Перелом

Зависаем в холле больницы. Я делаю русский на стойке гардероба. Тоха сидит совсем рядом, касаясь меня, его голова лежит на согнутом локте сбоку от тетрадки и он сосредоточенно водит взглядом за ручкой. Когда я останавливаюсь на том месте, где в учебнике пропущена буква, Тоха произносит проверочное слово или правило, а иногда просто говорит букву, в отличие от Машковой, он помнит не все правила, но знает, как надо. Я одним глазом слежу за его лицом. На нём такое напряжение, что кажется, если я ошибусь, его хватит удар, так что я очень стараюсь. И даже пытаюсь писать аккуратно, чтобы ему было понятно. Не смотря на это, получается довольно быстро. На выделение частей слов уходит тоже не много времени. Тут Тоха не мучает меня правилами, а быстро зачитывает варианты слов, так что сразу всё понятно. С математикой и английским тоже разбираемся довольно быстро. За полтора часа успеваю сделать всю домашку. Рядом с Тохой время пролетает незаметно. Я не отражаю, как вокруг появляются люди и впадаю в ступор, когда Тоха говорит: «Идём». Внезапно понимаю, что вот сейчас мне надо будет что-то говорить Стрижу. Делаю жалобные глаза: — Тох, ну, что я ему скажу? — Просто скажи, что тебе жаль. Прям сильно-сильно жаль. Места себе не можешь найти. И обязательно добавь что-нибудь, про то что, он крутой пацан, не хнычет, как баба и не жалуется. — С чего ты это взял? — Ни с чего. Но каждый пацан хочет быть крутым. Тоха пихает меня к администраторше, чтобы я представился братом Стрижова, который принёс вещи первой необходимости. Он оказывается прав, и пускают только меня, а Тоха провожает суровым взглядом. Топаю в палату. Стрижов нормально так устроился. Только двое человек, свой сортир - живи не хочу, разве что, телека нет и вставать с постели нельзя. На роже у него даже синяка нет, только небольшое пятнышко над бровью. Меня он, ясно дело, видеть не рад, лежит и смотрит исподлобья: — Чё тебе надо? — Да, так, хотел позырить на твои мучения, а ты, смотрю, тут прохлаждаешься просто. — Обвожу взглядом палату и указываю на свою бровь: — Болит? — Нифига у меня не болит. Лыблюсь: — Ну, ты – мужик. Он морщится и отводит глаза. Видать всё же болит. Вздыхаю: — Слушай, мне жаль, что так вышло. Правда. — Вспоминаю про Тохины гостинцы: — Я тебе хавчика принёс. — Начинаю выкладывать содержимое пакета, так, чтобы он всё видел. — Я вообще не из-за тебя упал. Ясно? Увернуться хотел, а у стула спинка на соплях держалась, вот и грохнулся. Так что можешь не усираться тут. Я всё же сажусь на койку: — Значит, без обид? Сипит: — Без обид. — Сам опять отворачивается. — И ябедничать не будешь? Ты же нормальный пацан, да? — Я же сказал, это не из-за тебя? Чё тебе ещё надо? — Да всё равно стрёмно как-то, что ты в больницу попал. Он, насупившись, молчит. Я тоже не знаю, что ещё сказать. Не уходить же так сразу. Расспрашиваю всякую фигню, типа как долго ему лежать, не надо ли чего принести. Он говорит, что у него постельный режим на десять дней и нельзя ни читать, ни писать, ни телек смотреть и телефон отобрали. Фигово, блин. Когда спускаюсь по лестнице в холл, Тоха внизу сидит с ногами на кушетке и делает домашку на коленках. Ботинки на полу: один под ним, второй почему-то за метр. Пока Тоха меня не видит, замираю и смотрю на него. Тупо любуюсь. Вроде, он ничего особенного не делает, сидит чуть повернув плечи и изогнув шею и неторопливо пишет в тетрадке, а я глаз не могу оторвать. Так бы вот и смотрел. Притаскиваю его ботинок и сажусь рядом. Поближе. Тоха разворачивается ко мне и его согнутое узенькое колено оказывается над моим бедром. Я борюсь с желанием к нему прикоснуться и рассказываю про Стрижа, потом заключаю: — Можно было бы и не ходить. Тоха качает головой: — Нельзя, иначе он мог и забыть про спинку стула. — Да он вроде нормальный. Тоха только хмыкает, спускает ноги и натягивает ботинки. По дороге уточняю насчёт тенниса завтра. Он звонит, узнает, что свободный корт есть только в два часа и смотрит на меня: — Ты домашку не успеешь сделать. — Вечером сделаю с Машковой. — Хлопаю глазами: — Честно-честно. Тоха хмурится, но бронирует зал, а я лыблюсь во весь рот. Домой возвращаюсь чуть ли не вприпрыжку. Кажется, с Тохой всё наладилось, и я ему на самом деле нужен, от этого в груди тепло и во всём теле небывалая лёгкость. Я справлюсь со всем остальным, вывезу. В холодильнике плов, но я ведь решил не есть материнскую стряпню. Цепляю пару ложечек, так, чтобы было незаметно и жарю себе яичницу с хлебом. Выходит вкусно. Начинаю читать одну книгу из библиотечных, так увлекаюсь, что не обращаю внимания, как мать гундит по приходу. На ночь снова жарю яичницу у неё на глазах и заявляю в лицо, что не буду жрать её еду. А она: — А яйца тут что, твои? Блин, как же она бесит. Конечно, тут моего ничего нет — всё её, а я — просто насрано. Но, я ржу: — Надеюсь, что – куриные, а не мои. Утро начинается уже привычным набором сюрпризов и тошнотворной вонью, смириться с которой я, наверное, не смогу никогда. Снова заглатываю приторный чай и валю. Тоха на этот раз поддел под свою жилетку синий свитерок, но тонюсенький, прям ажурный — через него просвечивает белая рубашка. Опять напяливаю на него косуху. Постоянно ведь простывает. День тянется неимоверно долго. Тоха заскакивает после третьего урока, притаскивает мне булочку из столовки. Я ещё не встречался с Китом, и вообще уже не могу жрать в школе. Обещаю ему, что съем позже. Кит меня так и не дёргает. Стоило бы радоваться, но как-то тревожно. Со Стрижом, вроде, проблем быть не должно, а всё равно парюсь, вдруг Кит устроит подставу. Этот говнюк может. Быстренько заглатываю булочку после шестого урока и спускаюсь вместе с Машковой вниз, где уже ждёт Тоха. С Катькой нам по пути до «Стекляшки», там и прощаемся. Наконец-то добираемся на теннис. Я весь в предвкушении. На случай возможных казусов напялил узкие трусы из которых вырос, проверил – в них стояк под широкими спортивками почти не видно. В раздевалке, быстро переодевшись, сижу, наблюдаю за Тохой. А что ещё делать? Не в стену же мне смотреть. Он, стоя ко мне спиной, раздевается до трусов. Наклоняется, снимая джинсы, и на спине проступают все позвонки и сверху острые лопатки. Потом он выпрямляется. Поясница узенькая совсем, грудь чуток пошире и раздаётся к плечам. Прикольно так, эффектно. Кожа белая, загар только по футболке. Вижу его такого… хрупкого, уязвимого. Так и хочется обнять, окутать, спрятать. И самому прижаться. Кожей к коже. До дрожи, ничего не могу с этим поделать. Резинка на трусах жутко режет, а узкие дырки для ног впиваются в задницу и давят в паху. Выскакиваю нафиг из раздевалки и жду возле корта. Потом Тоха объясняет мне как держать ракетку. Стоит за моей спиной, ступня к ступне, приникая всем телом от щиколоток до самых ладоней. Его пальцы поверх моих, подбородок упирается в плечо. Я как только не выделываюсь, чтобы держать эту ракетку, неправильно. Он терпеливо, снова и снова поправляет мою руку, водит ей в воздухе, демонстрируя разные положения для ударов. Я плотнее прижимаюсь спиной. Это могло бы длиться бесконечно, но я сам начинаю ржать. Пытаемся играть. Я больше смотрю на Тоху: как он двигается, как напряжённо замирает, в ожидании, попаду ли я по мячу. Он хмурится и втягивает щёки, когда мажу, и радостно улыбается, когда мне удаётся отбить. Расстраивать его не хочется, и я стараюсь. Попасть по мячу не проблема, но он чаще всего улетает в аут. Приходится сосредоточиться, но только к концу тренировки удаётся провести серию и то, Тоха подыгрывает, как только может. Но при этом выглядит просто счастливым, и я с него прусь. Уходим оба довольные. Тоха аж светится, и я не могу на него наглядеться. Хочу, чтобы он всегда был такой. Вот так искренне и легко улыбался, непринуждённо смеялся, гордый собой. Чтобы смотрел вот так же открыто с этим радостным блеском в глазах. А потом ещё предлагает зайти и помочь с домашкой, оказывается его отпустили аж до пяти. Я соглашаюсь, стараясь не думать, что «больше-то нам нечем заняться». Тем более мы теперь играем в теннис. А домашка с ним как игра: нужно не ошибиться, чтобы увидеть, как с его лица исчезает напряжение, а губы расплываются в улыбке. За всё время после уроков не вспоминаю ни про Кита, ни про школу. И даже когда остаюсь один, думаю только про Тоху. День был офигенский. Может, лучший в моей жизни. До прихода матери успеваю вздёрнуть. В мыслях Тоха в моих объятиях, в своих синих трусиках, у меня под пальцами его тонкая талия, его кожа, а он льнёт к моей голой груди обнажённой спиной. Весь мой. После такого, даже запах спермы не кажется противным. Хотя по утру, когда мать будит в школу, от него снова тошнит. Я слышал, у нормальных людей эта фигня случается «иногда», а не каждый день. Походу, я сильно озабоченный. Пятница. Сегодня у Тохи тренировка и я поеду с ним, это придаёт сил. По дороге в школу спрашиваю, собирается ли он на дискотеку в эти выходные. У меня денег осталось ещё ровно на два билета. Если снова идти с Машковой, то это будет последний раз. Потом разве что выпрашивать у матери. Тоха отчего-то хмурится и будто даже сердится. Так стыдно за свои выкрутасы в прошлый раз? Он говорит, пойти на дискотеку не получится. Зато в субботу вечером у него никого не будет дома. Можем поиграть. Вот это улёт.