Перелом

После тренировки заходим в пиццерию. Стачиваем большую пиццу и Тоха заказывает вторую, а я прошу взять кока-колы. Он вместо этого берёт апельсиновый сок и с серьёзным лицом говорит: — Надо на зиму запасаться витаминами. Мы не торопимся: Тоха сказал предкам, что у него спарринг после тренировки. И тут он опять напоминает, что сохранил номера, с которых я звонил летом, и можно узнать про Жеку. Я отмахиваюсь: — Не здесь же. — Почему нет? — Нафига вообще звонить? Что это изменит? — Просто, чтобы знать… — Я не хочу ничего знать. Задолбало… Я хочу вернуться в то время, когда не знал ничего или, по крайней мере, не понимал смысла, того, что происходит. Кажется ещё в прошлом году мир казался не таким уж плохим местом. Тоха хмуро разглядывает моё лицо и вдруг чуть улыбается: — Не хочешь, завтра поиграть опять? — Хочу, конечно! — Едва не подскакиваю. По дороге домой меня плющит от перспективы снова поиграть с ним в теннис. Мелькает мысль завтра повыделываться, что уже разучился держать ракетку. Я чуть не прыгаю от радости, на ходу изображая разные удары, спрашиваю как они называются и прошу, чтобы он мне показал. Тоха смущённо улыбается, поглядывая на меня. Не выдерживаю и беру его за руку. Он вздрагивает и напрягается, а весело раскачиваю руку, как раньше, когда мы вот так вот развеселившись, начинали размахивать руками до потолка, а потом и подпрыгивать в такт. Тоха смущённо улыбается, руку не забирает, но и сильно раскачивать не даёт. Пыльцы у него непривычно тёплые, видимо, разогнал кровь на тренировке. Ему полезно. Почти квартал идём по улице держась за руки. Последний раз мы так ходили, когда Тоха вёл меня в первый класс, только теперь держу его я. Взрослые так не делают, стараются вовсе друг к другу не прикасаться. Вообще ни к кому. Вспоминаю, как Тоха ночью плакался, что мама его по головке не гладит и становится грустно. Чуть крепче сжимаю пальцы и смотрю на него. Он отводит глаза, пялясь под ноги, пытается освободить руку. Как же меня достали все эти загоны. Простые условности. Если бы не они, всё было бы в тыщу раз проще. Даже моя выходка в туалете… Ну что такого? Но снова становится паршиво — после этого держаться за ручки, как в детстве, уже не выйдет… Выпускаю его руку и сую свою в карман. Он свою тоже убирает в карман. Сегодня он в коротюсенькой кожаной куртке, с белой меховушкой на внутренней части стоячего воротничка. Выглядит странно, но прикольно и его нежную шейку греет. В среду я думаю только о теннисе. Пофиг на Кита, пофиг на всё остальное. Если Тоха будет рядом, если мы друзья, как он сказал, я переживу что угодно. И в теннис научусь так, чтобы ему было со мной интересно. На корте очень стараюсь, даже удаётся не слишком пялиться на него и мы реально отыгрываем несколько сетов. Ну, он поддаётся конечно, но по крайней мере я отбиваю, а не бегаю за мячом. На выходе из СК, любуюсь его довольной мордашкой и сам просто счастлив, шепчу ему: — То-о-ох, спасибо. А он вдруг сам берёт меня за руку. Робко так, чуть касается. Я обхватываю его ладонь и едва с ног не падаю, еле их передвигаю. Тоха оглядывается вокруг, явно волнуясь, что кто-то заметит, но оставляет мне руку. Идём медленно, совсем рядом. Я бы так шёл до самого дома, но на улице чуть моросит — мне-то пофиг, а Тоха промокнет, и от косухи отказывается. Идём на остановку, и тут он всё же забирает руку. В трамвае окна, конечно же все закрыты. Стараюсь оградить Тоху, чтобы дать ему больше воздуха, а у него, блин, стояк… Он задумчиво смотрит в окно, а я схожу с ума. Туда, вниз, я не пялюсь и прикладываю все силы, чтобы не прижиматься к нему, но в давке это невозможно. Штырит невыносимо. В моих маленьких трусах стояк не видно, но из-за давления, возбуждение ещё сильнее и ладно бы только это — трамвай качается и меня регулярно влепляют в Тоху. Его член я чувствую очень отчетливо, а перед глазами светлые волоски на виске разлетаются от моего дыхания, чуть ниже — сладкая шея и ухо. Всё ещё отчётливо помню вкус его кожи. И не только кожи. Ещё чуток и кончу. Держаться очень трудно. Я пытаюсь до последнего, но меня снова в него влепляют. И уже не могу ничего. Не могу заставить себя оторваться. Закусив губу, закрываю глаза и вдыхаю его запах. Спуская, стараюсь не дёргаться и не издавать звуков. Тоха в давке ничего не замечает. Я на выходе ощупываю штаны. Промокли возле ширинки. Косуха до этого места едва достаёт. Палево адское. Чтобы он не заметил всю дорогу от остановки стараюсь идти чуть впереди. При этом в мыслях только его член, который упирался мне в пах. Уже второй раз. Первый раз это было на дискотеке, но не долго и я был зол. А в этот раз я кончил, в штанах влажно — забыть невозможно. И у меня уже снова стоит. В подъезде прощаюсь только через плечо и заскакиваю к себе. Штырит неимоверное. У меня встаёт даже когда читаю про короткоживущие частицы, хотя частицы меня не вставляют. За исключением связанных, но про них тут нет ничего. Прусь в ванную и дрочу, потом начинаю вторую книгу, там про теории пространства и измерения — это интересней. Но не думать про Тохин член всё равно не выходит. Вдруг мать заворачивает в мой закуток со слезами на глазах: — За что ты меня так ненавидишь? Ответить на это нечего. Знать бы о чём она. — Это мне тётя Таня привезла из-за границы. — Она разворачивает полотенце. — Настоящий бамбук. До меня доходит, что там моя сперма, я подкладывал в кровать. Вроде потом в машинку засунул. Или забыл? Люблюсь: — Отстирается. Она швыряет его мне и начинает вопить, что я неблагодарная тварь. Запуливаю полотенце обратно, случайно — ей в лицо и валю. Половина десятого. На улице дубак и дождь стал сильнее. Зависаю на шестнадцатом, сидя на батарее. Ещё нифига не топят. Но тут всё же не так холодно, как на лестнице. Просто сижу, разглядываю обшарпанные стены и гоняю в уме приятные воспоминания. Те, от которых внутри теплеет: как Тоха держал меня за руку и всё остальное. Стараюсь не думать больше ни о чём, но всё равно в итоге пробирает тоска. Потому что это всё мечты. Тупые фантазии. Это меня штырит, что каждая мелочь что-то да значит. Но в реальности всё не так. Тоха милый, Тоха добрый. Он меня жалеет. А я кусок дерьма, который мечтает о его члене и сосёт чужой. Вот и всё. Ах нет, не всё. Его я тоже сосал. Против его воли. И он всё ещё меня не ненавидит. И за это я обожаю его ещё больше. Тоха с утра словно светится, но на мой вопрос: «Чего такой довольный?», будто грустнеет и мотает головой, но сообщает, что в субботу он свободен и хочет кое-куда сходить вместе со мной — куда — секрет. Мне в общем-то пофиг куда, я всё равно только «за». После четвёртого урока сидим с Тохой на перемене. Я отсос уже выполнил, так что с удовольствием лопаю принесённую им булочку, растираю по рту повидло, пытаясь хоть немного перебить запах спермы. Машкова напротив нас болтает с Сафроновой и пару раз они обе смотрят на нас. Тоха кивает в их сторону: — А вы целовались? — Не, — мотаю башкой и напрягаюсь от этого неожиданного вопроса. Я же Тохе говорил, что мы домашку просто делаем… — А что так? Вы же типа встречаетесь. — И чё, целоваться надо сразу? — Девчонки только об этом и мечтают. Будешь тупить, она с другим замутит. — Да не, Машкова вообще не такая, ей это нафиг не надо. — Спорим? — Тоха натягивает свою дурацкую ухмылочку. — О чём? — Что я её поцелую. Ржу: — Ага, прям так подойдёшь и поцелуешь? — Ну, не прямо сейчас. Скажем, в течение недели — запросто. Я смотрю на него, на его улыбку и азартный блеск в глазах, и даже не сомневаюсь, что у него это получится. Машкова сама называла его красавчиком. Причём, я-то «красивый, но тупой», а он, блин, умный красавчик. Бурчу: — И нахера? — Так, просто, — щёлкает меня по лбу, — чтобы ты не строил на её счёт иллюзий. — Да ничё я не строю. Мы вообще просто дружим. — Тогда в чём проблема? — Да просто… фигня какая-то. А ты целовался?.. — Ну так, не всерьёз, — неопределённо ведёт плечом и отводит глаза. Звенит звонок и расходимся. А после уроков он говорит Машковой, что «мы» проводим её до дома. Потом тащит её рюкзак, и они мило болтают. Я прусь следом и тихо бешусь. Когда доходим до подъезда, предлагаю ей сделать уроки сейчас, а не вечером, как собирались. Она соглашается, а Тоха одаривает меня насмешливым взглядом и любезно прощается с Катькой. Потом она, типа невзначай, спрашивает, есть ли у Тохи девочка. Прям бесит. Говорю, что есть. Она же видела Ирку. Катька не унимается: — Я думала, они тогда поссорились. Жму плечами, и до меня только сейчас доходит, что они и правда в тот день поссорились. Поэтому он и нажрался тогда, и на дискотеки не ходит поэтому, всё время со мной тусуется, на теннис таскает. Бухать его тянет и вообще плющит. А я тупой идиот. Но что я могу сделать? Я как обычно ничем не могу помочь. Разве что развлекать. И не лезть с тупыми вопросами. И ещё я надеюсь, что они не помирятся. Что всё так и останется. Вот такой из меня уёбищный друг. И что хуже всего — может они и поссорились из-за меня. Я тогда на Тоху вывалил всё дерьмо, которое она мне наговорила, а он, поди, ей что-то сказал. Следующим утром пытаюсь разглядеть на его лице симптомы несчастной любви. Он встречает меня с каким-то надменным видом, опять ухмыляется и пытается выглядеть беспечным. Вчера, когда мы встретились он тоже казался весёлым. Я молчу про Катьку и вообще молчу. А Тоха по дороге иногда бросает грустные взгляды, такие, будто ему больно смотреть на меня. Будто бы хочет видеть на моём месте Ирку, а это всё ещё я. Я бы провалился сквозь землю, но всё равно рад, что это именно я, а не она. На перемене Тоха опять притаскивает мне булочку, и к нам подскакивает Машкова, а Тоха предлагает ей завтра поиграть вместе с нами в теннис и оборачивается ко мне: — Ты ведь не против? Поиграть в теннис я, конечно, не против. Но с Машковой… Я сильно против, однако через силу жму плечами. Уговариваю себя, что Тохе, наверное, это надо. Чтобы рядом была девочка, чтобы забыть об Ирке. Только мне от этого не легче, а Машкова цветёт и пахнет. Бесят оба. Радует, что сегодня у Тохи тренировка и сегодня мы ещё будем одни. На корте Тоха опять расцветает и в его глазах то и дело мелькает: «Ты видел, какой я офигенный?». Или это только мне кажется… Я мысленно киваю. Я вижу всё, слежу, затаив дыхание, ловлю каждое движение и каждый взгляд. Домой идём через чебуречную и дальше пешком. Сегодня сухо, не холодно, только ветерок не очень приятный. Я не выдерживаю, чуть подцепляю Тохину ладонь. Она ледяная. Я останавливаюсь, хватаю его руки, сложив их между своими, дышу внутрь и заглядываю в глаза: — Замёрз? Может, пойдём на трамвай? Так хочется согреть его целиком. — Да, не, всё нормально. — Тоха замирает, как-то через силу вдыхает и смущённо улыбается. —Ты же знаешь, у меня всегда руки холодные. — Дай хоть погрею. — Я растираю ему ладони, потом настойчиво сую одну в свой карман и тяну его к дому. Так приятно греть его пальчики своим теплом. Тоха чуть ёжится, но не возражает. Видать, всё же замёрз. Забирает руку только ближе к дому. Ясно дело, если кто из знакомых увидит, фиг знает, что подумают. Уже перед своей дверью, он замирает на мгновение. И опять у него в глазах мелькает эта грусть. Будто мы расстаёмся навсегда. Не выдерживаю и снова хватаю его руку. — То-о-ох, ты чего? — Ничего. Всё нормально. — А сам смотрит так, будто ждёт, что сейчас я ему докажу обратное. Я же лишь опять пожимаю его руку, типа как на прощание и киваю: — Ладно. — Пока. — Пока, — мычу в ответ. Тоха опускает глаза на свою руку, которую я держу. Разжимаю пальцы и он уходит. И всё равно я чего-то ещё не понимаю. Что-то есть ещё в этом всём. В этих взглядах. В этих касаниях. Улыбаюсь: только подумать, мы третий день ходим за ручку. И это не как в детстве, если уж честно. Или это мне очень хочется? А он просто грустит из-за девушки. Ищет утешения, а под рукой всё время только я. Завтра вот будет ещё Машкова, и от этой мысли я холодею, вспоминая, как она сегодня лыбилась ему.