Перелом

Мы всё же делаем мой русский и потом добираемся до компов и залазим в игру. Мне как-то сразу не прёт. Едва успеваю отстроить лагерь, враги жёстко прессуют. Тоха ведёт войска на подкрепление, но я понимаю, что снесут обоих. Приходит идея слиться под него — это даст ему пару уровней. Ору, чтобы он сам напал на меня. Ему приходится отвести войска, чтобы отправить заново. Я ещё держусь, а когда он доходит, подставляю ему своего героя. У него плюсом сразу два уровня и теперь он круче, чем был я. Пока сносят остатки моего поселения, я успеваю воскресить героя и снова слиться Тохе, что дает ему ещё бонус. Топаю к нему и сажусь позади, через его плечо заглядываю в экран. Дальше, рубимся на двоих, я активно подсказываю. В итоге Тоха не хило отстраивается и набирает ещё почти шесть уровней. Он сидит передо мной весь сосредоточенный, с прямой спиной. Я прижимаюсь грудью к спинке его стула и опираюсь рукой на край стола, иногда тыкаю пальцем в экран. Мочилово идёт жёсткое, у меня аж встаёт. Не на Тоху, просто от напряжения, но у меня перед глазами всё время его ухо и шея. Стоит лишь чуть потянуться и могу коснуться его губами. Хочется неимоверно, хотя бы чуток, одним краешком. И тут он, после очередной битвы, откидывается назад и заявляет: — Что-то мне надоело. Если хочешь, садись сам. Он практически лежит спиной у меня на груди. Его ухо прямо возле моего носа. Я не только как говорить, как дышать забываю. Зато отчетливо вспоминаю его вкус. Но нельзя. Я знаю, нельзя. Закусываю губу до боли и смотрю прямо перед собой на экран. Там мигает сообщение о новом наступлении. Минута двадцать до атаки. Тохин герой на алтаре и войск почти нет. Одна минута. Стараюсь дышать ровно. Сорок секунд. Главное, не думать про его ухо. Двадцать секунд. Теперь красным мигает не только сообщение, а всё окно. На экране появляются вражеские юниты. Начинают бомбить сторожевую башню. Потом вторую. Тоха смещается вбок и, повернувшись ко мне, смеётся: — Только не плачь. Когда он оказывается не так близко, я отмираю и нормально вдыхаю. На него не смотрю — боюсь сорвёт крышу. Всё так же пялюсь в экран и лыблюсь: — Как не плакать, ты целый город похоронил. Там как раз воскресает его герой. Тоха тянет задумчиво: — Похоже, Лёха не вернётся сегодня. — Он вытаскивает телефон и набирает брата. Узнаёт, что тот, действительно, не придёт. Тоха прищуривается и довольно хмыкает: — Он мне должен будет. — Круто! — Расползаюсь в улыбке, заставляю себя оторваться от спинки его стула и заглянуть в глаза, в которых блестят озорные искорки. — Гуляем? Он переводит взгляд на монитор и тянет задумчиво: — Хочешь пойти куда-то? Жму плечами.: — Да не обязательно. Как хочешь. Мне всё равно. Я бы и дома с ним посидел с удовольствием. — Погнали, прогуляемся, — встряхивает чёлкой Тоха. Собираемся. Он опять надевает тонкую джинсовую рубашку и поверх свой жилетик. Я морщусь: — Там холодно. Ночь на дворе. Он тяжело вздыхает и натягивает короткую дутую красную куртку. На улице уже темень и, действительно, зябко. Небо чёрное, ни звёзд, ни луны. Топаем в сторону вечного огня. На мокром асфальте жёлтые блики фонарей и блямбы размякших листьев. Я загоняю, что хотел бы стать медведем, залезть в берлогу и проспать до весны. Я просто мечтаю проспать всю школу. Очнуться, когда растает снег. На самом деле, я не смог бы оставить Тоху на целую зиму. Пусть я ему и не нужен, но я не смогу. Тоха задумчиво тянет: — Мы и так полжизни тратим на сон. Только подумай, половину жизни вообще ни на что. Сколько всего можно успеть, если не спать? Не знаю, что бы такого я мог сделать? Я бы предпочёл, наоборот, чтобы время шло быстрее. Можно подумать, впереди меня ждёт что-то хорошее. Нет, просто хочется, чтобы всё закончилось. Я не могу ни на что влиять, как непись или моб в игре. Тоха внезапно спрашивает: — А ты не знаешь, как тот мальчик из деревни? По спине пробегает холодок. Это он про Жеку. — Нет, откуда? — Позвонил бы. — Кому? Я не знаю телефон. — Я сохранил номера, с которых ты звонил. — Зачем? — Лыблюсь. Догадываюсь, что не просто так, чтобы меня найти, если что… — На всякий случай. — Жмёт плечами и заворачивает к киоскам. Кивает на витрину: — По джину? Я только рот разеваю. С каких пор он мне предлагает бухнуть? Реально решил стать как я? Тоха, пока я офигеваю, уже суёт мне банку. Вспоминаю прошлые выходные и не выдерживаю.: — С кем ты напился в прошлую субботу? — Ни с кем. — У него чуть вздрагивают уголки губ, взгляд становится колючим, почти злым. Ни с кем? Пошёл и бухнул один? А потом вернулся назад? У меня от его взгляда чёткое ощущение, что я медленно наступаю на грабли и вот-вот прилетит в лоб. Отшагиваю назад и жму плечами: — Ну, ладно. Он присасывается к банке и заглатывает сразу чуть ли не половину. Мне от этого не по себе. Это я приучил его бухать, шляться по ночам, прогуливать школу, про дроч и всё остальное уже молчу. Сидим на спинке скамейки перед вечным огнём. Перед нами, на ступеньке мемориала ужранный чувак в военной фуражке бряцает на гитаре. Завывает про солдата, которому на всё плевать. Бездумно вздыхаю: — Можно по контракту пойти служить. — Ты о чём? — Тоха удивлённо приподнимает брови. И такой сразу миленький. Трогательный. — Ты спрашивал, что я собираюсь делать после школы. Он хмурится, кивает на гитариста: — Так ты об этом мечтаешь? Пьяный голос мычит: — А солда-атика замууу-у-учила тоска-а, он стрельнул себя и бо-ольшее ниии при чё-оооом. Я делаю большой глоток джина и рычу: — Да нихрена я не мечтаю. Только о нём. Но и об этом больше не буду. Тоха смотрит на меня, а я в банку. Даже бухло уже не лезет. Он наклоняется ко мне и тыкается носом в плечо, мычит: — Не говори так, пожалуйста. Я поворачиваю голову к нему и замираю, касаясь щекой тёплого лба, ощущаю, как ветерок чуть треплет по губам его челку. Тоха сегодня будто специально решил свести меня с ума. Вздыхаю: — Геев вроде не берут в армию. Тоха чуть не падает со скамейки и опрокидывает свою банку. Она, блин, уже пустая. Я понимаю, что ляпнул... Хотя, чего уж там, после всего, что я творил. Задумчиво тяну: — Интересно, а они требуют каких-нибудь доказательств? А то так каждый может сказать: «О, я гей» и закосить. Как вообще это можно доказать? Может там какой-нибудь тест делают. Типа встаёт ли на голого мужика. Прикинь, в военкомате показывают порнушку с педиками и смотрят встал или нет. Визг тормозов отрывает меня от этого бреда. Белый жигуль заносит, и он едва не заскакивает на поребрик. Оттуда выпрыгивает баба и несётся к огню. Вслед за ней вылазит мужик. Баба, рыдая, мчится к пьяному гитаристу. Хватает его лицо в ладони, мацает и ревёт в голос. Потом прижимает к своим сиськам и обхватывает руками голову. Тоха на эту картину вздыхает: — Тебя когда-нибудь мать так обнимала? — Шутишь? Устрой такое моя мать, я бы точно стрельнул себя. Чтобы больше «ни при чём». — Наверное, для этого надо остаться без ноги. Я только сейчас замечаю, что у чувака нет половины ноги, а рядом лежат костыли. Реально с войны что ли? Стрёмно… Тоха сползает на лавку, обхватывает свои колени и ложится затылком на спинку скамейки. Смотрит на меня снизу вверх, чуть шевеля губами — Моя ко мне почти не прикасается лет с пяти, с тех пор как перестала шлёпать по попе. Глаза у него уже в кучу и такие жалобные. Милый Тоха. Мечтает, чтобы его обнимала мама. Я этого терпеть не могу всех этих соплей. Мать ко мне и не лезла сроду, бабуля вот мацала пару раз за лето. Кошмар ведь. А уж лицо лапать, как эта... Как Кит. Блядь. С тех пор, как мать перестала вытирать мне нос, моё лицо трогал только Кит. Может, ещё врач в поликлинике, когда заглядывал в рот. Тоже фу. Отблески огня переливаются на Тохиных щеках и пляшут в глазах. И личико у него такое розовое, нежное. И эти пьяные глазки, прям детские. Я ржу: — Ути-пути, маленький. — Убираю пальцем чёлку с его лба. — Ну, давай я тебя по головке поглажу. Он улыбается и закрывает глаза. У меня аж в груди щемит от этого вида. Осторожно поглаживаю его голову. Главное, тоже не напиться. Вспоминаю, как он чудил пьяный на дискотеке и приходит мысль, что если бы меня обвинили в изнасиловании, я мог бы сказать, что он сам меня спровоцировал. Бля. Бред. Прицепилось же это слово. Меня передёргивает, убираю руку и зажимаю ладони между колен. Тоха не двигается. Дышит медленно и ровно, будто уснул. Мычу: — То-о-ох. — Уууу, — отзывается, не открывая глаз. — Погнали уже ближе к дому. — Угу. — Сам не шелохнётся. Я смотрю на его расслабленное лицо в оранжевых бликах огня. Снова опускаю ладонь ему голову. Провожу большим пальцем по кромке волос. Он улыбается. Ему, правда, нравится, когда гладят по головке. Ну, не ребёночек? Миленький, светленький. Пьяненький. Даже грешно было бы думать что-то пошлое. Про него вообще грешно думать. — Пойдем, а? — Чуть качаю его голову. — Холодно. Я замёрзаю уже. На самом деле – нет. Но на улице реально похолодало. — Надень, мою. — Он открывает глаза, смаргивает и начинает расстегивать куртку. — Сдурел? Точно простынешь. — Мне тепло. — Потому что ты бухущий. — А ты – нет? Болтаю содержимое своей банки, демонстрируя, что там ещё дофига. Тоха выхватывает её и в пару глотков выдувает половину, я рот не успеваю открыть. Вскакиваю и забираю остатки, рычу: — Да, что с тобой? — А тебе что не нравится? Зашвыриваю банку в кусты, сжимаю зубы и не знаю, что сказать, мычу: — Пойдём домой, пожалуйста. Он вздыхает, глядя на меня раздражённо, но всё же кивает и встаёт. Топаем в сторону дома. Я даже не пытаюсь уже понять, что происходит, но знаю, что виноват. Просто я кусок дерьма и мне не место в его мире, я отравляю его, уничтожаю.