Перелом

Не вставая с пола, распахиваю дверь. Тоха сидит прямо за ней, совсем рядом, жопой на бетонном полу. Рычу: — Дебил, яйца застудишь. Взгляд у него опять такой, что мне наизнанку охота вывернуться. Или его... впечатать в стену и вывернуть наружу мягоньким и нежным, затем выдавить до последней капли, задержать во рту, растереть по нёбу. А потом пусть дальше шарахается. До следующего раза. Но нет, не хочу больше так. Вздыхаю: — Может, всё же зайдёшь? Он смотрит с таким ужасом, будто я умоляю его отрубить мне голову. И я готов умолять: — То-о-ох, пожалуйста. — Тянусь к нему, подцепляю за мизинец, — Только не уходи. — Ладно. — Встаёт, решительно ступает внутрь и дверь за собой запирает. Настолько неожиданно, что я так и остаюсь сидеть на полу и пялюсь на него снизу вверх. Он марширует на кухню, разворачивается, взлохмачивает чёлку. Смотрит на меня. Отворачивается. А раньше он всегда был такой спокойной. Это я его довёл? Тоха оборачивается, суёт руки в карманы, глубоко вдыхает и повторяет: — Ладно. Слушай, я не уйду. Понял уже, что не уйдёт. Он же дверь даже закрыл на замок. Я тупо лыблюсь, хотя, лицо у него капец серьёзное. Свет из окна падает сзади на его взлохмаченные волосы. Он прям как ангелочек с нимбом. Явление мессии. Мозг кипит, но мир встаёт на свои места и вся хрень, которую Тоха выкидывал в последнее время наполняется звенящим трепещущим смыслом. Как он зажигал в клубе… А чего стоит это его «Тебя так же соблазнял». Ох, блин, даже и не так ещё. Я щаз лопну. Ни за что бы не поверил, но он сказал, что ревнует меня, придурка — последнее важно, именно так я себя и ощущаю. Но меня точно не приглючило — он сказал это вслух. Тоха сдвигает брови: — То есть, я имею в виду: мы всё равно останемся друзьями. Не нужно… — закусывает губу и отворачивает голову, — ничего такого… делать. Я не могу перестать лыбиться. Вижу, как его таращит и теперь понимаю почему. Мой трогательный наивный Тоха не может смириться, что его тянет к парню. — Да, супер! Давай подождём пока тебе снова крышу снесёт. — Прости… — Тоха болезненно морщится и падает в кухне за стол, пряча лицо в ладонях. — Хватит, а, достал уже извиняться. — Я всё же встаю с пола. — Если тебя отсос так высаживает, можем делать это как раньше, только не шарахайся от меня, умоляю. — Медленно подкрадываюсь к нему, ощущая себя настоящим хищником. — То-о-ох. — Останавливаюсь у него за спиной, запускаю пальцы во взъерошенные им волосы и взлохмачиваю ещё сильней. — Ну не парься ты так, а. В конце концов, это просто физика. — Ага, квантовая физиология. — Усмехается и чуть улыбается, но тут же вздыхает. — Это уже не игра, понимаешь? — Это давно не игра, Тох. Просто наш маленький секрет. Запутанность.— Осторожно перебираю его волоски, раскладывая их так, чтобы не скрывали ухо. — Знаешь, что такое квантовая запутанность? Тоха мотает головой и распрямляется, чуть касаясь спиной моего живота. Я замираю, боясь спугнуть. — Это когда частицы так сближаются, — тихонько прижимаюсь к спине, — что в последующем их состояние зависит друг от друга на любом расстоянии. Он расслабляется и прикрывает глаза, опираясь на меня спиной. Я продолжаю перебирать его волосы, иногда невзначай поглаживая край уха, раздуваю про запутанность и дальнодействие, не сильно вникая, что сам несу. Мыслить трудно, когда он так близко. Не просто близко — со мной вместе запутанный. То тягучее, что заполняло раньше воздух, сейчас сжалось между нами до сверхплотного состояния, ещё чуток и вырваться из его гравитации будет уже невозможно. Я касаюсь пальцем мочки уха над здоровенным воротом, скрывающим мои засосы, провожу ниже по шее вдоль подбородка. Тоха чуть резче вдыхает, и у меня мелькает мысль, что у него уже стоит. Оттягиваю свитер снизу и вижу подтверждение. У меня перехватывает дыхание, и сразу лезу туда. Опустившись на колени, вжимаю Тоху в себя. Он напрягается, хватает меня за руки и шипит: — Игорь! Замираю, уткнувшись носом ему в шею, но руки не убираю, одним пальцем поглаживаю его стояк. Понимаю, что не надо было делать резких движений, но поздно метаться. Один фиг уже не выпущу его из рук. Глубоко вдыхаю и мычу: — То-о-ох. Просто закрой глазки на пять минут и будет хорошо. Он мотает головой. Я пытаюсь примостится на табурет за его спиной и прижимаюсь губами к уху, повторяя настойчиво: — Будет хорошо. — Провожу языком по уху, и он реально закрывает глаза и чуть склоняет голову, подставляясь, но вздыхает: — Ты не понимаешь, что делаешь. — Серьёзно? — Из меня вырывается смешок. — Ну, скажи мне тогда, что же я делаю. — Залажу кончиком языка в извилинки его уха, потом почти полностью вбираю его в рот, вылизывая каждый закуток. Тоха тут чуть горьковатый — отличная закуска, перед основным блюдом — уже не сомневаюсь, что оно будет. — Ты мне скажи… — Сказать, что я делаю? Зализываю тебя до полусмерти. — Перехожу от уха к шее, там, где удаётся отодвинуть ворот. — Зачем? — Тоху уже потряхивает, он отклоняет вбок голову, сам подставляя мне шею. Ну прям недотрога ты мой нежный. Котёночек. — Вкусненько. — Лыблюсь, расстёгивая ему ширинку, сразу нащупываю край головки, трусы над ним уже влажные. Тоха от прикосновения резко вытягивается и прогибается назад, открывая мне доступ, но всё ещё цепляется за запястья. Его живот толчками ходит под моей рукой, и мне удаётся протиснуть пальцы в ширинку. Тоха судорожно сжимает мою руку, теперь прижимая к себе и толкается в ладонь. Офигеть его колбасит. И меня продирает волной возбуда через всё тело до пальцев на ногах. Вздёргиваю Тоху и стягиваю с него штаны, табуретка падает, и это весьма кстати. Разворачиваю его и прижимаю к столу, но едва подбираюсь ближе, Тоха упирается одной рукой мне в плечо, другой в лоб и пытается отодвинуть. В итоге сам оказывается на столе голой попой и суёт между ног руку, рыча на меня: — Стой. Выдыхаю, упираю подбородок ему в колени и мычу: — То-о-ох. — Не надо, — его аж потряхивает, от того, как ему на самом деле надо. — Почему? — Приподнимаю край свитера и облизываюсь, глядя на аппетитную нежную головку. Тоха отпускает меня и выхватывает свитер, зажимает его между ног. Я поднимаю глаза на его лицо: — То-о-ох, ну, что ты ломаешься будто девочка? Охренеть как заметно, что тебе хочется. — Киваю на его пах. — Я не хочу чтобы ты делал это. — Морщится. — Ну давай как раньше. — Засовываю обе руки ему под свитер с боков, обхватываю его голенького. Тоха аж вытягивается, но всхлипывает опять: — Не надо. — Мне очень хочется. — Медленно сближаю руки, наблюдая как его колбасит: он выгибается, аж рот приоткрывает от предвкушения, когда добираюсь до волосков и забираюсь в них. — Ну, пожа-а-алуйста. Я касаюсь его члена и Тоха всхлипывает, откровенно подаётся навстречу. Я целую его руку, которой он держит натянутый передо мной свитер, потом продолжая неторопливо ласкать одной рукой, второй стягиваю пониже штаны и припадаю губами к бёдрам, пытаясь поддеть носом свитер повыше. Мычу: — То-о-ох, пожа-а-алуйста. Он громко всхлипывает и убирает руку. Я лыблюсь, заглядывая в лицо: — Спасибо, сладенький. Он зажмуривается, а я задираю свитер и подтягиваю Тоху поближе. Разглядываю вблизи своё аппетитное нежное сокровище. Касаюсь кончиком языка. Вкусненький Тоха. Пикантненький. Накрываю губами и растираю его аромат по нёбу. Тоха вскидывается и упирает в меня коленки, стянутые джинсами. Нифига не удобно. Отрываюсь, придерживая на всякий Тоху, ставлю табуретку, сажусь на неё и полностью снимаю с него штаны. У Тохи расширяются глаза, но он не может выдавить ни слова, только кусает губы. Я ставлю его ноги себе на колени мацаю лапки в белых носочках, которыми любовался в школе. Не спешу — во рту уже вкусненько, уже он. И так угарно за ним наблюдать, когда он такой беззащитный, такой трогательный. Наклоняюсь вниз и едва задев языком головку, мычу: — Скажи, что хочешь. Он только сипит и подаётся навстречу, издавая откровенный стон, когда я беру в рот. Балдею. А Тоха почти ложится на стол, подставляется — уже совсем не скромный, сучёныш. Он выгибается и впивается пальцами в мои плечи. Я больше не останавливаюсь, хочу основное блюдо. Чувствую, как его скручивает, выворачивает, и замираю, только втягивая в себя струйку. Наконец-то у меня во рту вкусняшка. Чёрт, я мечтал об этом весь день. Медленно размазываю по нёбу, наслаждаясь каждой каплей. Сладенький мой. Лягушонок. Тоху аж всем телом потряхивает. Нереальное что-то, хочется посмотреть, но не могу оторваться ещё. Сую одну руку в свои штаны и тоже спускаю. Тоха расслабляется, только ноги ещё дрожат и дышит как после забега. Обожаю его. С ума сводит, когда он такой. Я никак не могу оторваться, насытится. Никогда бы не выпускал, но он начинает ёрзать и до меня доходит, что поза у него не самая удобная, так как стол довольно узкий. Стаскиваю Тоху на себя и осторожно опускаю на колени, по пути успеваю пробежаться губами по его животу и груди. Чёрт, надо было снять с него этот проклятый свитер. Тоха обхватывает мою голову и покрывает лицо поцелуями — лоб, брови, глаза. Нежными, тёплыми. Так круто, что мычу от удовольствия. Уворачиваюсь, чтобы не лез в рот, а его так и тянет туда. Ненавижу Кита. Вспоминаю опять его вонючий хуй. Но сейчас-то во рту Тохин вкус. Сладенький. Он весь сладенький. Сам прижимается ко мне. И не могу насытится им. Какой же он офигенный когда такой расслабленный и открытый. Весь мой. Чуть поглаживаю его, а он перебирает губами моё лицо. Оно уже всё влажное и прикосновения кажутся горячими. Если бы не свитер, сам бы его зализал, а так сижу и тихонько схожу с ума. С замиранием сердца жду, когда он скажет: «мне пора». Он уже нехило так задержался из школы. Не успеваю об этом подумать, как слышу бесячий детский голосок рингтона: «мамочка любимая звонит». Каждый раз уши в трубочку сворачиваются от этих звуков. Тоха в ответ на мою жалобу однажды сказал: «Мне пофиг, а ей приятно». Он напрягается, но не дёргается, медленно отстраняется и смотрит в глаза выжидающе. Так он обычно смотрит, когда подозревает, что я ему не всё сказал. Вообще-то, это он мне не всё сказал, ну и фиг с ним, я уже всё видел, чё уж тут. Он отводит глаза, привстаёт и натягивает вниз свитер. После того, в какой позе он только что тут был… не выдерживаю и ржу. Вылезаю из-под него вместе с табуреткой, наклоняюсь и подаю ему штаны из кармана которых голосит. Тоха, прикрывшись штанами, отворачивается, отвечает маме, что-то там сочиняет. Я обхватываю его, прижимаюсь к спине, напоследок вдыхаю запах. Надышаться бы. Закончив разговор, он вздыхает: — Мне пора. — Знаю. — Притягиваю его сильней. Он кладёт руки поверх моих, чуть поглаживает запястье. Я улыбаюсь ему в спину. Но вскоре он пытается разжать мои объятия: — Ну, всё. Вздыхаю и выпускаю его. Он топает в ванну, а я смотрю на разлитый по столу чай, в котором плавает записка и пятьдесят рублей, а правее лужа повторяет очертания Тохиной попы. Представляю лицо матери, если она узнает, какая пахабщина тут творилась. У неё пунктик насчёт гигиены. Она даже ложкой чай не размешивает, если я её облизал. Мелькает мысль оставить всё как есть, только она всё равно не поймёт, что за следы, тупо наорёт, что грязно. Тоха возвращается аккуратно одетый и причесанный, напяливает кроссовки и куртку и застывает у входа: — Я пойду. Прусь его провожать. Он на секунду замирает в дверях, будто хочет что-то сказать или, скорее даже, спросить, но выдавливает только «Пока».