Перелом

Кит валит в медкабинет, а я на историю. Сижу, и меня реально потряхивает. До больнички я вроде ещё никого не доводил. А тут… врезал-то один раз. Может он сам по себе больной? С головой там что-нибудь. Я тыщу раз летал и похуже, и ничего, не сдох. Ну, голова поболит пару дней, а потом проходит. А у Тохи вот было сотрясение. У меня даже сейчас холодеют руки и немеют пальцы от этого воспоминания. Мы ещё совсем мелкие были, катались на ледяной горке. Тоха съехал вниз и когда вставал, ему в ноги въехал какой-то ушлёпок. Тоха грохнулся на спину и ударился об лёд затылком. И так и остался лежать. Так страшно было, я даже прикоснуться к нему боялся. А он смотрел в небо и не моргал даже. Потом у него из глаз слёзы побежали. Я начал их вытирать, руками его лицо закрыл и дышал на него, типа чтобы он не замёрз. Не соображал тогда ещё совсем. Потом Лёха прискакал, растормошил его и домой повёл. Всю дорогу тащил за воротник, а Тоха едва переставлял ноги, весь белый как снег. Мать на Лёху первым делом наорала, что он нас пустил на большую горку. Потом Тоху стало тошнить, вызвали скорую и его увезли. А я стоял на улице и смотрел вслед машине. И стало ещё страшнее. Казалось, это навсегда, жизнь остановилась, и снежинки падают по кругу. Пролетают мимо лица и снова оказываются сверху, и так будет вечно. Тоху в больнице продержали чуть ли не месяц. Сначала с сотрясением, а потом что-то ещё у него нашли. И за это время мы ни разу не виделись. А у Тохи до сих пор голова часто кружится, чуть душно или что, может и грохнуться — пипец страшно, но врачи сказали пройдёт с возрастом. Сижу и вздрагиваю от каждого шороха у дверей. Всё время кажется, что сейчас за мной придут суровые дядьки в синих рубашках. Но никто не приходит. Зато на перемене прилетает Тоха. Он уже в курсе. Сарафанное радио в школе работает на ура, а тут такое событие – скорая приезжала. Я пытаюсь заверить, что всё будет нормально. После встречи с Тохой, самому становится легче. Ну, в самом деле, что мне будет? На следующей перемене Машкова пытается дозвониться до Стрижа, но тот недоступен. Потом опять объявляется Тоха и заявляет, что уже узнал, куда увезли Стрижова и после пятого — последнего у меня урока, он отпросится с английского, и мы вместе поедем в больницу. Ну, нафига туда ехать? Что я могу сказать Стрижу? И уж совсем не хочу, чтобы Тоха узнал, что я блювал в школе. А Стриж, походу, видел, может взболтнуть. И самое обидное — наш теннис отменяется. Ну, по крайней мере погуляю с Тохой. После уроков жду, пока он заливает матери по телефону, что забыл о дне рождения одноклассника, а они сегодня будут отмечать всем классом. И подарок он сейчас сбегает купит. И да, конечно, можно и фотоальбом. Я слушаю и тихо фигею. Так красиво и складно он сочиняет, и ни капельки не смущается. Когда он стал таким? Смотрю на него и восхищаюсь всё больше и больше. Он выглядит очень самоуверенным. И в плечах немного раздался, но всё равно такой… хрупкий. Милый. Мне всё больше нравится это слово. Тоха суёт телефон в один из своих бесчисленных карманов и, встретив мой взгляд, улыбается: — Это не я такой, это жизнь такая. Я глотаю слова: «Ты офигенный» и говорю только: — Красиво врёшь. А он тут же делает суровое лицо: — Погнали. Сперва он тащит меня в магаз, покупает апельсины, бананы и шоколад. Это всё для Стрижа. Потом суёт мне чебурек: — А ты в столовку-то вообще в школе не ходишь? Ни разу тебя там не видел. До меня только тут доходит, что обеды у нас теперь в одно время. Мычу: — Не могу я эту парашу жрать. — Дай угадаю, а мать тебе на обеды денег даёт. — Ага, щаз, дала она мне денег, сама в школу ходит платить. — А сказать, что ты там не ешь слабо? Можно же самому покупать, хотя бы булочки или чего. Забавно, именно из-за этого мы с матерью в тот раз и поцапались, когда она обещала мне комп. У меня почти получилось проучиться без троек целый месяц, а потом я разбил грёбаное окно и началась вся эта история с Китом. Вскоре я перестал ходить в столовку, сказал ей, что не могу там есть и попросил вместо оплаты обедов давать мне деньги. А она решила, что я специально это придумал, а деньги мне нужны на наркотики и сигареты. Перетряхнула все мои шмотки в поисках «улик». Я психанул. Ляпнул, что ненавижу её и свалил из дома. Купил пачку сигарет и выкурил почти всю. Сидел на крыше и курил одну за другой через не хочу. До этого я пробовал только в деревне, там мы курили одну сигарету на четверых. А тут чуть не сдох. Кажется, в тот день я и обещал Тохе, что не буду курить. Мало что помню. Вечером, провонявший куревом еле дополз до дома, а мать заявила, что раз я «так» к ней отношусь, никакого компа мне не видать и карманных денег тоже больше не будет. Я ненавидел всех. Её, Кита, учителей, школу и всех тех, у кого есть компы дома. Даже Тоху, который вечно что-то жужжал про интернет. Но ещё не себя. Себя мне тогда было жалко. Теперь уже всё иначе. Рыкаю: — Не даст она мне деньги. Тоха хмурится, но больше не докапывается. В больнице узнаем, что часы посещения у них с пяти до семи. Сейчас только половина четвёртого. Вываливаемся на улицу. Тоха суёт обе руки в карманы джинс, сжимает плечи и задумчиво смотрит в небо. Я подталкиваю его в бок: — Можем ещё успеть на теннис и обратно. — Ты же уроки не сделал. — Он опять издевательски кривится. Не будь это Тоха, я бы, наверное, двинул. Да, я сам виноват, сделал глупость, испортил день себе и ему. Но на его лице издёвка. Он всё равно милый, только совсем не «мой». А у меня эти уроки вместе со школой поперёк глотки. И это буквально – в горле ком из чебурека со спермой. Ставлю рюкзак на поребрик, пинаю по нему с размаху и топаю прочь. Тоха догоняет и хватает меня за плечо: — Да, что с тобой? — выскакивает впереди, упирается руками в мою грудь: — Игорь, стой, прости, ладно. Прости. Я останавливаюсь, не сразу, но всё же смотрю на него. На распахнутые глаза и чуть приоткрытые губы. Он кладёт ладони мне на плечи. Мотаю башкой и закрываю глаза. Он ни в чём не виноват, дело вовсе не в нём. Я не должен на нём срываться. Только не на нём. Слышу: — Успокойся, ладно. Всё будет хорошо. Я помогу с домашкой. Потом сходим к этому Стрижу. Всё будет хорошо. Завтра в теннис поиграем, если хочешь. Ладно? Хорошо? Так хочется в это поверить. Поверить ему. В его слова, которые он шепчет так близко, что я ощущаю дыхание на подбородке. Мне правда становится хорошо. Так не должно быть, я не должен заставлять его дёргаться из-за меня, но сейчас мне хорошо. Смотрю в его глаза прямо перед собой. Стоило бы сказать: «всё в порядке», но я не хочу его останавливать и заявляю: — Не будет. Он сжимает губы, и в глазах опять эта боль, будто я уже умер. Тоха шепчет умоляюще: — Ты сам мне обещал. — Хотел тебя успокоить. Его пальцы сжимаются, впиваясь мне в плечи: — Может, объяснишь, что с тобой происходит? Это он со мной происходит. Если бы не он, я бы забил на эту школу, на всю эту хрень. Но если ему это хоть немного нужно, если для него это важно, если он будет рядом, я справлюсь. — Да достала просто эта учёба. Он облегчённо вздыхает: — Давай, я помогу, ладно? — И облизывает губы. Чёрт, так близко, я рехнусь. Киваю. Сегодня всё равно мне деваться уже некуда.