Перелом

Голум высаживает нас прямо у ворот. Нам навстречу выскакивает бабуля, тут же вцепляется в меня и прижимает к сиськам, что-то причитая. Я сжимаю зубы, но терплю, она всё равно не отстанет, пока не замызгает меня до потери сознания. Одновременно она рассыпается в благодарностях перед Голумом. Это у них с матерью общее – лебезить перед всеми и всем нравиться. В доме она устраивает суету, накрывает нам с Тохой стол, наливает уху и начинает мутить пирог. Тоха лопает с удовольствием наваристый супчик с местными карпами. Потом я заявляю бабуле, что мы устали и обожрались, и пойдём наверх спать, и чтобы она нас не будила. Мне пофиг, если пирог остынет. Тоха смотрит на меня сердито и бесконечно долго пьёт чай. Начинаю напрягаться, но не трогаю его. Пусть сам решает. Даже если вообще не пойдёт. Ну сколько можно ломаться? Не девочка ведь. Он же не думал, что мы тут за ручку будем весь день держаться. Он мусолит варенье – лизнёт чуток ложку и держит во рту бесконечно долго. Но наконец встаёт, ещё раз благодарит бабулю и лезет вверх по лесенке. По его резким движениям понимаю, что меня не ждёт ничего хорошего. Тоха ничего не говорит, окидывает взглядом комнату и выглядывает в окно, упирается руками в раму и застывает ко мне спиной. Здесь бардак: всё в том виде как было в то утро, когда я проснулся тут в последний раз — валяются шмотки, постель кубарем. Я падаю на матрас и из-под меня взвиваются клубы пыли, тащить сюда Тоху не вариант. Обычно перед отъездом я накрываю кровать покрывалом, но в тот день уезжать я не собирался. Скидываю одеяло на пол, сворачиваю простынь и прусь вниз за чистой. Пытаюсь вытащить незаметно, но подскакивает бабуля: — Ой, а Вениамин сказал, вы без ночевой. — Ну, да. Просто вздремнуть хочу. Потом прикидываю, что не помешало бы ещё полотенце. И тут бабуля всхлипывает, что баню она не топила, но сейчас всё устроит. Блин. Прикольная идея голенького Тоху похлестать веником, лишь бы он там не грохнулся в обморок. Ору: — Пойдём в баню потом? Он появляется в проёме, подумав, нерешительно отвечает: — Можно. Приходится тащить дрова. Ну, по крайней мере, голеньким я Тоху точно увижу. Надеюсь всё же раньше, чем истопится баня. Когда возвращаюсь наверх, Тоха разглядывает мою поделку из детского конструктора – настольную лампу в виде космического корабля. Об этом конструкторе я мечтал лет в семь, а мне его подарили на позапрошлый день рождения, лампа — единственное применение, которое я ему нашёл. Видимо тогда я слишком много общался с Дэном, тот и сейчас иногда собирает всякие фиговины из таких наборов. Я невозмутимо стелю простынь и падаю на спину поперёк кровати. Тоха хмыкает и отворачивается. Пусть подуется. У нас ещё часа четыре. А сейчас так хорошо и так странно видеть его здесь... Вокруг Тохи искажается пространство, зависает время, прямо как вокруг сверхмассивного тела в космосе. Даже свет из окна кажется ярче. Совсем нереально. И будто мы только вдвоём в целом свете, в затерянной вселенной. Тоха задумчиво тянет: — Ну как, рад, что съездили к Жеке? У меня был план провести время с Тохой, и он ещё не выполнен. Остальное по барабану. Но дабы не расстраивать ранимую душу, мычу: — Угу. Тохина тень внезапно загораживает надо мной свет из окна, и я задерживаю дыхание. Он садится на краешек кровати. Меня сводит от острого предвкушения, но я держусь, только лыблюсь. Хочу позырить, что он будет делать дальше, если я не двинусь. — Он через всю деревню тогда пришёл к тебе, понимаешь? — Тоха заглядывает мне в глаза. — Ревнуешь? — Лыблюсь, приподнявшись на локтях, и пытаюсь разглядеть его лицо. На фоне яркого света в окне, вижу только тёмный силуэт. Тоха фыркает, мотает головой, потом жмёт плечом: — Возможно. Я лыблюсь ещё сильнее и сую руку под голову, наблюдая за ним. Он медленно опускается рядом со мной, почти не касаясь, потом подбирается ближе. Меня уже потряхивает, так хочется в него вцепиться, но не двигаюсь. А Тоха порывисто касается губами моего рта и меня вскидывает. Выворачиваюсь, обхватываю его руками, запуская их под свитер, к тёпленькой коже. Тоха выгибается, откровенно подставляется мне. Мой чумовой Тоха. Сжимаю ладонями его поясницу и медленно веду вниз, наслаждаясь, как он извивается в руках. Не просто извивается, трётся сам о свои штаны. Сучёнок. Не дай бог, спустит в трусы. Хочу голенького, прикасаться к нему целиком. Стаскиваю с Тохи одежду, подминая его под себя. Я столько мечтал об этом, что крышу сносит сразу. Втираюсь всем телом — сразу целиком. Снова и снова. Он весь мой. Словно вибрирует, льнёт, я уже не соображаю, что делаю, ощущаю себя свихнувшимся кобелём. И касаний кажется мало. Хочется втиснуться в него, прямо внутрь сквозь кожу. Грёбаная кровать скрипит… плевать. Тоха вцепляется в мою спину, вскидывается и между нами становится влажно. Притормаживаю, размазывая его горячую лужицу по животу, и тут же скручиваюсь и спускаю в неё же. Теперь там целое озеро. Тоха всё ещё впивается в мою спину, тянет к себе. И я поддаюсь, валюсь сверху, пытаясь прижаться как можно плотнее, мечтая растечься, окутать. Хорошо. Тоха, уже расслабившись, перебирает пальцами по спине. Смесь из нашей спермы как связующая субстанция между телами. Склейка. Полупроводник. Представляю себе, как там ползают наши с Тохой головастики-сперматозоиды и встречаются друг с другом. Бежать им некуда и не нужно, и они лениво млеют, щекоча друг друга хвостиками. Тоха подо мной елозит, мычу: — Тяжело? Не дожидаясь ответа, обхватываю его за поясницу, чтобы не разрывать «склейку», прижимаю к себе и перекатываюсь на спину, опять уложив его сверху. Как же хорошо… Время растягивается, будто мы уже за горизонтом событий. Больше не хочу ничего. Только ощущать его. Тут с улицы доносится вопль: «Игорь!» — То ли Митька, то ли Леший. Тоха чуть напрягается, но я удерживаю его. Снова орут, потом в стекло прилетает мелкий камушек. Пофиг, когда-нибудь всё равно успокоятся. Но тут ещё бабуля: — Игорь, не слышишь что ли? Митя пришёл. — Я же сказал, мы спим! — Заболел что ли? Сейчас баню натоплю посильнее, пропарю вас хорошенько. Возразить не успеваю, внизу хлопает дверь. Ушла топить. Потом голос бабули доносится с улицы — что-то втирает Митьке. Тоха, елозит на мне и вздыхает: — Мне отлить надо. — Надо было столько чая выпить, да? Жмёт плечами и встаёт. — Погодь! — Подрываюсь за ним. — Тут есть экспресс-способ. Можно даже не одеваться. Накидываю себе на плечи покрывало, а его заворачиваю в одеяло и веду через кладовку, через окошко на крышу сарая. Отсюда можно поссать в крапиву на соседском участке — там всё равно давно никто не живёт. Тоха недовольно ёжится, но следует моему примеру, потом оглядывается по сторонам. Встаю за спиной и закутываю его поверх одеяла в своё покрывало. Я в это время года тут, кажется, ни разу и не был — видок довольно тоскливый. Показываю речку, место, где все купаются вверх по течению, гору, на которой по вечерам костёр, корпуса коровников вдали, за ними футбольное поле, но его отсюда не видно. Возможно парни и сейчас там играют. Тоха чуть улыбается, кутаясь в одеяло. Спрашиваю: — Замёрз уже? Мотает головой, но я тяну его назад в комнату. Там просовываю руку в просвет его одеяния, дотрагиваюсь до кожи – вроде не холодный. Хорошо, что он сегодня в тёплых носках, и я их не снял. Лезу к нему под одеяло. Тоха отпускает края, и оно падает на пол, а он остаётся в носках и футболке. Задираю её, он поднимает руки, позволяет стянуть. Провожу ладонями по его телу и он подаётся навстречу. Какой же он всё-таки клёвый, нежненький. Смотрю вниз, вспоминаю наши прежние забавы: шлёпаюсь об него «хоботками». Лыблюсь: — Твоя очередь. Он смеётся и опускает голову, мы упираемся лбами друг в друга. Играем в слоников, совсем как в детстве, и так легко снова становится, уютно. Будто вдруг разжалась какая-то пружина, исчезла эта поганая грань «мы больше не дети». Не дети. Не потому что брызжем спермой, а из-за того, что игр теперь мало, мне нужен он весь. — А покажи свою легендарную лошадку, — просит Тоха. — Да просто лошадка, — отмахиваюсь, отрываться от него не охота. А ведь с этой игрушки всё и началось. Надо показать, пусть поржёт. Прусь в кладовку, вытаскиваю деревянную качалку, обтираю грязной футболкой и сажусь верхом. Ржака жуткая. Лошадка мне теперь чуть выше колена, ручка на седле упирается под яйца. Но у меня возникает идейка: подтаскиваю качалку ближе к Тохе, вцепившись в его попу, раскачиваюсь и пытаюсь «на скаку» поймать губами Тохин конец. Тоха смеётся и пищит, то вырывается, то подставляется. Становится страшно задеть его зубами. Бросаю лошадку, цепляю Тоху под колени и опрокидываю спиной на кровать. Он вытягивается, закусывает губу и смотрит на меня… ждёт. Так прикольно. Хочется потискать его и помучить, чтобы снова пищал, как тогда у меня дома. Еще больше – просто прижаться и не отпускать уже никогда. Мне и раньше нравилось к нему прикасаться, смотреть на него, и когда трогает он — тоже. Но сейчас это совсем другое. И в его глазах другое: тягучее, пленящее, манящее. Тоха опять вытягивается, будто соблазняя меня. Подминаю его под себя, стискиваю руками, коленями. Я хочу его всего целиком, какой он есть, со всеми его заморочками даже. И насытится, кажется, никогда не получится. Всегда будет мало. Я хочу ещё. Ближе. Даже сейчас кажется недостаточно близко… Какое уж там его «это не обязательно». Обязательно! И я хочу приз. Прежде чем поиграть в кобеля, выворачиваюсь и довожу Тоху губами, насыщаясь вкусняшкой. Он не жадничает. Запасливый мой. Потом валяемся в постельке, прижавшись друг к другу. Даже почти не разговариваем. Просто надышаться им хочу на всю жизнь. Бабуля кричит, что баня готова и уже пять, через час приедет дядя Веня. Я зажмуриваюсь. Мне мало. Я никуда не хочу. Но Тоха спрашивает: — Пойдем? Киваю, сам сильнее сжимая его. Спустя пару минут всё же одеваемся и спускаемся. Ещё часик у нас есть. Подробно втираю бабуле, чтобы не лезла к нам в баню. С неё станется. Она фыркает, но обещает не заходить. Баню я сперва чуток проветриваю, чтобы Тоха там не загнулся, потом неспешно намыливаем друг друга и валимся на полку, размазывая мыло телами. Никогда не надоест лапать его, смотреть и чувствовать, как он льнёт сам. Всё же пытаюсь его попарить чуток, и всё заканчивается сражением на вениках, которым приходят кранты. Пофиг, я за лето нарезал бабуле дофига. В это время она уже стучится: Голум приехал. Так быстро. Не верится, что мы тут целый час. И вообще… всё заканчивается. Слишком быстро. Я не хочу… Я бессильно сижу на лавке в предбаннике, глядя как Тоха вытирается полотенцем и берётся за труселя. Тут не выдерживаю, стискиваю его в объятиях и мычу: — То-о-ох. Я больше так не могу… Тоха вздрагивает, напрягается. В глазах вообще не понятно что. Шепчу: — Хочу быть с тобой. Так. — Прижимаю его со всей дури. Задушу нафиг, лишь бы не уходил. Бездумно мычу. — Не могу без тебя. Не могу… Он обвивает меня за шею, прижимается губами к уху, шепчет что-то бессвязное, но успокаивающее. Вздыхаю: — Может забьём на всех и останемся? Вообще свалим в Кущино. Там ни души. Прикинь, только мы вдвоём на десятки километров вокруг. Тоха прижимается, тихонько вздыхает, перебирая по спине пальчиками в моих волосах. Знаю, что всё это бред. Что меня ждёт Кит… Бабуля снова стучит в двери и хочется её послать, но даже нет сил открыть рот.