Перелом

В первые дни вообще не жарко и основное развлечение в деревне это футбол. Играем мы на площадке для выгона скота у бывшего совхоза. Вместо ворот - две сколоченные арки. Я немного потерял за зиму форму, но это не надолго. Вечерами до поздней ночи расслабляемся у костра, домой доползаю, еле шевеля ногами, девять месяцев без нагрузки дают о себе знать. По утрам всё ноет так, что едва встаю, но это приятно и пошлятина не лезет в голову. Лишь изредка вспоминаю о Тохе и стараюсь не думать вовсе. Особенно о том, что дрочил, мечтая о его члене. Это реально мерзко. Я какое-то уёбище. Один раз у костра появляется Юрка Корсов. Юрка офигенно поёт и играет на гитаре. Он тоже городской, и ещё он из «умников» и не играет в футбол. Таких тут не любят, но за гитару ему всё прощают, даже то, что он отрастил себе хаер. И если в городе всяких чудиков сейчас полно и ещё байкеры ходят с длинными патлами, то в деревне это явление из ряда вон выходящее и ещё недавно волосатых называли просто: «пидор». На гитаре бренчат многие, но с Юркой они не идут ни в какое сравнение. Когда поёт он, то вокруг все затыкаются. Ему не подпевают, его слушают. Слышен только его голос, струны и треск костра. Юрка часто поёт Цоя, при этом, в отличие от остальных, он не пытается подражать его голосу, поёт как-то по своему, даже лучше. И ещё он не стесняется сопливых песен, которые тут не в почете, но ему и это можно. Я такие песни не люблю, но когда поёт он, залипаю. Он закрывает глаза и на лице у него что-то неимоверное, настоящее. Вскоре лето становится похоже на лето и к полудню уже жарко. Попинав с утра мяч, валим на речку. Вода ледяная, но мы плещемся, пока не спадает жара. Время ещё часа три-четыре и парни снова собираются на поле, а я понимаю, что не могу. После расслабона и холодной воды мышцы болят с новой силой. Кажется, даже больше, чем в первые дни. До кучи обнаруживаю, что у велика спустило колесо и не держит совсем. Свистит ниппель. Ковыляю домой, толкая велик рядом. По дороге встречаю Севку, он указывает пальцем мне за спину, шепчет: — Она к Белому идёт. Пойдешь смотреть? Оборачиваюсь – там Маринка. Мы только что прошли мимо друг друга, а я её даже и не заметил. Вообще-то подглядывать за деревенскими довольно скучно. Ничего, похожего на порно там нет. Когда ребята поопытней, ещё можно увидеть что-то «такое», но Белый лишь чуток старше нас. У таких всё банально: хоп-хоп, лёг, подёргался и готово. Единственное, что в этом вставляет — не попасться. Ныкаю велик тут же в кустах. Никто, конечно и так его не возьмёт, но это палево. Любовное гнездышко оказывается в одном из заброшенных домов на отшибе. Окна заколочены досками. Таких заброшек в дереве полно. Чуть ли не треть. Все валят в город. Этот ещё относительно новый, в смысле – брошен недавно и ещё похож на дом: вертикальные стены, целая крыша и даже двери на месте. Судя по тому, как уверенно Маринка шмыгает внутрь, Белый уже там. Когда она скрывается за дверями, я развожу руками: — И какого фига мы там увидим через такие щели? Севка загадочно скалится и кивает вправо. Иду за ним в сарай. Он показывает лаз в стене дома и прикладывает палец к губам. Проникнув в дом, оказываемся в закутке за печью. Из комнаты доносятся смешки. Севка лезет наверх. Капец. Если Белый нас застукает, смыться мы не успеем. Когда залажу на печь, Севка уже стоит на коленях и дрочит. Перед ним ветхая занавеска со множеством дыр. Выглядываю, комнатка крохотная и любовнички практически под нами. Близко. Щекочет нервишки. Это в городе я псих, которого все опасаются, а тут просто городской дрыщ. И Белый не пощадит. Он уже задрал Маринке платье. Как я и ожидал, события развиваются молниеносно и ничего толком не видно, кроме дергающегося зада и Маринкиных коленей. Севка же умудряется кончить аж раньше Белого. Он натягивает штаны, крутит в воздухе рукой, типа давай быстрей. Лучше бы свалил. Меня вообще не прёт… Дома, не торопясь, ощущений было в разы больше. Севка толкает меня кулаком в плечо, кивает и к облегчению всё же валит. А я падаю задницей на пятки. И не от удовольствия. Я смотрю на капли Севкиной спермы и мне становится тошно. Не хочу… И не только из-за запаха, напоминающего про Кита. Вообще не хочу. В деревне забавные традиции обхождения с теми, у кого не вовремя случился стояк. Могут окатить ведром воды. Но это ещё не беда. А вот на речке. Там с простофили стягивают трусы, вчетвером хватают за руки и ноги, раскачивают лицом вниз и с бросают охладится в воду. Смотреть на это со стороны весело, но испытывать на себе совсем не охота. Вообще ничего не хочу. Домой возвращаюсь чуть живой. На следующий день с утра прусь к Витьке, искать ниппель. Такие вещи тут на вес золота. Купить их можно только в райцентре. Есть ещё вариант заказать в местном магазине, единственном на всю деревню, но ждать придётся не меньше недели. Митька на огороде отдувается за двоих, пока Витька лечит руку. Ниппеля у него нет, говорит, есть у Жеки. Тот живёт за мостом, в противоположном конце деревни, у самого въезда. Деревня тянется вдоль реки. Тут по-большому счёту одна улица со следами асфальта — бывшая дорога, которая проходила из Ипатово в Кущино. Кущино сейчас полностью вымерло. Мы туда гоняли в прошлом году на великах, всю жопу отбили. Там реальный постапокалипсис. Будто человечество вымерло и природа вернула свои владения. Разрушенные дома, проросшие сквозь крышу деревья. В нашей тоже почти треть заброшенных, но пока не похоже на декорации триллера. Пока дохожу до Жеки, встречаю ещё нескольких пацанов. В деревне с каждым надо поздороваться, и перекинуться парой слов. И «Как дела? — Нормально» тут не катит. Тут каждому надо рассказать, куда и зачем ты идешь, от каждого выслушать чем он занят и соображения, что проблема может быть и не в ниппеле. Жеку я, как приехал, ещё ни разу не видел, он сидит дома под домашним арестом. Выходит с жутким заплывшим глазом и едва ковыляет. На вопрос «Кто его так», отмахивается. Значит: отец. Хотя в деревне дубасят всех, но вот такое я вижу впервые, и мне с трудом удаётся удержать язык за зубами. Семейные дела тут не обсуждают. Никогда. Заикнешься – ты слюнтяй-жалоба-ябеда на всю жизнь. И если тебе на вопрос, откуда синяки не отвечают «подрался» или «с крыши упал», то лучше не спрашивать. А если кто-то объявляется со следами от вицы, то это повод для стёба, так как вицами хлещут бабы. А вицей это капец больно. Бабка меня раз отодрала по малолетству, хоть и только через штаны, но воспоминания на всю жизнь. Ремень по голой жопе, по сравнению с вицей просто ласка. Хотя ремнём «как следует», так чтобы оставались следы на коже, мне и не доставалось. У матери силенок не хватало. Вообще, когда я ещё позволял себя лупцевать, у нее была традиция предлагать на выбор ремень или угол. Я всегда выбирал ремень, так как торчать в углу это сущий ад. Можно сказать, что у меня было демократичное воспитание. Тоху вот мать вообще ни разу в жизни не трогала. Отец может отвесить затрещину, но не более. Наверное, поэтому, он такой… в голову опять приходит слово «милый». Какое-то наваждение, такое слово противное, приторно-слащавое. И от него внутри тянет так, что трудно дышать. Одни раз отец Тохе всё же всыпал. Мы тогда пускали зажжённые самолетики с лоджии. Идея была, конечно же, моя. Один горящий самолетик попал на лоджию на седьмом и там загорелось что-то. Тоха вызвал пожарных и назвал им свой адрес, ну и поплатился за своё геройство. Жека между тем, выносит мне долгожданный ниппель. Потом сидим под забором, я ему пересказываю деревенские новости. А он тут: — Можно тебя попросить кое о чём, только по секрету. Жму плечами: — Ну, говори, чё. — Обещай, что никому не расскажешь. — Обещаю. Жека набирает полные лёгкие воздуха и выпаливает: — Я тя попросить хотел, ну, если вдруг, будешь в Ипатово, заскочи там в библиотеку, возьми мне… книжку… с приключениями, — уже шёпотом и будто извиняясь: — Мне, так, пока дома сижу… делать нефиг. — А чё за секрет? — Так пацаны не поймут. Я же не маленький… Я ржу: — Типа, если ты будешь серьёзные книжки читать, то они поймут. Ага, щаз, умников в деревне не любят ещё больше, чем в городе. А Жека и так тихоня, в нашей школе его бы сразу затюкали, а тут ещё ничего. Жека сжимает губы и отворачивается. Вздыхаю: — Ладно, не парься, не скажу я никому. Велик сделаю, привезу тебе книжку. Жека шепчет: — Там билет ещё надо читательский. И ещё мне книжку надо вернуть. — Тащи тогда. Кивает, ковыляет в дом. Вскоре оттуда слышится трехэтажный мат, затем грохот у самых дверей. Я на всякий случай отхожу подальше.. Жека возвращается через пару минут, вроде даже не более битый. Он суёт мне книгу и «Читательский билет». Я из любопытства открываю, там с десяток страниц писанины. Жека смущенно отводит глаза. Я снова хихикаю: — Ладно, не парься. Он кивает, шмыгает носом. По дороге к дому становится тоскливо. Все-таки в этом мире слишком много дерьма. В деревне вообще не возникает вопроса: «Зачем люди заводят детей». Тут они просто появляются. У Жекиной матери появилось трое, прежде чем она померла, рожая четвертого. Отец Жеки в это время был пьян и выставил её вон, чтобы не мешала бухать. Утром её нашли в канаве. После этого он закодировался, теперь не бухает, но стал ещё злее прежнего. Большинство мужиков тут лесорубы. Летом вырубок нет и они только бухают. Управление лесхоза в Ипатово. Там же есть зачатки цивилизации и ещё там есть сотовая связь. Домой возвращаюсь уже в сумерках, переться на костер пешком неохота, колупаться в полутьме с великом - тоже, и вообще становится тоскливо. Завтра же сгоняю в Ипатово и привезу Жеке книгу. Он чем-то напоминает мне Тоху. Не внешне, но что-то общее у них есть. Хотя бы даже это увлечение чтением. Вспоминаю опять Тохино лицо, когда мы стояли в подъезде перед разлукой. И опять внутри всё сжимается. Прошло уже две недели, а помню это выражение, в точности так же, как в тот момент, когда только закрыл дверь. И от этого хочется выть и кусать локти. Что это, бля? Втыкаю в телефон зарядку и перечитываю последние смс-ки. Те, что он присылал, когда я был в гараже у Серого. По телу разливается тепло. Приятное, но в то же время болезненное. Сижу на полу, возле розетки и перечитываю всё снова и снова. Представляю, что доберусь до Ипатово и получу от него сообщение. От этой мысли мучительно-сладко сводит живот. Залажу в постель и засыпаю с телефоном в руке, как идиот, поглаживая пальцем экран и уговаривая: «Ну, пожалуйста».