Перелом

Меня трясёт крупной дрожью от адреналина, и немного уже от холода. Мы на улице без одежды, и я потный. Тоха вообще весь мокрый, от него идёт пар, а футболку можно отжимать. Он давится смехом и задыхается, вцепившись мне в плечи и упираясь в грудь лбом. Понимаю, что нам надо вернуться за шмотками. Встряхиваю его, он перестаёт ржать и вроде немного приходит в себя. Замирает и смотрит испуганно поджав губы, даже чуть виновато. Я пока не готов разбираться с этим, срать уже на его загоны. Тащу обратно, крепко держа за локоть. Просачиваемся к гардеробу, забираем куртки и валим. Когда снова оказываемся на улице, меня всё же накрывает слабость, как бывает после драки. Ещё на фоне бухла — вообще плыву. Башка чуток болит и кружится. Я сажусь на какую-то железную загородку и смотрю снизу вверх на Тоху, пытаясь теперь врубиться, что вообще это было в клубе… Он растерянно замирает, оглядывается по сторонам, потом всхлипывает: — Тебе плохо? Лыблюсь: — Нет, отлично… — Мне правда хорошо, люблю это состояние. Но это сто пудов не то, о чём я хочу сейчас поговорить. Встретив мой взгляд, Тоха отшатывается, а я рычу: — И что это было? Он сжимается, суёт руки в карманы и опять смотрит виновато. Но хрена с два я опять буду молчать: — Нам придётся об этом поговорить. Он смотрит под ноги, поджав губы: — Спрашивай. Встаю к нему и замираю. Я прекрасно понимаю, что это было. Его просто заклинило от перевозбуда. Что не удивительно, если так энергично двигать тазом в узких джинсах. А я что могу сказать? Предложить отсосать? Это мы уже проходили. И всё же не сдерживаюсь: — Я же спросил уже: что это было? — Кладу руку на пах и дёргаю жопой, передразнивая его зажигательный танец. — Ты, блядь, специально это передо мной делал!? Этого добивался? — развожу руками. — Какая-то злоебучая шутка, как с Катькой? Тоха явно хочет отшатнутся, но только зажмуривается и чуть заметно мотает головой, выдыхая в лицо. Я глубоко вдыхаю, пытаясь успокоится: — А чего добивался? Хотел посмотреть, что получится? Доволен? — Прости, — едва выдавливает он и ещё сильнее сжимает губы, кажется, сейчас заплачет ваще. Я снова медленно вдыхаю, выдыхаю и отшагиваю, но он вцепляется в край косухи: — Игорь, прости… Это не шутка. — Открывает глаза, мгновение смотрит прямо, но тут же отводит взгляд. Я окончательно теряюсь. Не шутка, тогда что? Предложение воспользоваться? Бесит ещё больше. Замечаю, что он дрожит и тяну в сторону дома. Мне надо успокоиться, отдышаться, протрезветь… Тоха тормозит, кивает назад: — Поехали на такси. Холодно. Жму плечами и иду за ним к клубу, возле входа которого стоят несколько машин. Фигали, он же у нас золотой мальчик. Ему на такси в самый раз. Едем до дома с ветерком. Обхватываю голову руками и сгибаюсь к коленям. Плющит адски. Хочу его. Хочу прикасаться. Хочу целовать. Хочу всего. Блядь, если он нарывается, я воспользуюсь предложением… Сегодня. Доигрался. Он всю дорогу и в подъезде усиленно на меня не смотрит и хорошо. В лифте я нажимаю кнопку «стоп» и раздвигаю двери, сую между створок телефон — теперь никуда не поедет. Тоха смотрит удивлённо, и я останавливаюсь перед ним — пусть прочухает, что я собираюсь делать. Медленно шагаю ещё ближе и накрываю его пах ладонью. Он дёргается, но и только. Распахивает глаза, сжимает зубы и терпит. Мычу: — Я тебе так противен? — Самому становится тошно. — Что? — Тоха всё ещё удивлённо хлопает длинными ресницами. Будь они потемнее, он бы смахивал на фифочку. А я отчётливо ощущаю как под ладонью твердеет его стояк. Замираю. Сердце колотится так, будто вот-вот выпрыгнет через глотку. Расстёгиваю ему штаны. Он напрягается, вытягивается по стене, но не дёргается. Вообще не шевелится. Только тяжело дышит. Сам ведь хочет, сучёнок. Опускаюсь и стягиваю его трусы, на секунду зависаю, разглядывая нежную кожицу. Тоха всхлипывает: — Не надо… Меня простреливает. Всё как в сортире. Я опять делаю это… Он даже стоит в той же самой позе, сжав губы и веки и прижавшись виском к стене. А на лице выражение, будто ему мучительно больно. Вот сейчас-то точно не с чего. Мычу: — То-о-ох. Он вздрагивает и, с трудом сглотнув, облизывает губы. Вздыхаю: — Тебе противно? Он снова сглатывает и открывает глаза. Уголки губ несколько раз вздрагивают и вырывается смешок. — А что, похоже? — Смотрит прямо в глаза, растянув губы в своей ебической насмешливой улыбке. В лифте гаснет свет. Да задолбало меня всё. Наощупь стягиваю его штаны и накрываю губами головку. Тоха протяжно стонет и по его животу пробегают крупные спазмы — явно от возбуждения. Сладенький мой. Ему нравится. Точно нравится. Меня тоже аж потряхивает от возбуждения так, что боюсь прикусить. Кайфово. Действую осторожно, нежно и неспеша, хочу облизать его всего, везде. На ощупь изучаю каждую складочку, каждую венку и даже волоски вокруг. Ничего общего с Китом и пахнет иначе — Тохой, он внизу чуток кисловатый, вкусненький. Едва снова касаюсь языком головки, он взвивается, вытянувшись в струну, стонет в голос и выдаёт струю. Полный рот. Полный рот «его». Так круто. Просто шизею. Сую одну руку в свои штаны и в несколько рывков довожу себя. Скручивает, вжимаюсь лицом ему в живот и почти вою, одновременно зацеловываю его кожу, жадно и торопливо слизывая весь запах без остатка. Тоха в это время пытается стечь по захарканой стене и мне приходится всунуть под его попу руку. Один фиг не могу удержать, сам чуть живой. Он опускается на колени и обвивает мне голову. Я притягиваю его к себе и привстаю навстречу – жмусь плотнее. Заодно натягиваю ему штаны, попень у него уже холодная. А он начинает целовать мне лицо. Брови, нос, щёки... Нереально. Не может быть. Приятно. Губы у него горячие, мягкие, такие проникновенные. Я таю. И не верю. Зачем он делает это? А он касается чуть влажными губами моего рта. Выдыхает прямо мне в губы и чуть приоткрывает свои. Он целует. На самом деле целует. Губами мой поганый рот. Хоть Кита там сегодня и не было, и во рту только Тохина сперма, только его вкус. Я всё равное членосос, я не могу целоваться с Тохой. Почти скулю, выворачиваюсь и зарываюсь носом в его висок. — Прости, — Тоха замирает и убирает руки. — За что, — ржу. — Ты сдержаться хотел? Тоха упирает мне в грудь ладони и пытается отодвинуться. Только не это. Не всё сначала. Я судорожно вцепляюсь в него и тяну к себе, умоляя: — Нет, Тоха, прости, только не уходи. — Вжимаю в себя со всей силы так, что он всхлипывает. Повторяю: — Не уходи, пожалуйста. Тох, пожалуйста… Сипит: — Чшш. Всё в порядке. Я никуда не уйду. Я чуть разжимаю свои тиски, но не выпускаю совсем, а он опять поддаётся, обмякая в моих руках, повторяет: — Я не уйду, обещаю. Я с тобой. Всё хорошо. Снова зарываюсь носом в его висок и стоим так на коленях на обхарканном полу. Я, подсунув руки под куртку, сжимаю Тоху за пояс — такого тоненького, такого близкого, родного. Ощущаю его всего, как никогда. Даже в детстве, кажется мы не были так близко. Не отпущу. Страшно. Вспоминаю, что он разрешил спрашивать, а я задавал какие-то тупые вопросы, хотя у меня было миллион более важных и он явно ждал чего-то другого, но сейчас в голове вообще пусто. Что я могу спросить: «Ты не против, если я буду тебе сосать?» Чувствую, ещё чуток и у меня опять встанет. Сам тихонько отстраняюсь и в темноте аккуратно застёгиваю его штаны, поправляю одежду и поднимаю на ноги. Типа ничего и не было, никто ничего не видел. Когда загорается свет, Тоха смущённо улыбается и прячет глаза. Ой, прям, как девочка в первый раз. Учитывая, что он и в рот мне кончил уже не впервые, это вообще смешно. Возле квартиры он поднимает взгляд. Лицо у него становится серьёзным и снова эта болезненная грусть в глазах. У меня сердце уходит в пятки, от ощущения, что он сейчас скажет что-нибудь в стиле «больше так никогда не делай» или «мы не будем это обсуждать» или ещё чего похуже. Но он только поджимает губы. А я замечаю на его шее два офигенных пятна — почти бордовых в крапинку. Это я в клубе так? Ну, пиздец. Выдавливаю: — У тебя засосы на шее. Огромные. Тоха смотрит почему-то виновато и ощупывает шею. Я не выдерживаю, касаюсь пятна пальцем: — Вот тут. Больно? — Ничего не чувствую. — Дома заметят. Он хмыкает немного грустно: — Да кто на меня там смотрит… Я вот глаз оторвать не могу. Но понимаю о чём он, мать тоже чаще смотрит сквозь меня и не замечает на мне синяки, если они не в полрожи. Вот только отчего-то был уверен, что это только у меня так. Так хочется снова его обнять. А он вытаскивает ключи и ждёт. Я должен свалить из-под его двери, прежде чем он её откроет. Обречённо вздыхаю: — Пока. Он вымученно улыбается: — Пока. Топаю к своей двери, по пути оглядываюсь раз пять. Чем дальше отхожу, тем напряжённей у него становится лицо. Жутко хочется вернуться, что-то ещё сказать или сделать, но я не знаю — что, зато знаю, что его ждут проблемы дома.