я тогда куда только не залез, может даже и внутрь, сам уже плохо понимал, что мы творили, но было круто. Сдвигаю пальцы сзади ближе друг к другу, наблюдая за его реакцией. Не замечает. Просовываю одну руку уже практически между ног и веду вверх. Тоха вскидывается, толкается мне в рот и трескается головой о стекло. Я чуть член ему не откусываю, ладно хоть стекло выдерживает, а он выдаёт мне струйку. Я не тяну резину, нафиг, отморозит себе задницу, а я тоже хочу чуток разрядиться. Сразу встаю и сую под него. Батарея теперь некстати, мне и так высоты маловато. Вытягиваю его за попу на себя и вверх. И да, я снова думаю о его попе. Какое-то наваждение с утра. Сжимаю половинки и поддёргиваю вверх, насаживая на себя. Потом доходит поставить Тоху на лесенку, но так и не могу заставить себя оторвать руки от тёпленькой мягкой попы. На пике вытягиваюсь и замираю, прижав Тоху к себе. Чувствую, как на пальцы брызжет собственная сперма. По-приколу размазываю жижицу по нему. Сегодня он будет носить моих сперматозоидов весь день. Тоха недовольно сипит. До меня доходит, что вытирать-то там нечем. Собственно, только руками. Затираю ладонью, но Тоха выворачивается. Стягивает рюкзак и достаёт салфетки. Забираю их и разворачиваю его спиной. Вытираю тщательно, но быстро, только чуток прусь, как он вздрагивает, когда я касаюсь там. Хочется побаловаться или даже лизнуть, но, блин, холодно тут. С Тохой спускаюсь до первого, и остаюсь в подъезде, чтобы не светиться опять с ним. А то его матери придёт в голову провожать Тоху в школу. Я ещё выжидаю минут двадцать, пока мать свалит из дома, и прусь к себе. Промучившись полдня звоню Дэну и тащу его в библиотеку. Хоть почитать чего, а то все мысли теперь про Тохину попу. Если бы он так не реагировал, мне бы и в голову не пришло. Такое у нас прям чувствительное там место. Везде даётся, а там нет. И я готов поклясться, что ему было приятно, когда я прикасался. И жмётся при этом. Боится, что в попу его отымею? Трахать в попу я его не собираюсь. Но поиграться-то можно. Вспоминается градусник. Это мы ещё совсем мелкие были, ещё до лошадки, кажется, и Тоха тогда совсем ничего не стеснялся. Нам приелся набор юного доктора и я стибрил настоящий градусник. Мы взапой мерили друг у друга температуру, где только можно и где нельзя тоже, даже в ушах. А потом градусник разбился. Мать орала дико, что ртуть ядовитая и даже дышать ей нельзя, а я холодел от ужаса, представляя, что градусник бы треснул у Тохи во рту, если бы он случайно его прикусил. Это напрочь отбило у меня охоту совать в него что-либо.