Перелом

Когда мы с Тохой выходим из зала, делаю жалобные глазки: — Поможешь с домашкой? — С моей стороны это наглость. Мне бы радоваться, что он со мной вообще разговаривает, но так хочется урвать ещё немного времени в выходные — знаю, с уроками он отказать не сможет. Тоха небрежно жмёт плечами и мне кажется, в его глазах мелькает облегчение или даже радость: — Я же говорил, у меня завтра вечером никого. Заходи. Я в щенячьем восторге. После всего он меня ещё и домой приглашает. Жалко, конечно, тратить время на уроки, но, на самом деле, это круче, чем играть, сидя в разных комнатах. Тоха уже по дороге к остановке успевает пересказать мне тему по истории, которую я сегодня пропустил. Учебник у него в читалке, и он на ходу подглядывает имена и даты. Взглянув, как народ упихивается в трамвай, морщусь: — Может, пешком пойдём? Тоха кивает и улыбается. Топаем не торопясь, болтая немного обо всём, кроме того, что случилось. Домой прихожу почти что счастливый, мать не трогает, всё ещё возится со своими отчётами. В субботу с утра на улице ливень. Он даже не стучит, а рушится на стёкла с гулом. В комнате тихо, влажно и душно. Матери, похоже, нет дома. Хорошо, что мне не надо по субботам в школу. А вот Тоха сейчас там. Чёрт. Если он с утра опять припёрся в своём жилетике, ещё и без зонта, то по дороге назад продрогнет до костей и точно разболеется. Вскакиваю и на ходу натягиваю одежду. Долбанный зонтик фиг найдешь. Приходится выкинуть всё с вешалки и антресоли. Наконец выколупываю зонт и несусь «спасать» Тоху. Долетаю до школы почти мигом, не успеваю даже промокнуть, хотя зонт я не достаю, с ним быстро ходить невозможно. Шататься по коридорам не хочется, не хватало попасть на глаза Киту. Щемлюсь в тамбуре у самого входа. В субботу, да в такую погоду все двигаются как сонные мухи, словно продираются сквозь густое марево из ниоткуда в никуда. После звонка ещё минут пятнадцать торчу в тамбуре, прежде чем объявляется Тоха. Сегодня он в курточке, но без зонта. Застывает с удивлённым лицом: — Ты как тут? Показываю зонтик и лыблюсь: — Соскучился. Скрывать мне уже нечего... Тоха поджимает губы и отводит глаза: — За мной Лёха приехал. — Ну, и отлично. — Я, правда, рад. В машине он уж точно не простынет. Это я тут раскатал губу, что так ему нужен, будто незаменимый. Тупо. У Тохи в жизни и без меня всё хорошо. Точнее хорошо как раз без меня. Это я его жизнь отравляю. Единственная услуга, которую я умею оказывать, ему не нужна, вызывает слёзы и вообще сводит с ума, заставляя бегать по крышам. А больше я ни на что не годен, но всё лезу к нему и лезу. И не остановлюсь, идиот. Тоха взмахивает чёлкой в сторону выхода: — Идём, довезу до дома. Не хочу я с ним ехать. Зачем? Лёха знает, что мы общаемся, но он ведь не за просто так молчит, заставляет Тоху по дому за него фигачить потом. — Не, я до Машковой дойду. Тоха кривит губы: — Так ты сегодня не придёшь? Мы же хотели уроки делать. Блин, ну да, будет странно, если я пойду к Машковой, а потом приду к нему делать уроки. Но с каких пор, нам больше нечем заняться? Мычу: — Я даже не знаю задание. И думал, с ней что-то начну. Чтобы у нас больше времени осталось. Он жмёт плечами, тянет на свой манер: — Ладно. Выходим вместе. Тоха налево, в сторону ворот и парковки, я направо. Зонт тащу подмышкой. По башке барабанят холодные капли, это даже приятно — освежает голову, начинает течь за шиворот. И кажется, что так и надо. Так и должно быть. Это моё. Оказавшись в полутемном подъезде Машковой, вжимаюсь в стену и зажмуриваю глаза. Не хочу никого видеть, ни с кем говорить. Уж тем более, объяснять Машковой, почему вчера прогулял. Хочу забыть вчерашний день. Точнее, чтобы Тоха забыл. Для него лучше вовсе забыть про меня. Но я ведь не дам. Прискакал как дебил, подумал, он без меня обойтись не сможет. Смешно. И всё же он будет вечером ждать. Он снова дал мне шанс. Поднимаюсь на пятый этаж и представляю, как жалко сейчас выгляжу, весь промокший. Машкова открывает в розовом халатике и тапках с заячьими ушками. Видок уморительный. Она кривит рот: — А зонтик у тебя для понтов? — На случай всемирного потопа. — Вышагиваю из ботинок, и под моими носками образуется лужа, и Катька заставляет снять их в коридоре. Она приносит чай и начинает втирать мне математику, настойчиво объясняя каждую мелочь, даже когда я твержу, что всё помню. Я почти не могу слушать. Блин, ну, нафига мне это? Был и останусь куском дерьма в проруби. Не выдерживаю: — Слушай, Кать, а ты не думала, что происходит, когда в мозгу заканчивается место? Не боишься, что однажды твоя память закончится, и ты не сможешь запомнить что-то на самом деле важное, но будешь помнить таблицу умножения, год рождения Карла сорок девятого и как правильно пишется бьютифул? — Память к твоему сведению тренируется, если нагружать мозг. — Тогда у стариков она должна быть мега-мощная. Чё они тупеют? Машкова кривит рот: — Ну да, останешься дурачком, ничего не изменится. Брякаюсь лбом об стол и поднимаю вверх руки: — Ладно, ладно, сдаюсь. Нагружай мой мозг. В итоге за два с половиной часа только математику и успеваем сделать. Русский решаю оставить до Тохи. Снова полюбуюсь его мордашкой, когда он следит, чтобы я не сделал ошибку. В половине четвёртого от него приходит смс-ка: «у меня никого». Лечу к нему. Заскакиваю домой за учебником и переодеться. Заваливать к Тохе в жалком виде, я не хочу. Мать орёт, что я устроил бардак в коридоре, пока искал зонт. Я молча натягиваю сухие шмотки, хватаю рюкзак и хлопаю дверью перед её носом. Выскакиваю сначала к лифтам, чтобы она не запалила, куда я. Тоха встречает с какой-то смущённой улыбкой. Я на секунду зависаю, опасаясь подвоха. Всё же я его до слёз вчера довёл. И хуже. Кажется последний раз он плакал из-за меня во втором классе. Но он будто и, правда, рад меня видеть, улыбается, будто соскучился, будто обняться ему хочется, но стесняется. Нет, это я гоню… У Тохи дома завал роллов – папаша притащил со вчерашнего корпоратива, который они уехали продолжать за город. Я эту дорогущую экзотику пробовал только один раз. Тоже с Тохой. А тут их просто валом всяких разных. Сидим, объедаемся. Тоха рисуется, ловко орудуя палочками, неторопливо и смачно отправляет в рот кусочки и улыбается, будто и не было ничего, будто всё как раньше, не было ни отсоса, ни слёз. Я хаваю обычной вилкой и ржу над ним, а сам любуюсь тихонько. Всё таки он милый, даже изящный. И настоящий друг, который не бросит даже такого извращенца, как я. Кто-то ведь должен кормить и делать со мной домашку. Обжираюсь так, что не могу встать и ползу в комнату к дивану на четвереньках, но не добравшись, остаюсь валяться на ковре и вою: — Я сейчас лопну. — Вытягиваюсь на спине и выпячиваю и огромный живот. Тоха тоже садится на пол, спиной к дивану, смеётся: — Ты похож на проглотившего слона удава с рисунка Маленького Принца. Закрываю глаза: — Круто, хочу быть удавом. Чтобы можно было жрать только раз в месяц, а всё остальное время лежать и греться на солнышке. — Хочешь ползать по земле на пузе, без рук и без ног? Я извиваюсь, ползу в его сторону и рычу: — Главное, чтобы было куда жрать. — Добравшись до него, прикусываю за коленку. — Я сейчас и тебя проглочу. Тоха отдёргивает но, подтягивает к себе, а у меня мелькают мысли, что я много чего могу без рук, только ртом. Вспоминаю, как весной вот здесь же предложил ему отсосать. И как сделал это самое вчера. Будто круг замкнулся. Затыкаюсь и роняю голову, брякаюсь виском, так, что даже сквозь ковер раздаётся «бум». Зажмуриваю глаза и подтягиваю колени. Какой же я ублюдок. Кроме члено больше вообще ни о чём не могу думать? Ненавижу себя за это. Слышу: — Эй, ты уж не помирай, на самом деле. — Тоха наклоняется и шепчет зловещим голосом: — Тебя ждёт русский. — Спустя некоторое время уже совсем тихо и над самым ухом: — Ты ещё жив? Он касается моего виска, проводит пальцем и вытягивает прядку отросших сантиметров на десять волос. Потом снова. Так приятно. Не шевелюсь, но, чувствую, как губы сами расползаются в стороны. Что-то невероятное. Снова мычу, уже от удовольствия. Что он со мной делает? Он понимает? Теперь я, в самом деле, готов умереть. Вот так. От разрыва сердца, которое уже в коллапсе. Оно сжалось до сладкой боли, глухо стучит, но не в силах биться. Что это вообще? Не могу шевельнуться. Даже дышать не могу. Мучительно. Сладко. И страшно. А Тоха издевательски шипит: — Рус-с-ский.