Перелом

Дождь льет весь день, и я весь день сижу дома. Комната намертво пропиталась запахом спермы и мне он уже почти нравится. Я бы, наверное, вообще не вылез из кровати дальше толчка, но ближе к вечеру дождь стихает, а перед воротами возникают: Кен, Ванька-Крыж и Стройбат. Последнему уже далеко за двадцать, и он не появляется в общей компании. Вылажу из дома. И Кен сходу: — У тебя чё, велик отжали? И хули молчишь? — Ниче у меня не отжимали. — А чё, велик в лесу зарыл? Чтобы с Голумом на тачке покататься? Блин, деревенское радио, хуже сотовой связи. Тут все обо всех всё знают. Вздыхаю: — Я его поменял. — На что ты его поменял? — А тебя касается? — Касается. Если Ипатовские отжимают у наших барахло. Это, блядь, всех касается. — Никто у меня его не отжимал. Я ж сказал, поменял, что не ясно? — Нихера не ясно. Рассказывай всё. — Ну, на телефон поменял. Надо было. Что ещё? — Чё за телефон? Покаж. Поди дерьмо какое-нить тебе впарили. — Нормальный телефон. Нокия. — Тащи, давай. Кен не отстает. Приходится нести телефон. Они решают, что меня развели и надо ехать в Ипатово всё разруливать и возвращать велик. Я упираюсь, как могу, и в итоге рассказываю, что разгромил ларёк, мне туда нельзя. Но Кен только смеётся, говорит, что никто не будет искать сраный зарядник и менты такие дела не заводят. Вообще, убеждать его, в чём либо, бессмысленно. Парни уже заранее всё решили, на меня им пофиг, просто нашли предлог пободаться с Ипатовскими. Рафик уже пригнал грузовую газель к дому Кена и туда забиваются почти все деревенские, кто в числе «посвященных». Кен впихивает меня в салон и сам рядом, на переднее сидение залазят ещё двое, остальные в кузове. Когда доезжаем до Ипатово, уже начинает смеркаться, на рынке почти никого. Рафик сдаёт задом, ставит машину прямо в воротах, и наши ломятся внутрь. Я подбираюсь к окну и смотрю им вслед, стараясь не светиться. Начинается кипишь, народ валит с рынка, торговцы сворачивают свои пожитки. Потом слышатся крики, свист, несколько местных чуваков вбегают в ворота. Очень хочется взглянуть, что там происходит, но немного ссыкотно. Вскоре всё стихает. А ещё минут через пять возвращаются наши. Кен заталкивает в салон тощего дёрганого упыря из местных. Все грузятся в машину и мы снова куда-то едем, куда указывает этот торчок. Он всю дорогу сидит, зажав трясущиеся руки между колен, и мотает головой, куда поворачивать. Останавливаемся возле двухэтажного барака. Кен с этим упырём и ещё несколько парней отправляются внутрь. Их нет довольно долго, и я, пользуясь случаем, отправляю Тохе дежурное «Бу». А он опять звонит. Я порываюсь выпрыгнуть из машины, но меня не выпускают. В ответ, на удивление Тохи, сообщаю, что заскочил в Ипатово по пути с парнями. Долго рассказывать, что к чему. Хочу слышать его. Слышать его голос. Он говорит, что сейчас на улице, и они уже больше часа ищут по дворам подаренного Ирке пуделя, который испугался петарды и сбежал. Тоха рассказывает, что Ирка неделю топала ногами, что это не доберман, и вообще, собаку она хотела, когда была маленькая, а сейчас она ей не нужна, но теперь от этого щенка глаз оторвать не может, носится с ним, как с ребёночком и заплетает на чёлку цветные резинки. Мне очень хочется спросить, как близко он теперь общается с этой Иркой и сколько у него всего там девок. Но я, стиснув зубы, только поддакиваю. Пока мы говорим, появляются парни и с ними тот чувак, которому я отдал велик. Они идут куда-то дальше во дворы. Кен машет рукой и Рафик едет за ними. Машина останавливается и все валят в какой-то двор. Потом появляется Кен и машет мне. Я вылажу, не прекращая разговор. И тут выкатывают мой велик. Конечно, я хотел бы его назад. Но телефон мне нужнее. Я крепче прижимаю его к уху, мотаю башкой и отшагиваю назад. Кен кивает на велик и говорит: — Вали отсюда через Рассветную, — машет рукой куда-то вправо. Я всё же отрываюсь от трубки: — А телефон? Кен лыбится: — Оставь себе. Моральная компенсация. Нерешительно берусь за ручку велика. Как-то трудно поверить, что всё так просто. — А вы чего? — Позырим, может кто-то ещё подтянется. Если чё, зацепим тебя по дороге. — Он снова кивает вправо: — Давай, ноги в руки и дуй. Там по улице направо и вниз. Я сажусь на велик, не веря, такому счастью. Одной рукой держу трубку, второй руль, еду куда указали, всё ещё не веря в происходящее. Просто не может быть, чтобы так повезло. Не бывает такого. Но я еду на своем велике, и телефон тоже со мной, и Тоха ещё на связи. Я радостно сообщаю, что мне вернули велик, но он, вместо того, чтобы разделить мою радость, начинает спрашивать, где я и что происходит. Теперь уже рассказываю всё. Они щенка ещё не нашли, но вроде кто-то его видел. И ещё у них днём шёл град. Фиг знает, может у нас тоже был, я не заметил, весь день выдавливал из себя сперму. Тохе я этого сказать не могу. Говорю: «погодь» и бросаю трубку, потому что мне на встречу идут два чувака с настоящими битами. Я резко сворачиваю во дворы и топлю педали, в надежде, что меня не засекли и не бросятся наперерез. Вроде проскакиваю, но решаю не останавливаться, пока не доберусь до центральной улицы. Не знаю, что Кен с ребятами там затеяли. Если туда подтянется всё Ипатово, их просто задавят. Хотя понятно, что если бы парни просто приехали, забрали велик и свалили, то завтра гости были бы у нас в деревне. Мне-то и пофиг. Велик получил и радуйся. Но стрёмно. Может, стоит вернуться? А то получается, я подставил своих и свалил. Как раз выкатываю на Ленина, которую как-то там переименовали и останавливаюсь. Надо решить, валить или вернуться… Тут снова звонит Тоха, я ему говорю: — Тох, я тебе позже напишу. Хочу сбросить, но он кричит: — Игорь, стой! Подожди! — Я замираю, слышу его дыхание, потом шёпот: — Игорь, пожалуйста, не ходи туда, — таким голосом, будто я с крыши собираюсь прыгнуть. И мне нравится... Нравится, когда он такой. Я ведь даже не говорил ему, что хочу вернуться. Я такой предсказуемый? Он так хорошо меня знает… Как же это приятно! И вот что я должен ему сказать? А он шепчет: — Игорь, пожалуйста. Поговори со мной… Меня почти разрывает. Я наваливаюсь на руль, чуть не падая. Я хочу это слышать. — Я должен. — Сам мысленно умоляю: «Продолжай. Уговаривай меня». — Игорь, не глупи, пожалуйста. Ты мне обещал. — Обещал? — Не делать глупостей. Я молчу, зажмурив глаза. Он дышит так, словно только что бежал. Так классно, ощущать как он волнуется за меня. Сладко. Может даже круче, чем оргазм. И я хочу ещё. Я никуда не пойду, но хочу слышать это снова и мычу: — Я не могу. — Игорь, прошу тебя. А если они ножами начнут махать? Ты там ничем не поможешь. — У них там биты. И если я не собираюсь возвращаться, то мне лучше убраться подальше с видного места, но я не могу шевелиться. Я хочу слышать его. — Игорь! Не будь идиотом, — фырчит уже сердито. Так мило. — Думаешь, лучше быть ссыклом? — Лучше быть живым и, желательно, не инвалидом. — Ради чего? — Я тебя прошу. Хотя бы ради меня. — Ради тебя? — улыбаюсь. Ради тебя, Тошенька, я пойду куда угодно. Слышу, как он дышит в трубку, но уже спокойнее, повторяет: — Хотя бы ради меня. Я тебя очень прошу. Ради тебя... Это чертовки приятно: знать, что я тебе нужен. И я говорю это вслух: — Ладно, только ради тебя, — тяну последнее слово, чтобы он понял, что я без него просто не выживу. И это буквально. Пусть знает. Он вздыхает, а я пытаюсь представить его лицо. Что он сейчас делает? Хмурится или улыбается? Я не могу понять. А он шепчет: — Спасибо. Чёрт, я просто использую его слабость, его чрезмерную ответственность, от которой он никак не может избавиться. Шепчу: — Прости. — Но я знаю, что буду делать это и дальше. Буду его мучить. Это все, что я могу, больше у меня ничего нет. — Где ты сейчас? — Я… еду к библиотеке. — Я и, правда, начинаю крутить педали в ту сторону. Там уж точно спокойно. — А ты? — Возле двадцать-седьмого. — Не нашли щенка-то? — Нашли. Ирка уже дома, наверное. Я улыбаюсь. Ирка ушла, а Тоха остался ради меня. Хотя, его могут начать искать, но он вроде бы не торопится. По-любому боится, что я таки поеду назад. Я не хочу, чтобы он уходил, но подставить его перед предками, будет уж совсем подло. Вздыхаю: — Ладно, чё, иди тоже. Тебя потеряют ведь. — Не потеряют, — голос звучит резко. Походу мои слова возымели обратный эффект. — Тох, ладно, не парься. Не поеду я туда. Там уж поди всё закончилось. — Обещаешь? — Клянусь! — Ладно, — кажется, улыбается, — У меня есть ещё минут десять. Обожаю, когда он говорит: «ладно». Он это произносит как-то по-особенному, тягуче, ровно и гладко. И в этот миг будто весь мир замирает так… «ладно», как надо. Я часто пытаюсь это повторить, но у меня так «ла-адно» не выходит. Библиотека оказывается закрыта. Ну, да сегодня же воскресение. Заворачиваю за крыльцо, сажусь на завалинку, прислоняюсь затылком к стене. Меня отпускает, накрывает приятная слабость. Так хорошо. Выдыхаю бессвязное: — Тох, спасибо. Он смеётся: — Всё-таки ты дебил. Я тоже не выдерживаю и ржу: — Зато с великом и телефоном. — В твоем случае то, что не со сломанной шеей, уже счастье. Лыблюсь: — Ты счастлив? Он молчит. А я мычу: — Тох, а я счастлив, — сам не верю, что сказал это. «Счастлив»? Серьёзно? Но сейчас я медленно подвергаюсь ядерному распаду, ещё чуток и начну в темноте светиться. И я не могу подобрать другое слово. — Рад за тебя, — голос у Тохи какой-то сдавленный или даже грустный. — Тох, ты чего, а? Ну, сердись на меня. Я ж дебил. На таких нельзя сердиться. — Ага, блаженный прям. Я правда себя блаженным чувствую. Счастливым дебилом. Чё это вообще? Могу только мычать: — То-о-ох. — Игорь, скажи честно, ты обкуренный что ли? Я с трудом сдерживаю ржач. Тобой, Тошенька, опьянён. Весь день о тебе мечтал, а теперь плавлюсь от твоих слов, твоего голоса. Вслух как можно серьёзнее заявляю: — Нет. Просто мне хорошо. Велик вернул. И вообще. — А головой ты случаем не стукнулся? — Ну, пару последних дней не стукался. Тоха тяжело вздыхает: — Слушай, мне правда пора уже. Едь домой, а? — Хорошо, хорошо, мамочка. Домой… как бы я хотел домой. К тебе, Тошенька. Лыблюсь: — Жди, ща доберусь до вокзала и прикачу на электричке. — Куда? …вообще с дуба рухнул? Да, я несу охинею, но я бы запросто приехал. Выдавливаю смешок: — Ладно, не дёргайся. Шучу я. — Глубоко вдыхаю. Чет меня вообще занесло, блин. — Хотелось бы верить. — Правда. Он вздыхает: — Ладно. Давай, тогда, пока. Чёрт. Чёрт. Стискиваю зубы, мычу: — Угу, пока. — Ты в среду-то будешь? — Буду. — Тогда до среды. — До среды, — повторяю эхом. — Пока. Я улыбаюсь. Он будто сам тянет время. Шепчу: — Пока. — И слышу гудки.