Перелом

Когда вылазим из бани, все уже за столом и хавают пирог. Бабуля впаривает мне огромную авоську заготовок, хотя дома и так вся лоджия и шкаф забиты – дядя Толя привёз пару недель назад. А мать вообще не знает, что я поехал в деревню, но это пофиг. Всем остальным бабуля тоже втюхивает гостинцев. Тохе вручает несколько банок варенья «которое понравилось». Он пытается отказаться, но с бабулей это дохлый номер. По дороге домой темнеет, в машине Тоха засыпает у меня на плече. Я разворачиваюсь к нему, оплетаю руками, прижимаюсь носом к макушке, пытаюсь надышаться впрок. Нереальный день! Так не хочется, чтобы он заканчивался. Никогда-никогда. Конечно, это пустые мечты. Но если удалось один раз, может, будет и ещё? Вот только, даже если Тоха вырвется из дома, в выходные нам деваться больше некуда. Нефиг мечтать. Приезжаем в город только в начале десятого и ещё с полчаса торчим у лифтов на шестнадцатом. Просто сидим на батарее, уткнувшись друг в друга. Почти не говорим — возвращаемся в реальность. В воскресение мне просто рвёт крышу. Вспоминаю вчерашний день, и так хочется снова к нему прикоснуться. Хотя бы увидеть. При этом всё стягивает внутри, но у меня не стоит. Вообще никакого выхода. Всё же дрочу, но легче нифига не становится. Хочу его, мне нужен он ещё больше, чем раньше. От него с самого утра приходит «я спалился. сегодня не выйду». Мать со мной не разговаривает. Я тупо всучил ей гостинцы от бабушки. Сказал, что там был. Пусть не думает, что снова сможет запереть меня на лето в деревне. Это не другая планета. Она поревела опять, что я неуправляемый, но как-то вяло, а теперь только бычит. И хорошо. За окном кружат снежинки на фоне серого беспросветного нечто. Будто посыпают пеплом всё, что было. Пытаюсь читать, потом прусь к Дэну, но и там не могу думать ни о чём, кроме вчерашнего дня. Думать о будущем тупо страшно. За вечер всё же дочитываю книгу. Мать не лезет – зырит телек. Воспоминания начинают казаться сном. Так всегда после возвращения из деревни. Кажется, что ничего и не было. Весна и сразу осень. А когда приезжаю туда, наоборот, будто вечно там и был. Только с Тохой было не так — третья реальность. Когда я с ним, вообще ощущение, что мы в отдельном подпространстве или зависаем на горизонте событий, и всё останавливается. В памяти я эти моменты могу переживать вечно, даже не по кругу, а словно все одновременно, будто могу двигаться сквозь пространство-время в любом направлении. Может, нечто подобное там и происходит: на границе чёрной дыры, когда падение становится бесконечным. В понедельник утром жду Тоху на переходной с замиранием сердца. Ожидание кажется почти приятным, но бесконечным. По коже бегают тёплые мурашки, почти как Тохины пальчики. Когда он появляется, я не дёргаюсь, только чуть отрываюсь от стены, кайфую от собственных ощущений: от сладкой дрожи внутри. Что-то в нём изменилось: движения, взгляд. Улыбка та же – чуть поджимает губы и ямочки на щеках. Но теперь точно знаю — сам подойдёт. «Кис-кис», котёночек мой. Приближается так робко, будто готовится отскочить, если наброшусь. Я жду. Не выдерживаю и цепляю только когда он совсем рядом. Он почти падает в мои объятия, словно срывается со скалы. Тоха прижимается, трётся о щеку и запускает руки под косуху на спине. Я мычу от удовольствия, чуток притягиваю его, но не сжимаю, оставляю ему немного свободы. Так прикольно, когда он ластится сам. Интересуюсь: — Чё дома? Тоха сжимает губы, отводит взгляд и вздыхает: — Мама дозвониться пыталась, когда мы были в деревне. Потом по одноклассникам начала звонить, выяснила, что ни у кого не было дня рождения. Устроила мне разнос. Я наказан. Можно ходить только в школу и на тренировки по расписанию. Зажмуриваюсь и трескаюсь затылком о стену. Но тут же беру себя в руки, вздыхаю: — Прости. И что ты сказал, где был? — Да ничего не сказал. Что не её дело. Достала она. Притягиваю его ещё крепче, ощущая кожей как разрушаю его, приношу вред. Но не остановлюсь. Потому что я по какой-то неведомой причине ему нужен. А он нужен мне. Торчим на лоджии, вроде, не больше минуты, но опаздываем в школу. Тоха в фойе шикает на меня, чтобы валил, а сам неторопливо переодевает сменку. Спрашиваю: — А ты? — Мне ничего не будет. Ну, да, вспоминаю: он же хороший мальчик, у него причина опоздания может быть только уважительная. Так-то мне тоже ничего не будет. Ничего нового. Дожидаюсь, когда он закончит копаться и провожаю взглядом по лестнице. У меня две математики на первом — десять метров по коридору. Глубоко вдыхаю и иду в класс. Бычара при виде меня разворачивается, втыкает кулаки в боки – бычара и есть. Я молчу. Чё говорить, и так видно, что опоздал. Она, пробуравив меня взглядом, так же молча кивает в сторону парт. Я уж думал, сразу отправит к Киту. Тому, как обычно после выходных, невтерпёж – вызывает меня после второго урока. Я поднимаюсь по лестнице до середины второго этажа и зависаю. Опять не могу. Это с каждым разом будто всё сложнее, всё противнее. Даже знаю почему — Тоха. Потому что я знаю, как это может быть… Чёрт… Я всё равно пойду. Но не могу сдвинуться, приваливаюсь к стене. Ещё шаг и выходные останутся за горизонтом. Мне нужен ещё один вдох. Всё равно придётся. У меня нет выбора. Нет, есть: Знаменка. На самом деле есть ещё улётный вариант – свалить в деревню на ПМЖ. Ещё дальше от Тохи. Нет, я смогу. Нужно просто перестать думать. Поворачиваюсь к стене спиной, отрываю башку и трескаюсь затылком. Перед глазами разбегаются круги и в голове гул, словно под водой. Тут же выпрямляюсь – перемена ведь, не хватало, чтобы Тоха увидел. Отрываюсь от стены и в меня влетает какой-то парень. Пихаю его, он меня в ответ со всей дури — так, что я снова прикладываюсь о стену затылком, на этот раз весьма ощутимо, но боли не чувствую, только темнеет в глазах и стучит в висках. Вмазываю в рожу перед собой. После этого ничего не соображаю, чувствую, как мне прилетает ещё несколько раз. Появляется привкус крови на губах и следом боль под рёбрами. Хорошо… Понимаю, что валяюсь на полу. Кое-как сажусь. В башке ещё стучит, но бросаться ни на кого уже не хочется. Передо мной через несколько ступенек кровавый след. Надеюсь я не убил кого-то. Оглядываюсь. Вокруг куча мудаков. У одного разбита рожа, но в крови, вроде, никого. По рёбрам прилетело явно от кого-то другого, слева, а этот был прямо передо мной. Меня фигачили двое, если не трое. Ну, да я же не в деревне, а в школе. Хорошо что в школе, а не где-то за ней. Знать бы кто. Хотя, пофиг. Закрываю глаза. Даже приятно. Так просто и естественно — ничего кроме боли. Ещё привкус крови. Губа разбита? Провожу рукой – вся рожа в крови. Давно такого не было. Дёргаюсь от ударившего запаха нашатыря и снова трескаюсь башкой. Медсестра, чтоб её. Нет, какой-то левый чувак. Отпихиваю его, встаю. Кровь на лесенках похоже моя. Течёт не из носа, а с башки, и начало заливать глаз — мерзко. Ссадина где-то над виском, даже не болит особо. Вокруг толкучка. Выше над лестничной площадкой Кит. Сука. Скручивает и выворачивает чуть ли не на себя. Едва успеваю ухватиться за перила, чтобы не рухнуть в собственную блевоту. Чистая желчь — без всякой спермы, но всё равно кажется, что она там. Ненавижу. Кто-то меня подхватывает. Бля. За рёбра. Вламываю локтём, снова хватаюсь за поручни. Глубоко вдыхаю, рёбра при вдохе сильнее не болят, значит не сломаны. Надо валить отсюда, пока не утрамбовали в скорую. Выпрямляюсь. Обтираю кровь с глаза. Умыться бы. Прусь по привычке на третий этаж в тубзик. Мне что-то говорят, но не трогают. Блин, в сортир на втором было бы ближе, но уже пофиг. Отмываю рожу, осматриваю башку. Ссадина – фигня, уже и кровь не течёт почти, чуток разбита губа — ничего серьёзного. За мной ввалилось несколько зевак, чтоб их. Киваю, типа я в порядке. Футболка тоже в крови — фигово, если Тоха увидит. Ему, конечно, расскажут, но видеть он это не должен. Стягиваю, застирываю в раковине. Пытаюсь смыть потёки с шеи. И тут он — Тоха — здрасьте, я ваша няня. Приходится включить режим голосовой связи, чего очень не хочется. Говорю, что всё в порядке, даю Тохе осмотреть голову, пощупать рёбра. Потом он прикладывает ладонь к моей груди. Понимаю, что сердце у меня долбится так, что его рука вздрагивает. Опускаю голову, выравниваю дыхание. Ладонь у Тохи внезапно тёплая и уютная, хотя обычно пальцы у него ледяные. Безумно хочется прижаться к нему. Зеваки со звонком расходятся, но вырисовывается медсестра и пытается потыкать мне в голову палочками с ватой. Я очень мягко отодвигаю её руку, однако она всё равно взвизгивает. Тоха забирает её приблуды и сам обрабатывает мне башку под её руководством. Терпеливо жду, когда он закончит, потом рыкаю медсестре: — А поссать можно? Сестричка сваливает, и я прижимаюсь к Тохе. Он оплетает меня руками, поглаживает голую спину. И меня отпускает. Накрывает лёгкая слабость, как всегда после драки. И Тоха рядом. Приятно. Тоха снимает свою футболку и отдаёт мне, сам напяливает свитер на голое тело. Футболочка у него… ему-то почти в обтяжку, а на мне вообще нечто. Выходим. Узнаю, что скорую всё же вызвали, и я должен пойти на первый этаж её ждать. Если бы не Тоха, я бы слинял, но он собирается ждать со мной. Сидим у гардероба. Тохина рука на скамейке рядом с моей. Я незаметно поддеваю его мизинец своим и перечисляю, сколько раз мне уже прилетало по башке, и ничего. Он всё это уже слышал и радостней не становится. Затыкаюсь и просто поглаживаю его мизинец. Тоха слабо улыбается и закрывает глаза. Я тоже закрываю. Будто так мы ближе, вместе. Только башка с закрытыми глазами сильнее гудит, как чугунный котелок, по которому треснули. Мне на опознание приводят трёх чуваков, которые меня вроде как пиздили. Один из них явно со следами моего кулака на роже, но никого из них я не помню, о чём и говорю. Заканчивается урок. Приходит Машкова, разглядывает мою рану на голове и тяжело вздыхает. Потом по просьбе Тохи притаскивает из столовой булочку. Приходится жрать, нельзя ещё сильнее расстраивать нянек. Следующий урок Тоха тоже прогуливает. Проходит ещё минут десять и приезжает скорая. Говорю, что никуда не поеду, ничего не болит, голова не кружится, сознание не терял, и рвоты не было. Тоха возмущённо сипит, но молчит. Я по прямой прохожу ровно, хотя минут сорок назад могло и не выйти. Хорошо, что скорая такая не скорая. Они спрашивают, может ли кто-то меня проводить до дома. Тоха кивает, и мне дают справочку на три дня… клёво! Говорят жрать какие-то таблетки, не прыгать, не читать и не смотреть телек. Чё делать три дня — не знаю. Но зато без Кита! Тоха провожает меня до дома, ни от кого не прячется и заходит в квартиру. Круть. До конца уроков ещё минут сорок — валяемся в кровати голышом. Моя коленка у Тохи между ног и его упругий «пестик» в ладони. Тоха, глядя в глаза, чуть неровно выдыхает мне прямо в рот. Я не дёргаюсь, к губам он не полезет — у меня нижняя разбита. Чуть шевеля языком, рассказываю, как хорошо в деревне летом, как можно свалить в лес и не видеть вообще никого целый день. Как было бы хорошо, если бы могли провести так всё лето. Знаю, что это бред. Но я же головой ударился, мне можно. Отсосать я могу и с разбитой губой, но отчего-то не хочу шевелиться. Хочу вечно вот так лежать и дышать ему в губы. Снова чувствую, всё изменилось после деревни. И дело не только в том, что у нас теперь будет ещё меньше времени, а будто и правда рухнула между нами какая-то завеса, Тоха забыл, что он старшенький, и что мы больше не дети, может что-то еще, не знаю, но теперь он действительно мой. Со мной. Осталось только… чуть потянуться, коснуться губами. Этого я не могу… Я три дня не сосал Киту, но не перестал быть членососом. Доводим друг друга руками, реально почти как в детстве, только нифига не так. Так мы не делали никогда — медленно-медленно, глядя глаза в глаза, выдыхая друг-другу в губы. И пространство между нами будто заполнено тёмной материей, чем-то тягучим, вязким, непостижимым. Я под завязку все же не выдерживаю и вжимаюсь в Тоху, размазывая животом вкусняшку. Он уйдёт, а его частички остануться на мне. Тоха поглаживая пальцами мои щёки и брови шепчет: — Я завтра не пойду на тренировку. — Куда пойдёшь? — Лыблюсь до ушей. Тоха поджимает губы, цедит: — Ну, даже не знаю. Так и хочется расцеловать. Зализываю шею и уши. Сладенький мой, хороший, прирученный. У Тохи звенит будильник, возвещая, что через пять минут он должен быть дома, и мне приходится его выпустить. Снова плюхнувшись на кровать, где ещё витает его запах, комкаю покрывало, и, свернувшись вокруг него, почти сразу вырубаюсь.