Перелом

Вечером у Машковой натыкаюсь опять на шлюховатую Светку. К счастью, при виде меня, она фыркает и сваливает. Я ведь «с приветом». Спрашиваю у Катьки: — Нафига ты с ней общаешься? Вроде она тебе не сильно и нравится. Она жмёт плечами: — С детства дружили, — потом кривит рот. — А ты с Антоном нафига? Я почти стекаю со стула, сказать ей что ли «нафига». Лыблюсь: — Тебе не понять. — Ну, конечно, — фыркает в сторону и открывает учебник. Прикрываю глаза и улыбаюсь, вспоминая, как он жался ко мне весь голенький и мокрый. Мой. Только мой. Только со мной он такой. Полночи не могу, не хочу закрывать глаза. Не хочу следующий день. Хочу сохранить Тохин вкус, память о нём на теле, у меня на животе всё ещё его сперма. Я поглаживаю кожу кончиками пальцев, но стараюсь не стирать, фантазируя, что там всё ещё что-то осталось. В груди и животе пульсирует, разогревает, отдаётся по всем телу всплесками — словно срывает оболочку гравитацией сверхмассивного тела, близкого, но добираются до него только сорванные частицы, а я медленно сгораю. Хочу совсем раствориться. Растаять. Смешаться с ним. Не хочу завтра. Не хочу школу. Всё, что у меня есть — это Тоха. Не сам Тоха, а как это называется? Связь? Смешно звучит: «У нас связь». «Первый, первый, я на связи». Прислушиваюсь и улыбаюсь собственной тупости. О, «сексуальные отношения». Интересно, это считается? Мы же ничего такого не делали. «Такого…» Не, даже думать об этом не буду. Глубоко вдыхаю. Всё ведь хорошо. Так хорошо ещё никогда не было. Просыпаюсь снова сухой, снова с мыслями о нём. Не, не пойду в душ, хочу сохранить на себе его следы как можно дольше. Четверг, блин. Сегодня мне ничего не светит. Кроме Кита. Зато завтра у Тохи опять тренировка. Заливаю в себя сладкий чай и топаю встречать его на переходной. Тоха появляется с улыбкой. Со сжатыми губами, но всё равно улыбается, играя ямочками — ещё более заметными от напряжения щёк. Я с довольным рыком притягиваю его к себе, пробегаю языком по уху и вниз по шее. Он трётся, но не даёт прижаться, тянет к двери. Сильно не сопротивляюсь, знаю, что бесполезно. Слетаем по лестницам, но на первом этаже он вдруг останавливается, смотрит на меня так, что понимаю без слов: снова цепляю его, и теперь он льнёт сам, чуть не дрожит. Притягиваю к себе, прижимаю со всей силы. Сладенький мой, мягонький мой, ради него я со всем справлюсь. Смогу. Только чуть надышусь, насыщусь вкусом кожи. Всего пару минут. Мы даже не опаздываем в школу. После математики втыкаю за пятёрку в дневнике. Представляю удивлённое лицо матери. А она ведь решит, что это её прекрасное воспитание наконец-то дало плоды. Приплыли. Вообще, если подобрать цвет пасты, то можно легко исправить пятёрку на тройку. Начинаю розыски красной ручки, подходящую обнаруживаю у Ритки Игнатенко. Но Машкова, которая лопается от гордости за мою пятёрку, когда я начинаю стирать лезвием палочку, забирает дневник и крутит пальцем у виска. Я ржу: — Забыла, что ли, я ведь с приветом, не могу портить имидж. Она засовывает мой дневник себе в рюкзак и говорит, что отдаст, когда подружусь с головой. Как бы пофиг, дома подправлю. Жму плечами и сую красную ручку к себе. Когда Тоха приходит с булочкой, Машкова цепляется к нему, чтобы он меня образумил, но Тоха улыбается, спрашивая у меня: — А мне поправишь так? — Тебе нафига? — Скажу психологу, что у меня обострилась депрессия из-за чрезмерного ограничения личной свободы. Она вроде нормальная, может накапает моей на мозги. — Ну, давай. Тоха оставляет мне дневник, и я на уроке аккуратненько правлю пару его пятёрок, жутко надеясь, что и правда прокатит эта идея. Чуток не успеваю закончить, когда за мной присылает Кит. Кажется, он стал вонять ещё хуже. Меня почти выворачивает, едва встаю на колени. Я не смогу больше. Вообще ни разу. Вспоминаю, что Тоха не перемене придёт за дневником — мне надо успеть проблеваться и вымыть рот до звонка. Некогда разводить нюни. Перебарываю себя, и… бля, как же это противно. Хочется сдохнуть прямо тут, в ногах у Кита. Но я всё успеваю. После уроков доходим с Тохой до поворота, и я останавливаюсь сам. Он оглядывается по сторонам. Мы нифига не одни, но он всё равно шагает навстречу и берёт меня за руку. Я отшатываюсь — меня мутит. Вкус Кита стоит во рту, будто я только что от него оторвался. Тоха вздрагивает, и я выдавливаю улыбку: — Нафиг. Увидят же опять. Он кивает, отшагивает и уходит. Больше мы сегодня не увидимся. Я могу спокойно ненавидеть себя в одиночестве. Дома врубаю телек, кажись первый раз за неделю, но там нет ничего интересного. Ещё немного пошатавшись по хате, прусь к Дэну, а от него сразу к Машковой, которая, наконец, возвращает мой дневник. Весь день себе повторяю: «я справлюсь». И в пятницу тоже. Утром Тоха, зарывшись носом под ворот моей косухи у уха, сообщает, что психологичка действительно пыталась убедить его мать ослабить давление, но та теперь собирается искать ему другого психолога. Хреново. А я не могу ничего сделать, только по спинке погладить, незаметно облизывая ухо. — Вообще учиться не буду, — сердито бубнит Тоха мне в шею. Я крепче прижимаю его и лыблюсь: — Что ты там говорил насчёт прогуливать вместе? Он замирает, напрягается и качает головой, пихая меня в плечо: — Идём давай в школу. Опоздаем. Я другого и не ожидал. Иду. Мне же, дураку, учиться надо. Отсасывать вот уже научился. Может приобрету ещё каких-нибудь ценных для жизни навыков. Кит сегодня такой же вонючий. И я опять, как последнее чмо, мечтаю закусить Тохой после тренировки. Снова полапать его голенького. Ради этого я вынесу и Кита, и всё что угодно. Ни о чём другом я не могу думать уже к концу уроков. В трамвае по дороге на корт Тоха даже не просит меня, чтобы я не смотрел «так». Я стою, прижавшись лбом к прохладному стеклу, и созерцаю его профиль. Тоха, глядя чуть вбок, рассказывает мне про опеку. Его мать туда ездила. Сегодня они ей сообщили по телефону, что узнали в школе, будто мальчик — то есть я — действительно неблагополучный и они проведут проверку. Тоха уже перечитал все законы и пришёл к выводу, что они ничего не сделают, у них нет оснований. Но его это, видимо, не успокоило. Смотрит на меня с тревогой: — Она же не пьёт у тебя? — Ещё как пьёт. — Видя, как у Тохи округляются глаза, сжимаю его руку, которую прячу у себя под боком и улыбаюсь. — По праздникам. Тоха облегчённо улыбается, скользит взглядом по моему лицу и отводит глаза, поджав губы. Нам нужно в душ. Нам обоим. Но на корте вечером полно народу. В раздевалке вместе с нами трое парней, потом заходят ещё двое, и надежды, что к концу народу станет меньше, нет. Тоха отыгрывает подход с тренером, потом с одним из учеников примерно его уровня. Я стараюсь на него вообще не смотреть и не мечтать про душ, но когда он зовёт меня играть, ощущение, что внизу живота у меня камень и даже бёдра сводит. Однако, после нескольких минут беготни, уже просто весь горю и к нему тянет ещё сильнее. В раздевалке народу еще прибавилось, но я упрямо киваю Тохе на душевую. Он крутит у виска пальцем, и я иду сам, в надежде, что он всё же присоединится, конечно. В первой кабинке торчит голый мужик, и я разворачиваюсь бочком, чтобы он не заметил кол у меня в трусах. Тот, походу, замечает, ржёт: — Иди, иди, там дальше свободно. Приходится идти, блин. Холодная водичка помогает. Но обидно до зубного скрежета. На выходе из спорткомплекса понимаю, что у нас сегодня больше не будет ни одной возможности побыть наедине. Цепляю Тоху, затаскиваю в угол узкого тамбура между входными дверями и вжимаю в стену. Тут темно. Тоха даже не вырывается, когда вжимаюсь в него, сам расслабляется и оплетает меня руками. Слизываю запах с его шеи и мычу: — То-о-ох, я больше так не могу. Кто-то проходит мимо, и пофиг. Тоха вместо ответа подсовывает руки под мою косуху и впивается в спину пальцами. Реально так впивается, более чем ощутимо. Отрываюсь и заглядываю в глаза. Он сжимает веки и губы, будто собирается разрыдаться как в детстве. Неуверенно тяну: — То-о-ох? Он лишь мотает головой. Я зацеловываю его щёки, шепчу: — Всё будет хорошо, мы справимся, Тох. Он улыбается грустно, почти сочувственно, и втыкается носом мне в плечо. Стоим так довольно долго. Я не выдерживаю: — Чё, завтра не выйдешь? — Выйду. Голос у Тохи звучит так жёстко, что мне становится не по себе. Но я лишь чмокаю его в щёку и шепчу: — Буду ждать. Домой топаем пешком. Дождя нет, но на улице сыро и влажно, Тохина холодная лапка у меня в кармане. Он задумчиво и обречённо рассказывает, что мать у него взъелась вообще-то не из-за меня, а из-за того, что Лёха съехал без их согласия. Недоглядели за мальчиком. Фигня, что мальчику двадцать годиков. Она решила Тоху воспитывать ещё строже. Чтобы даже помыслить не мог о подобном. Тоскливо. Я помочь ничем не могу, только ладошку помять. Бесит. В субботу, помаявшись дома, заваливаюсь к Дэну, а он собирается в библиотеку. Я с ним поехать не могу, мне надо дождаться, когда Тоха вырвется из дома. Пусть хоть минут на пятнадцать, но я хочу его увидеть. Да и читать в последнее время не прёт, однако прошу Дэна взять мне что-нибудь. Прусь к Машковой. У неё забавный папаша — весь день рассказывает нам что-то про свои школьные годы. Только вечером приходит от Тохи: «Буду свободен завтра после пяти». Бля… завтра… Но после пяти — это же, я надеюсь, не пятнадцать минут. Решаю не спрашивать. Какая разница, это ничего не изменит. Потешу себя мечтами, что у него ещё и дома никого не будет… В воскресенье встречаемся как обычно – на переходной. Тоху выпустили на час-два, он тащит прогуляться, но на улице колотун и Тоха уже минут через двадцать начинает стучать зубами. Заваливаемся в ближайший подъезд шестнарика, я тяну его в лифт, с мыслью «погреть». И пипец – тут всё обоссано. Вонь жуткая, аж глаза режет. С нами еще заходит какой-то мужик, пока доезжаем до последнего этажа, я думаю об одном: вытащить отсюда Тоху. В подъезде расстегиваю косуху и сую его ледяные ладони себе под футболку. Скриплю зубами, но терплю, прижимаю его к себе и растираю. «Разогреваемся» быстро, и я тащу его на лестницу. А тут насрано. Валим обратно к лифтам. Я сажусь на батарею, а его себе на колени. Втыкаюсь носом в плечо. Не хочу так. Я затягиваю его в дерьмо. Буквально. Тоха обвивает мою шею, шепчет в макушку: — Эй, ты чего? Мотаю башкой и тяну ближе. Тоха трётся носом, перебирает мои волосы. Прикольно. Я почти забываюсь. А он: — Игорь, позвони Юре. Опять, блин… Он вытаскивает телефон и набирает номер. Суёт мне. Я только рычу, но когда слышу Юркин голос, что-то щелкает внутри, щемит. Беру. Юрка, поняв, что это я, начинает расспрашивать всякую фигню. Про Голума не заикается, а я не могу вспомнить как того зовут, выдавливаю: — Юр, извинись за меня перед дядей. Я не хотел, чтобы так вышло. — Да, не переживай. Он не сердится. Беспокоился только за тебя. Тоха дышит мне в висок и продолжает гладить по башке. Я зажмуриваюсь, выдыхаю в трубку: — А Жека не знаешь как? — Вроде нормально, Вениамин его навещал – ездил в Решетниково. Позвони ему, я тебе сброшу номер. Юрка рассказывает, что Жека с мелкими в детдоме, а их отец ещё в сизо ждёт суда. У меня сдавливает горло, и больше не могу ничего сказать. Перед глазами мелькают картинки – всё вперемешку с той ночи. Я не мог ничего сделать тогда, и сейчас не могу ничего, сам в дерьме. И Тоху сегодня в говно притащил. Обжигает прикосновение губ к щеке, и я открываю глаза. Тоха шепчет: — Хочешь, я с тобой съезжу. …Юрка говорит, поедет в деревню в следующие выходные, может зацепить меня и заехать в Решетниково. Убираю телефон от уха, говорю Тохе: — Это весь день займёт. — И ладно. Я не вижу смысла туда переться, но провести целый день с Тохой… Спрашиваю Юрку: — А можно я возьму с собой друга? — Да ради бога. Тохе шепчу: — Ты точно сможешь? Он кивает. Договариваемся с Юркой созвониться ещё на неделе. Щурюсь на Тоху: — И как ты собираешься отпроситься на целый день? Жмёт плечами: — На день рождения к однокласснику, например. Люблюсь: — Так можно каждую неделю тусоваться. Сколько у вас там человек? На полгода точно хватит. Тоха смеётся, бодает меня лбом: — Прекрати. Это вариант для крайнего случая. Смотрю на него, и так хорошо становится, спокойно. Он улыбается, пальцами разглаживает мне брови, потом опять прислоняется лбом и трётся носом о мой нос. Перед глазами чуток плывёт, но прикольно – чувствую, как он хлопает ресницами, задевая мои. Время пролетает незаметно, а в восемь звонит его мать. Он уже задерживается почти на час… Тоха тут же сочиняет, что вспомнил про день рождения одноклассника в следующую субботу и пошёл покупать подарок. Дальше мы чешем в магаз, который до девяти. Тоха прикалывается: — Выбери себе что-нибудь, мне же надо кому-то сделать подарок. Я не долго думаю — выбираю наушники к телефону. Чтобы можно было заткнуть уши, когда мать дома бубнит.