Перелом

В понедельник выскакиваю пораньше и жду его на переходной. Почти не дёргаюсь, фига с два я снова поведусь на какие-то загоны. Едва Тоха появляется, сгребаю его в охапку и прижимаю к себе, прежде чем успевает вякнуть. Чуть оползаю спиной по стене и сдавливаю ещё и коленями. На Тохе свитер с огромным воротом под подбородок. Зарываюсь в него носом, добираюсь до шеи у уха, пробую на вкус. Вкусненький. Он не рыпается, только тихо сипит мне в ухо. Мой. Мычу: — То-о-ох… — Опоздаем. — Сам трётся щекой. Котёночек. — Угу. — Жадно обсасываю кожу, губами, языком, всё, что там попадётся. Он закидывает голову, подставляет шею. Рехнуться можно, когда он такой. Захлёбываюсь им, задыхаюсь, и всё равно мало. Хочу всего целиком. Зализать, затискать. И меньше всего на свете хочется думать про школу. Он упирается ладонями в грудь и пытается отодвинуть: — Игорь, я серьёзно, хватит. — Серьёзно? — Опускаю глаза на его стояк. Он сдвигает брови то ли сердито, то ли умоляюще. Я тянусь к нему, придерживая за пояс и преодолевая сопротивление, касаюсь губами уголка его рта, а он вдруг ослабляет руки и подставляет губы. Опять. Отдёргиваю голову, а сам смотрю на них — нежные, розовые. Так хочется, что капец. Но я не могу своим ртом. Они такие… чистые. Он чистенький, невинный. Несмотря на все мои старания. Может он сейчас и случайно, но тогда в лифте он меня целовал откровенно — раскис бедолага всё же после отсоса. Брякаюсь затылком о стену и рычу. Тоха встряхивает меня за воротник: — Не делай так! Милый. Снова оберегает. Лыблюсь: — Да не больно. Он вздыхает: — Ладно, идём. — Сильнее напрягает упёртые в мою грудь руки, снова хмурится. Я не в состоянии никуда идти. Точно не в школу, не к Киту. Ощущение, что пошевелюсь, и всё исчезнет, Тоха растает в воздухе, если я его отпущу. Но всё же разжимаю руки, только двинуться всё равно не могу. Он отшагивает, отводит взгляд, повторяет: — Идём, — и открывает дверь. Я цепляю его за рукав, снова мычу: — То-о-ох… — Уже опаздываем. — Он шагает в проём, и я подрываюсь за ним. До школы топаем молча. Руки держу в карманах. Тоха на меня почти не смотрит и взгляд у него опять болезненный, но на губах то и дело мелькает улыбка, а на щеках румянец. А школа всё ближе. Как же я туда не хочу. В фойе заворожено наблюдаю, как Тоха переодевает сменку, поправляет белые носочки, аккуратно завязывает шнурки. Меня прям плющит. Так и хочется помацать его лапку в этом носочке. Потом провожаю Тоху взглядом по лестнице и заскакиваю на математику. Бычара даже не бздит, только машет рукой, и я прошмыгиваю в конец класса. Пытаюсь вникнуть, чего она вещает, но перед глазами Тоха, как он выгибается подставляя мне шею. Спустя минут пять Гвоздь суёт мне двойной листочек в клеточку. Разворачиваю – лабиринт нарисованный ручкой на две страницы — наша с ним тема с прошлого года. Лабиринт такой заковыристый, а я думаю совсем о другом — о Тохе. Залипаю над лабиринтом на два урока, пытаясь найти выход. И тут объявляют, что меня ждёт завуч. Бля. Я иду. Дохожу почти до самой учительской. Не смогу больше. После Тохи. Никак. Даже смотреть на Кита не смогу. Останавливаюсь. Свалить? Это уже было. Всё уже было. И сосал я уже раз сто. Больше. Раз триста, ну двести точно. В самом деле, не в первый раз ведь. Жил как-то до этого. Ну, Тохе ещё отсосал. Ничего не изменилось. Только, чё-о-рт. Тоха это совсем другое. Самое смешное, у меня ведь почти нет замечаний в этом году. Только пара прогулов и опозданий. Ну ещё ребус — тупая Бычара вместо слова «ссать» разглядела в «Сх2А`» слово «сука». Я спорить не стал, было пофиг. Но у него решение дисциплинарного совета… Тоха прав — я псих. Тоха ещё в прошлом году пытался меня научить дышать и считать до десяти, прежде чем на людей бросаться, а теперь уже сдался… Захожу в кабинет, огибаю стол и встаю на колени. Кит спускает штаны. Я смотрю и не могу. И я тут точно не ради Тохи. При мысли о нём, сразу хочется сдохнуть. Лучше не думать. Прикинуться песчинкой в бесконечном космосе, где вокруг ничего. Мне как-то удавалось. Бля, раньше не было так противно. Кажется, что вырвет раньше, чем наклонюсь. — Ну? – хрипит Кит. Ненавижу. Вдыхаю и представляю себя в космосе, в вакууме, в чёрной дыре, вокруг тишина. Я ничего не слышу, ничего не вижу и даже запах не ощущаю. Только пустота снаружи и внутри. Я ничто. Ничего не чувствую, не существую. Если бы не рвота и не вонь во рту, я мог бы, наверное, забыть, что делал это… Когда возвращаюсь в класс, замечаю, что Машкова снова сидит на задней парте. Ухмыляюсь и сажусь к Гвоздю. Вспоминаю Тоху, и зажимаю рукой рот. Хочется сдохнуть, а лучше исчезнуть, раствориться, смешаться с пылью, пусть даже не звездной, а той, которая сыпется, когда училка скрипит по доске мелом. У меня ощущение, что я уже рассыпаюсь. Я помню вкус Тохиной спермы и запах. И она другая. Другая. Тоха… Помню каждое касание, как он вздрагивал под моими руками, под моими губами. Грязными губами, которыми я только что сосал Киту. Меня просто должно порвать на части, разнести в прах. Я должен хотеть себя убить. Такому ублюдочному чму, как я, просто незачем жить. Чтобы хоть как-то отвлечься, начинаю сам чертить лабиринт. Рисование прямых линий по клеточкам тупое занятие, но успокаивает, а когда в башке надо держать все варианты ходов и поворотов, думать о чём-то ещё уже невозможно, сразу сбиваешься и приходится разбираться чуть ли не с самого начала. На перемене Машкова всё же подходит ко мне и докапывается, по какому поводу Кит опять снял с урока. Вместо ответа лыблюсь: — Что, мы снова друзья? Катюха куксится и протягивает руку. Я отчего-то представляю Тоху на своём месте – наклоняюсь и целую её кисть. На инглише обмениваемся с Гвоздём лабиринтами, но я не залипаю, пытаюсь «учиться». Я должен. Я не могу расстаться с Тохой. Ради этого вынесу что угодно. Договариваюсь с Машковой, что зайду вечером сделать домашку. Хотя, я могу вообще ничего не делать и получать тройки за четверть. Но не хочу расстраивать Тоху, и не хочу, чтобы он однажды спросил, как это мне удаётся. Про Кита он не должен узнать никогда. Едва выходим с Тохой из школы, меня плющит: если бы мы были одни, я бы затащил его куда-нибудь по дороге, но с нами прётся Дэн и подсаживается Тохе на ухо со своими космическими зондами и марсоходами. Я держусь, лишь иногда касаюсь пальцем тыльной стороны Тохиной ладони. Дэн не уходит даже когда мы доходим до подъезда. Тоха ещё и задаёт ему вопросы. Сам старается не встречаться со мной взглядом. Понимаю, что он тянет время, чтобы не остаться наедине. Паршиво. Да не буду я его трогать, если он не хочет. Если для него это так принципиально. Не маньяк ведь я в конце концов. Не хочет, не надо. Перебиваю Дэна: — Я домой, замёрз уже. — Валю на лесенку, влетаю на десятый одним махом. Дома тихо. Всё как обычно, солнце фигачит в окно на кухне. На столе шарлотка и 50 рублей. Пятьдесят! У меня что, второе день рождения? Можно купить полкило колбасы. Или литр джина. Разворачиваюсь и зырю в глазок — жду, когда Тоха появится. Не знаю, что я хочу увидеть. Просто посмотрю, как он зайдёт домой. Но он не заходит к себе. Подходит к моей двери. Стоит и мнётся. У меня сердце стучит в пятках, ощущение, что от этого вибрирует пол и даже дверь. Я точно псих конченный. И маньяк. Тоха разворачивается. Не выдерживаю и распахиваю дверь. Он замирает. Медленно оборачивается и выдавливает улыбку: — Ты в порядке? — В полном. — Отшагиваю вбок, приваливаюсь к стене и, скрестив на груди руки, демонстративно и медленно облизываю губы. Пусть видит, что я не собираюсь на него бросаться, но и неприкосновенности ему не видать. Тоха морщится, отводит глаза, но заходит. Закрываю дверь, и в груди разливается приятная щекотка. Пришёл. Сам пришёл. И уж сейчас-то всё однозначно. Он мой. Медленно закрываю дверь и снова приваливаюсь к стене. Точно — мой. Как зверёк в западне маньяка. Наслаждаюсь этим ощущением. — Нам нужно поговорить. — Он поворачивается и в глазах снова эта вселенская боль. С ума от этого сойду, самому почти больно. — О том, что мы не об-суж-даем? — Медленно шагаю к нему и беру за руки. Я уже знаю, всё, что мне нужно: ему нравится, он хочет, чтобы он не говорил. — Может ты просто перестанешь париться? Пальцы у него холодные опять. Вот надо было торчать на улице, пока не околел. Слегка растираю их, потом поднимаю его ладошки, складываю вместе между своими и дую внутрь. Они постепенно отогреваются. И Тоха будто оттаивает, улыбается. Подталкиваю его в кухню. Там врубаю чайник, режу лимон, слежу за Тохой краем глаза. Его таращит. Меня тоже, но приятно. Тоха садится к окну с дальнего края стола: — Я ненадолго. Кто бы сомневался. Но было бы круто, если бы он всё же пожертвовал мне немного спермы, самую малость, чтобы во рту было не так мерзко. Но сейчас происходит что-то такое… витает в воздухе. Неосязаемое, невидимое, как тёмная материя, та самая недостающая масса вселенной, которая заполняет пространство между нами. Уравновешивает гравитацию, я почти не чувствую притяжение, но ощущаю на расстоянии Тоху всего целиком: его смятение, его желание. Страшно спугнуть. Ставлю перед ним чай. — Выпей, хоть согреешься. — Опускаю кружку бесшумно, чтобы не звякнула. У самого руки чуть ли не трясутся. Внутри всё вибрирует от необъяснимого предвкушения не знаю чего, но так хочется сказать «волшебного», мистического, может тёмного, но притягательного. Тоха дотрагивается до кружки будто боится обжечься. Я не дурак, разбавил ему чай как всегда. Но он всё равно осторожно подносит чашку к губам и дует, только потом пробует. Моя ледышечка не выносит горячее, наверное, боится растаять. Я сам бы согрел его намного быстрее, чем едва тёплый чай. Уже знаю, что его губы розовеют махом, стоит лишь прикоснуться к Тохе как надо. Он поднимает взгляд: — Вроде Дэн раньше не интересовался космосом. Ты на него так повлиял? — Не знаю. — Жму плечами и лыблюсь. Он про Дэна поговорить что ли пришёл? Знаю, что нет, но лучше про Дэна, чем снова «мы уже не маленькие». — А чего ты в библиотеку больше не ходишь? Тебе же нравилось читать про звезды. — Кое-кто, не будем тыкать пальцем, запарил меня учёбой. Тоха делает несколько крупных глотков, вертит кружку своими бледными пальчиками. Мне кажется они чуток дрожат. Он спрашивает: — Как Катя? — Нормально. Вечером к ней пойду. Он кивает, продолжая рассматривать чай. И всё же я идиот… Он же сказал она ему нравится, как девушка, подчеркнул ещё, что как девушка. А я просто сосу охеренно, и слюни ещё распускаю Стиснув зубы, ухмыляюсь: — Что, ревнуешь? Он напрягается, чуть сжимает пальцы на кружке и… не пытается отрицать. Вздыхаю, отвернувшись к окну: — Я же говорил, мы только друзья. И она сказала, ты ей нравишься… Я не буду мешать, только… Тоха опять начинает ржать, а я проваливаюсь в холодный вакуум отчуждения. Опять всё по-новой?.. — Тебя, придурок… — всхлипывает он сквозь смех и замирает, не глядя на меня. Я чуть в лужицу не стекаю, не в силах поверить, что расслышал и понял правильно. — Меня ревнуешь? — Он, блин шутит? Пытаюсь не лыбиться, но не выходит. А он белеет, явно мечтая провалиться сквозь землю, в глазах отчаяние. Я пытаюсь собраться с мыслями, не разлететься большим взрывом в звёздную пыль. Тянусь и касаюсь его руки. — То-о-ох. Хочешь, не пойду. Вообще разговаривать с ней не буду. Он резко поднимает глаза и мотает головой: — Нет, не хочу. — Ла-адно, — тяну на его манер. — Мне пора. — Вскакивает и топает к выходу. Ну опять... Подрезаю его у двери, пока он наклоняется за кроссовками, заслоняю выход спиной. Он выпрямляется, сжимает губы и смотрит куда-то вбок. Я пытаюсь связать хоть пару слов, но могу лишь тупо лыбиться. Нет, он серьёзно это? Он приоткрывает губы, собираясь что-то сказать, но опять натягивает свою ухмылочку. Я не видел её несколько дней. И не скучал. Срываюсь и припечатываю его к стене, вжимаю всем телом, почти оторвав от пола, припадаю губами к шее. Мой сладенький Тоха на самом деле мой. Теперь я уж точно не отпущу. Он меня толкает, потом снова — уже сильнее, и говорит ровно, убийственно холодно: — Отпусти. Бля. Опять я. Отпускаю. Смотрю, как за ним хлопает дверь, и сползаю по стене на пол. Ну, вот какого? Нифига не понимаю этих терзаний. И сделать ничего не могу. Тупо сижу и разглядываю свои носки, с дыркой на большом пальце. У меня едет крыша припеваюче и приплясывая на ходу. Тоха сказал ревнует меня. Меня! А я чуть ли не рассмеялся в лицо… придурок. Но он же знает, что я-то хочу. Это он от меня отгородиться пытался. Вытаскиваю телефон и пишу: «Тох прости пожл». Вцепляюсь в палец зубами. И слышу – пиликает совсем рядом, за неплотно закрытой дверью.