Перелом

До вечера втыкаю в потолок, даже не дрочу, просто балдею. С него балдею. Ещё никогда не видел Тоху таким, как сегодня. Каким его сделал я. До того, как у него начались заскоки, когда мы ещё играли со слониками, он всегда был очень чувствительным и отзывчивым. Трепетно вздрагивал от прикосновений, ластился, но всегда оставался немного зажатым. А чтобы так… Крышу сносит. И это я, я довёл его до этого состояния. Мой. Мой чумовой Тоха. Обхватываю себя, словно он тут, со мной, у меня на груди, и сворачиваюсь в клубок. Ощущение, что у меня в объятиях нечто горячее и пульсирующее, нежное, как головка его члена, но огромное и неосязаемое. Ближе к восьми всё же выбираюсь из кровати, до возвращения матрии успеваю привести в порядок кухню и свалить к Машковой. Когда Катька открывает дверь, понимаю, что всё ещё лыблюсь, как придурок. И сделать рожу попроще нифига не выходит. Меня просто прёт. Тело не ощущаю, только кончики пальцев приятно покалывает. Хочется что-то делать, двигаться. Вот весь день валялся и балдел, а сейчас будто энергия скопилась и прорвало. — Ты, что в лотерею выиграл? – Катюха, глядя на мою физиономию, тоже пытается сдержать улыбку. — Ага, двойной джек-пот сорвал. Из её комнаты выползает какая-то фифа с жёлтыми волосами, выглядит постарше Катьки, глаза намалёваны как фиг знает что. «Подруга Света», при виде меня, выпячивает свои нехилые титьки, задирает подбородок, и приглаживает волосы, как это делают девки, когда готовятся фотографироваться. Она, вроде, собирается уходить, «чтобы нам не мешать», но не торопится. А после моего вопроса «Есть ли пожрать?» тащится с нами на кухню. Пока Катюха греет суп, я прусь в ванную вымыть руки. На самом деле — просто неимоверное желание чуток выдохнуть и глянуть на себя зеркало. Ощущение, что на лице следы Тохиных губ. Зырю на свою довольную морду. Сам себя не узнаю, хотя никаких следов там нет. Видимых нет, но я их чувствую. Всё ещё горячие, влажные. Провожу по коже рукой и аж мурашки бегут под пальцами от воспоминаний. Закрываю глаза, а сердце скачет в груди, как бешеный теннисный мячик. И самому хочется тоже скакать. Сейчас бы в клуб, я бы угорал до утра. С ним… нет, с ним лучше наедине. Так, стоп, я ведь собирался успокоиться. Ополаскиваю горящее лицо холодной водой и выхожу. Света пододвигает мне тарелку и трындит без умолку. У неё на пальцах огромные белёсые когти, на которых выведены цветочки. Если бы у Тохи были такие когтищи, он разодрал бы меня до мяса, пока цеплялся за плечи. Хочу быстрее завтра. Снова увидеть его. Пусть только попробует снова начать ломаться! И ещё завтра у него тренировка — не знаю, как её переживу. Катюха вдруг встаёт и заявляет: — Мне надо делать уроки, а вы, — смотрит на меня, — как хотите. Я в лёгком афиге иду за ней. Света вскоре объявляется в комнате и заявляет, что ей пора, но уже темно и она боится идти одна. Смотрит на меня, типа я щаз подорвусь её провожать. Развожу руками: — Что? Я никуда не пойду, пока домашку не доделаю. — Нафиг этих баб. Почему им кажется, что все чем-то перед ними обязаны? С детства осточертело это «ты же мальчик», «ты должен». — А чё, долго ещё? – доносится с дивана томный голос. В итоге, когда доделываю домашку, всё же прусь провожать эту пигалицу. Аж до соседнего дома ей надо, и она ждала полтора часа. Мне не трудно, просто бесит постановка вопроса. Этот их «слабый пол». Можно подумать отсутствие члена — инвалидность. Хотя… так и есть. Они же даже поссать нормально не могут. Молчу про кончить... Член — это кайфово, если Тохин. Я реально устал. Хочется добрести до кровати, залезть под одеяло, свернуться клубочком вокруг моего личного центра вселенной, мега-массивного и невесомого. Снова лыблюсь тихонько, а глаза уже на ходу закрываются. До дома добираюсь на автопилоте, но вопрос матери «Где деньги?» приводит меня в чувство. Деньги я даже не разменял. Бросаю их на пол и топаю к себе. Надо было оставить их в луже чая. Мать орёт мне вслед: — Как ты относишься к деньгам! И далее по списку, как она усирается, чтобы их заработать и меня содержать. Ничего нового. Вопрос только: нафиг она их оставила? Но если открою рот, она не заткнётся до самого утра. Скидываю одежду и залажу в кровать, а она: — Где ты питаешься? По друзьям побираешься? И что люди скажут? Ты же меня позоришь! Сворачиваюсь в клубочек под холодным одеялом. Я неблагодарное чмо и позорище. Хочется сжаться в одну точку и провалиться в чёрную дыру, в другую реальность, за горизонт событий, туда, где только я и Тоха. Как сегодня днём, когда мы в целом мире остались одни. Пусть и не долго, но этот короткий момент сейчас кажется больше, чем вся остальная жизнь. Уж точно – приятней. Утром подрываюсь пораньше, но когда выскакиваю на переходную, Тоха уже там. Сидит на корточках, прислонившись спиной к стене. Бледный, губы сжаты в одну белую линию – чуть растягиваются в слабой улыбке и выдавливают «привет». Ну неужели, опять… или это не из-за меня? Опускаюсь рядом, в такую же позу. Тоха чуть склоняет голову на бок и, кажется, ещё сильнее сжимает губы. Я тянусь к нему и мычу: — То-о-ох, ты чего? — Нормально. — Он пытается улыбнуться. Значит из-за меня. Не хочу сейчас усугублять, впереди школа, хочется просто его чуток успокоить. Вспоминаю как он млел, когда я загонял про космос. Задумчиво смотрю в потолок и вещаю: — Знаешь, что вселенная постоянно расширяется? Даже не постоянно, а с ускорением. И только взаимное притяжение удерживает частицы вместе, когда этой энергии не хватит, то нас просто разорвёт на кванты. — Мы до этого не доживём. — Ага, только мне порой кажется, нас порвёт намного раньше. Меня точно. Тоха улыбается, наклоняет вбок голову и касается щекой моего носа, слега трётся виском. Ммм. Ласковый мой. Просовываю руку за его спину и притягиваю ближе, прижимаюсь губами к виску. Тоха расслабляется, приваливается ко мне. Хорошо. По дороге до школы я шагаю так, чтобы задевать его плечом и раздуваю про тёмную энергию, которой по расчетам учёных должно быть больше по массе, чем всего остального, и которая заставляет расширяться вселенную. В обед Тоха встречает меня в коридоре, когда я выхожу из учительской после Кита. Я ещё как под водой, в другой реальности, границы которой разрывает Тоха. Уши резко раскладывает и ломит от шума в коридоре, в глазах резь от яркого света в окне, на фоне которого очертания Тохи почти расплываются. Желудок сводит рвотным позывом. Я пытаюсь сдержаться, привкус спермы смешивается с горьковатой желчью, шею стягивает так, что трудно дышать. Ощущение, что рыгаю едкими парами и отшатываюсь от Тохи. — Что с тобой? — его голос кажется совсем далёким на фоне гула школьного коридора. Мотаю башкой и стараюсь не морщиться. Вот-вот должен быть звонок, Тоха свалит на урок, и я возможно ещё смогу добежать до тубзика и не блевануть по дороге. Всё же собираюсь с силами, набираю в грудь воздуха и выдавливаю: — Да задолбал этот придурок. — Киваю в сторону учительской и судорожно тру рожу в ужасе, что там осталось что-то от Кита. Тоха не говорит: «Сам виноват», хотя, наверняка, эта мысль у него мелькает, но он только чуть касается пальцем моей ладони, и суёт кулёк с булочкой. Наконец звенит звонок. Никогда не думал, что буду рад видеть, как Тоха уходит. Валю в сторону своего класса, а потом по дальней лестнице влетаю на третий этаж, с этой стороны крыло для мелких и в тубзике обычно никого нет. Следующие три урока я мечтаю только о том, что во рту снова будет вкус Тохи, а не то, что сейчас. Да, я чмо, я буду сосать Тохе после Кита. Полоскаю и мою рот ещё несколько раз на каждой перемене. Не могу дождаться когда мы с Тохой окажемся наедине. Мне нужно всего несколько минут. Да хоть в лифте опять, но я надеюсь затащить его к себе. Сегодня у него чёрно-белые полосатые носочки, которые так хочется полапать, а Тоха переодевает сменку бесконечно долго, болтая с девицей из своего класса, которая навязчиво трётся возле нас. Когда выходим из школы, у меня уже стоит колом. И у него стоит тоже. Я бы мог допустить, что это случайность, но судя по румянцу и цвету губ, он думает о том же, о чём я. Убеждаю его, что кормить меня не надо, поем дома, хочу быстрее его. Держусь до подъезда, и в лифте, где мы едем с какой-то бабой. И на этаже держусь, уже просто потому, что дверь так близко. И тут он сообщает: — Нам надо поговорить. Бля. Опять. Неужели опять? Не сейчас, когда всё казалось так зашибись. Сжимаю кулаки, выдавливаю: — Зайдёшь? Кивает. Я лыблюсь. Хрен он выйдет просто так. Вжимаю в стену, едва он оказывается в квартире. Он упирает ладони в мою грудь. Меня от возбуждения колбасит уже. Я больше не вытерплю! Втираюсь в него и впиваюсь губами в шею. Тоха вытягивается, дёргается. Пытается вырваться и почти рычит: — Хватит, стой! Я не могу. Не могу. Зажимаю ладонью ему рот и, уткнувшись лбом в лоб, рычу: — Пять минут… Просто закрой глазки. Второй рукой накрываю его пах, чуть поглаживая, он сипит и почти сразу толкается в руку. Ути-пути, самого колбасит, а всё недотрогу из себя строит. Я-то видел уже, каким он может быть, какой он на самом деле. Расстёгиваю Тохе ширинку, лезу внутрь, и… он закрывает глаза. Лыблюсь и отпускаю его, стягиваю штаны и мигом опускаюсь туда. Сладенький мой. Сразу заглатываю сколько могу и ещё рукой помогаю. Ему и пяти минут не надо. Сипит, пару раз вздрагивает, взвиваясь на носочки и выдаёт мне вкусняшку чуть ли не сразу. Даже обидно чуток. Я и не успел толком его почувствовать. Тоха ёрзает, но я вжимаю в стену и ещё держу во рту, пытаясь высосать себе ещё чуток. Потом всё слизываю, вытираю слюни своей футболкой и аккуратно натягиваю обратно штанишки, всё застёгиваю и лыблюсь: — Вот и всё. Делов-то. Чай, кофе, потанцуем? Тоха хмурится, разлепляет и облизывает слипшиеся губы: — Ты не должен этого делать. — В глазах опять такое мучение, кажется вот-вот расплачется. — Почему? Тебе ведь нравится! — Мало ли что кому нравится… Ты… Не представляешь как дерьмово я себя чувствую. — Блин, да что такого-то? Просто не парься, а. Он сжав губы качает головой и отводит глаза. — Я пойду. — Берётся за ручку двери. Вздыхаю и отодвигаюсь от него, смотрю на закрывшуюся за его спиной дверь. Во рту Тохин вкус, его частички, и в паху мучительно тянет, но даже подрочить теперь не охота. Даже жрать не охота. Заваливаюсь в кровать, приложив к животу руки, закрываю глаза и пытаюсь не париться сам. Не понимаю, чего он загоняется, блин. Всё могло бы быть так круто.