Перелом

Серый треплет меня по спине. Я уворачиваюсь. Вообще терпеть не могу, когда меня трогают. Даже если это Серый. Но он настойчиво сдавливает моё плечо и кивает на телефон: — Девчонка? — Не, — мотаю башкой. Он придвигается ближе, его рука всё ещё у меня на плече, а он шепчет: — Если в школе совсем фигово, попроси мать, чтобы перевела в другую. В сто двадцатой нормальные учителя и бассейн, а идти чуть дальше. Я пытаюсь собраться с мыслями и понять, о чем он говорит. При чём тут школа? А, да, в школе мне тоже хреново, это точно. Другую школу? Я на миг представляю другую. Без Кита. И даже без Перовны. И без Тохи. В следующем году мы будем учиться в одну смену. Выдавливаю улыбку: — Ладно. Серый кивает: — Ну, погнали. Он натягивает на себя брезентуху, уляпанную чёрным маслом и жирными пятнами. А я по-прежнему, в его косухе. Мы снова едем на байке. Всё же это так круто. Я пытаюсь запомнить это редкое ощущение такой – очень простой – радости. Вообще не помню, чтобы испытывал нечто подобное. Может быть, только совсем в детстве. Типа, когда гонял на велике. Хотя это было и не так давно. Прошлым летом? Кажется, уже прошла целая вечность. С тех пор всё изменилось. Совсем всё иначе. Когда закатываем во двор, я вижу Кириллова с предками, тот на меня зырит во все глаза. Я выпрямляю спину, представляю, как круто выгляжу со стороны. С Серым на байке. В косухе. Кириллов аж башку выворачивает. Мы останавливаемся возле самого подъезда, я не спешу слазить. Пусть Кириллов ещё полюбуется. Серый встает, ставит байк вместе со мной на подножку. Меня не торопит. Я сползаю со своего уступка на водительское место. Блин как же круто я сейчас смотрюсь. Серый мотает головой: — Давай, погнали. Я как заправский байкер высоко задираю ногу, эффектно перекидываю её через сидение и спешу за Серым. В лифте спрашиваю: — А ещё покатаешь, как-нибудь? — Возможно, посмотрим, — отмахивается он. — Ещё скажи: «На моё поведение». Моя маленькая сказка закончилась. От этого щемит внутри. Делаю жалобные глазки, изображаю маленького, пищу: — Пожалуйста, пожалуйста. — Хватаю его за куртку и задираю голову: — Хочешь, отсосу? Серый меня отталкивает. Смотрит злобно. Как на ебаната. Ну, а кто я теперь в его глазах? А он-то весь такой правильный, и отсос ему до лампочки. Как же. Хватает меня за плечи своей же косухи и жёстко встряхивает: — Ты совсем дебил? У меня начинает стучать в висках, мутнеет в глазах. Вцепляюсь в его руки и пинаю. Он меня отталкивает, так что я влетаю башкой в стенку. Серый отшагивает к дверям, и мы неподвижно смотрим друг на друга. У меня всё ещё стучит в висках. Но я уже понимаю, что зря психанул. И становится стремно. Отворачиваюсь. Двери открываются. Серый шагает ко мне, наклоняется, но руками не трогает, шипит: — Никогда, слышишь, никогда такое не предлагай. Эй, слышишь меня? Я киваю. Он не отстает: — Скажи, что понял. — Да, понял я, — цежу сквозь зубы. Будто я раньше не понимал. Будто вчера не понимал, когда Тохе это предложил. Может, меня прёт отсасывать? Снова тошно и снова привкус спермы во рту. Серый шумно вздыхает, отшагивает в сторону и кивает на выход. Выхожу, он окликает: — Эй, куртку верни. Отдаю ему косуху и смотрю, как он нажимает кнопку и передо мной захлопываются двери. Паршиво. Так паршиво… Что, вообще, я за уёбище? Приваливаюсь к стене перед входом в отсек. Там, за стеной, Тохина комната. Интересно он там? Прижимаюсь к краске щекой. Что он сейчас делает? Валяется на кровати с книжкой? Лёха наверняка за компом сидит. А Тоха любит читать. Иногда с таким увлечением пересказывает мне потом. Интересно, блин, но читать я не люблю. Это ж так долго. Надоедает сразу. А его слушать прикольно. Он мне даже стихи как-то читал. Вот в стихи я вообще не врубаюсь. Особенно на слух. Мозг отключается, слышу только «парам-пам-пам, парам -пам-пам», типа, как музыка, слова побоку. Отрываюсь от стены, ползу домой. Ключей нет, они в куртке оставленной в школе. Блядь. Щас начнется допрос. Впрочем, какая разница, чем раньше начнётся, тем быстрее закончится. Звоню. Открывается дверь. Мать уже вся в слезах и держит в руках мою куртку. Совсем пиздец. Собрание же было… А при виде меня она начинает рыдать в голос. Делаю пару шагов назад. Не свалить ли опять? Она зажимает рукой рот и уходит. Чувствую себя богомолом, которого заманивают в брачное гнездышко. Тупое сравнение, но ощущение, что стоит зайти – мне откусят голову. Но у меня просто нет сил куда-то идти. Сжимаю зубы и делаю шаг внутрь. Сам запираю дверь. Тихо. До жути тихо. Штиль перед бурей. Аж мурашки по коже. — Иди, поешь, — доносится с кухни. Желудок отзывается тянущей болью. Жрать реально охота. Всё что я сегодня съел, выблевал днём в туалете. Вхожу в кухню. Она достает из микроволновки тарелку, ставит на стол и уходит. Что это? Какой-то подвох? Объявление перемирия? Или переформирование перед ударом тяжелой артиллерии? Ладно. Жрать. Черт, как круто. Почти не чувствую вкуса, но внутри так приятно. Доедаю. Ничего не происходит. Заглядываю в комнату, мать сидит на кресле и зырит в тёмное окно. Даже не ревёт уже. Прошмыгиваю в свой уголок. Время – начало девятого, но я скидываю одежду и ныряю в кровать. Засыпая, вспоминаю про моцики. Всё-таки это было так круто. И так нереально. Просыпаюсь в отличном настроении. Перспектива идти в школу, конечно, не радует. Но осталось всего два дня. Сегодня и завтра. И всё – лето. Два дня я ещё продержусь. В школе, на очередной перемене прицепляется Катька Машкова. Фиг знает, что ей взбрело в голову. Поговорить, что ли не с кем? Вот, ей надо знать, смотрел ли я последнего Гарри Поттера? Меня, вообще, этот Поттер бесит. Слизняк какой-то, которому всё время везёт на пустом месте. И чего с ним все так носятся? А Машкова предлагает завтра пойти с ними отмечать конец учебного года. Я представляю себе эту картину – я в окружении толпы баб. Фиг знает, может это и круто бы смотрелось, но что я с ними делать буду? С другой стороны, больше делать особо нечего. Попонтуюсь немного. Я закатываю глаза: — Ну, не знаю, завтра посмотрим… если будет время. Куда бы оно делось? Тут осеняет идея, что Тоху могут отпустить отмечать с одноклассниками. А вот это уже было бы круто. У них тоже, наверняка, завтра день пирогов и приборки класса. Кит весь день не объявлялся. Я уже было расслабился, но он снял меня прямо посередине шестого урока, и я даже не успел проблюваться и отмыть рот до звонка на перемену. Когда вернулся в класс за вещами, Тоха уже ждал у входа. Пришлось сочинять, что съел что-то не то в столовке. И тут понимаю, что мне это трудно. Врать. Врать Тохе, вот так, в лицо. И стало ещё более тошно. А тот давай выспрашивать, что я ел, чтобы ему тоже не отравиться. А я в школе вообще не хаваю, потом долго всё выблевывать. И что там дают нынче в столовке, не знаю. Ляпаю, что пирожок с мясом. Тоха выпучивает глаза: — Там сегодня пирожки? — Ну, у нас были, — пытаюсь вспомнить, давали ли вообще когда-то в школе пирожки. Не помню. С полгода я в столовке точно не был. Потом успеваю вкратце рассказать про свои приключения с Серым. Что сидел без одежды полдня в подъезде молчу. Говорю, что случайно пересеклись, и он, вдруг предложил прокатиться. Расходимся. И совсем тоскливо. Из-за долбаного Кита мне приходится врать с три короба единственному другу. Единственному человеку, которому я всегда доверял. Вообще, ощущение, что мы с Тохой становимся всё дальше. У нас ведь нет общих интересов. У меня вообще нет никаких интересов. А он-то нормальный. Когда были мелкие, можно было бездумно носиться по гаражам, но сейчас, похоже, наши дороги расходятся. Ещё эти его заскоки со стояками. Он, наверное, вообще только о девках мечтает. А тут я со своими вечными тупостями, которые ему боком выходят. Вот уеду в деревню, у него, глядишь, и жизнь наладится. Поди, за лето и девчонку подцепит. А осенью опять встретимся как чужие. Как это бывало в детстве. Добравшись до дома, решаю почитать книгу. Фиг знает, может, чтобы было о чем с Тохой поговорить. Перебираю несколько книжек из материнской библиотеки, но там одна тягомотина. Да и вообще — дурацкая затея. Чтобы поговорить о книгах, Тоха может найти собеседника и получше. Втыкаю в телек. Там сплошная муть, но я тупо зырю в него до вечера и почти ни о чем не думаю. А вечером прилетает Тоха и сообщает, что завтра у них короткий день, и после двух он может срулить из школы, мы можем пойти гулять. Вот это круть! Я чувствую, что глупо улыбаюсь. Стою, пялюсь на него с тупой улыбкой и не могу ничего сказать. Наверное, выгляжу даже дебильней, чем Машкова сегодня в школе. Но ничего не могу с собой поделать. Он сам пришел. Ему в голову пришла та же идея, что и в мою – тупую. И он выбрал меня. Тоха смотрит растерянно: — Ну, если ты не занят в это время… Блин, чем я могу быть занят? Надо что-то сказать или сделать. Я шагаю к нему, обхватываю за плечи и прижимаю к себе. В голове стучит: «Мой, мой». Как же хорошо. И больше никаких мыслей. Больше ничего и не надо. Так и стою, вцепившись в него. И стоял бы, наверное целую вечность. Вообще никогда не отпускал, но замечаю, что Тоха дрожит. Его пробирает крупная дрожь. Это со мной такое часто случается, чуть, что, меня трясти начинает, как долбанутого неврастеника. Но Тоха? Я сжимаю его слишком сильно? Слишком долго? А он даже не решается меня оттолкнуть – стоит не шелохнётся. Боится? Меня? Ну, да, я ж психанутый. Он об этом знает лучше других. Выпускаю Тоху и мямлю: — Извини, не знаю, что на меня нашло. Это, наверное, из-за отравления. Вообще ничего не соображаю. Он вымученно улыбается, прячет глаза, говорит: «Всё нормально» и сваливает. Я смотрю на захлопнувшуюся за ним дверь. Он пришел такой радостный. А я взял, всё испортил. И что вообще на меня нашло? Нормально так на людей вешаться? Чёрт, я был так рад его видеть. И было так клёво чувствовать его рядом. Своим. Близким. Только он не «мой». Идиотизм.