Перелом

Мать, едва вернувшись, начинает суету, по поводу сборов меня в деревню. Ну да, а завтра-то за целый день мы не успеем. Ей просто не терпится меня спровадить. Интересно, а она водит домой мужиков, когда меня нет? Очень надеюсь, она не кладет никого спать в мою кровать. Я пытаюсь забить на этот кипиш и смотреть телек, но она мечется по комнате, так, будто я уже на самолет опаздываю. Вообще не врубаюсь о чем фильм. Люди куда-то ходят, стреляют, чё к чему – не пойму. Ощущение, будто во мне что-то умерло. Фиг его знает, что там могло умереть, вроде там ничего такого и не было. Но сейчас этого «ничего» не хватает, так что хочется выть, как волк на луну. Сидеть где-нибудь в заснеженном лесу и выть. Слышать, как этот вой отдаётся в горах гулким эхом, заставляет дрожать снег на огромных деревьях. А я смотрю на луну и звезды, вою и ощущаю, как внутри меня рождается этот звук, заполняет собой, вытесняя странную пустоту. Валю на крышу. Тут, блин, холодно и сильный ветер. И на небе ни одной звезды. Ныкаюсь за входной коробкой, тут не дует, зато можно повыть на пару с ветром. Но без луны, как-то не то. А вместо неё перед глазами лицо Тохи в тот момент, когда мы стояли в подъезде. Он от меня чего-то ждал? Или сам хотел что-то сказать? И почему это так больно? Типа боль разлуки? Это ведь дурацкая киношная выдумка. В жизни всё намного проще. Сколько раз мы с Тохой уже расставались на лето. И ничего. А сейчас? Неужели теперь это действительно навсегда? Это он хотел сказать? Конец дружбе? Детство закончилось… Детство. Смешно. Где я и где детство. Где вообще эта грань? Когда узнаешь, что не существует Деда Мороза? Когда узнаешь, что любовь нужно ещё заслужить? Когда узнаешь, что тебе вообще врали всю жизнь и продолжают теперь? Или когда понимаешь, что мир дерьмо и больше не веришь в мечты? Когда соглашаешься отсасывать мужику? Когда случается первый стояк? Когда вчерашние забавы вдруг становятся «извращением»? Подползаю к бортику, ложусь на него грудью, уперев подбородок на край, смотрю вниз, на огоньки. Отсюда город выглядит как супер-механизм, который работает на человеческих жизнях. Миллионы людей встают, умываются, идут на работу, приходят домой, ругаются, трахаются, спят и всё по новой. И даже никакая матрица не нужна, они делают это по собственной воле и сами себя воспроизводят. Вспомнилась футболка, в которой Серый раньше ходил в школу. На чёрной ткани, парень, обмотанный бинтами и ими же привязанный к стулу и надпись: «Сначала нас учат ходить и говорить, а потом сидеть и молчать». И ещё нам рассказывают сказки, внушают дурацкие мечты, а потом бьют башкой об стену: «опомнись, детство закончилось». Закончились игры, теперь ты винтик в этой махине. Или кирпичик. Ты-ды-дыц-дыц * вступает Pink Floyd. Ещё один кирпичик в стене. Но, если быть честным, я никогда в эту муть и не верил. Вот, мечтал ли я вообще когда-то по-настоящему? Ну, так чтобы не о своём компе, а «о великом». Типа, там изменить мир. Вот никогда со мной такого не было. Кажется, я был дерьмом в проруби с самого малолетства. И свой комп был пределом моих мечтаний – тем ради чего я был готов на всё. Вот и нефиг мечтать. И страдать из-за друга детства тоже. Он с другой планеты. И пусть там и останется. Суббота проходит как в тумане. Сваливаю из дома ещё с утра. Можно зайти к Дэну, но не хочу никого видеть. Не хочу разговаривать. И думать не хочу. Глубокая заморозка уровень два. Созерцание. В воскресение утром я залажу в жигуленок дяди Толи и он, ревя похлеще самого зверского байка, трогает из двора. Ну, вот и всё. Я даже облегченно выдыхаю. Впереди три месяца беззаботного лета. Без всякой связи с внешним миром. В деревне не ловят сотовые, нет интернета и только два центральных канала по телеку. Бабуля, увидев меня, тут же хватает и начинает тискать. Это жуткое дело. Не привык я к такому и вообще терпеть не могу, когда меня лапают, но сказать об этом бабуле я не могу. Она ведь из лучших чувств. Бабуля вообще такая – душа нараспашку. И никуда от неё не денешься. Терплю, сжав зубы. Она щебечет, как же я вырос и как она рада, что наконец-то приехал. Бабулю можно понять, она живет тут одна, и я её «единственная отдушина». Мать предлагала ей переехать в город, но бабуля говорит: «где родилась, там и помру». Вытерпев порцию истязаний, взлетаю наверх и замираю. Вдыхаю воздух – пыльный. Моя комната. Тут у меня своя комната. Не просто комната, а неприступное убежище – у бабули больные колени и на второй этаж она никогда не поднимается. С прошлого года тут никто не был. Всё покрыто толстым слоем пыли, доказывая полную неприкосновенность. Я с размаха падаю на кровать, выбивая оттуда клубы, которые кружатся вокруг. И это так круто. Устраиваю приборку, но не успеваю закончить, меня зовут с улицы. Выглядываю в окно. Снаружи Витька и Митёк. Я прислоняюсь к стеклу, глядя на них через низкое окно. На небе яркое солнце. Ребята в одних штанах. Три часа от города, а будто другая планета или другое время. Митька – старший, машет мне: — Погнали с нами за рыбой, а то Витька руку порезал. Как будто мы только вчера виделись. Будто и не было этого года. Ничего не было. Никакой школы. Только вечное беззаботное лето. Скидываю футболку и выныриваю из дома, бабуля успевает мне на ходу всучить несколько горячих пирожков. Парни уже идут к реке, я их догоняю, сую пирожки. Митька заметно раздался в плечах. А Витька, как был, так и остался чуть ниже меня, только заросший. Он разматывает бинт и гордо демонстрирует свой порез – это мягко говоря. Садануся топором. Выглядит впечатляюще. Рана сантиметров десять в длину и довольно глубокая. Они болтают о своем, что-то рассказывают мне из последних событий. Из вчерашнего. Дольше тут новости не хранятся. Главная новость – Петренко давеча грохнулся пьяный с трактора и сломал ногу, его возили в районку, вчера он вернулся с аппаратом илизарова и вся деревня ходит позырить на это чудо. Добравшись до лодки, я разваливаюсь на носу, одну руку опускаю в воду и смотрю в небо. Синее бездонное, ни одного облачка. Если пару дней простоит такая погода, то можно будет уже купаться. От созерцания меня отрывает пинок Митьки: — Эй, ты чё, помогать-то будешь? Сажусь, улыбаюсь. Ну правда ощущение, что никуда и не уезжал. Будто проснулся от тяжелого сна. Подбираюсь к борту, начинаю вытягивать сеть. Витька здоровой рукой помогает распутывать рыбу, а Митька на вёслах. Возвращаемся уже в сумерках. Вечером общий сбор у костра. Это на другом берегу, за деревней. Мое появление будто никто и не замечает, а может, никто не заметил отсутствия. Кое-кто пару раз окликает, хлопает по плечу. А так – ну, уехал, приехал, никому нет дела, но все в курсе. Тут мир кажется простым и устойчивым. Травим байки, жарим рыбёшек и картофан. Следующим утром я просыпаюсь, когда солнце уже высоко. Снизу доносится запах пирожков, но вставать меня никто не торопит. Я могу валяться хоть до самого вечера. И это прикольно. Растягиваю в разные стороны свои щупальца и балдею. Здесь я впервые в жизни исследовал себя между ног… а началось всё с лошадки-качалки, которая сейчас валяется в кладовке за этой комнатой. Я совсем мелкий был, скакал-скакал и стало как-то приятно там натирать. Ну, я и прижался плотнее. А потом стало так круто, что я грохнулся и разбил губу. Но это уже было не важно, – механику я уловил. Тогда я не понимал, что это вообще, но почему-то сразу решил, что взрослым об этом нельзя говорить. Хотя не считал это чем-то постыдным – просто мальчиковый секрет, я им поделился лишь с Тохой, когда мы подружились поближе. Ему в голову не приходило, что можно специально себя там потрогать и будет хорошо, хотя он признался, что испытывал нечто подобное, но никогда не доходил до финала. Наверное, я с рождения был озабоченным извращенцем, потому и согласился отсасывать Киту, а себя после этого трогать стало противно... Я вообще стал противен себе. С осени не дрочил ни разу. Типа, исправился, перестал быть озабоченным. Чмо. В памяти снова вонючий хуй. А ведь утро так хорошо началось. До этой осени Тоха тоже нисколько не парился. Даже когда мы уже знали что это и зачем. Чуть больше года назад ещё смотрели вместе порнуху, помогали друг-другу и иногда даже имитировали увиденное и не считали, что делаем что-то плохое. А потом его переклинило и он заявил, что пора прекращать страдать этой фигней. Интересно, а дрочить он тоже бросил? Мне сводит живот, и я наблюдаю, как в трусах встаёт… Хотя я не трогал. Забавно. Он у меня заметно подрос. Не такой огромный, конечно, как у Кита… Бля. Вот нельзя думать о чём-то другом? У Тохи, судя по очертаниям брюк, тоже вымахал, и он его теперь прячет. Смешной. А я бы хотел увидеть его… Напряжение возрастает. Обхватываю себя полной ладонью и всё же наяриваю. Чёрт, хочу посмотреть, как Тоха спускает. Он ведь уже спускает? Или стояки начинаются раньше? Хочу это видеть. Хочу чтобы он спустил мне в рот, как бы уёбищно это не звучало. Хочу узнать, какой он на вкус. Сводит тело, и я вскидываюсь. Круть. И как я без этого жил так долго?