Перелом

На улице дубак. Одно, что почти июнь, а похоже, на осень. До кучи ещё начинается ливень. Пока добегаю до дома, футболка промокает насквозь. Заваливаюсь в подъезд и понимаю, что ключи от квартиры остались в школе вместе с одеждой и рюкзаком. Пишу смс Тохе: «Ты дома?». Не отвечает. Долго. Или не видит или мать рядом. Забуриваюсь по лестничной клетке на шестнадцатый. Уже нифига не топят. В подъезде такой же дубак, как и на улице. Разве что ветра нет. В мокрых шмотках холодно, что капец. Смотрю на время, понимаю, что Тоха уже в школе. У нас же было шесть уроков. Пишу Дэну – он в своем кружке. Вырубаю телефон. Батарея быстро садится, а до вечера Тохе писать нет смысла. Больше податься некуда. Хоть обратно в школу. Ну, нафиг. Вообще больше туда не пойду. Бля, мать. Табель. Осталось всего два дня. Спать хочется, сил нет. Сажусь на ступеньку и прислоняюсь щекой к холодной стене. Перед глазами обшарпанная краска, окурки и харчки. Когда-то эта лесенка была чистой. И краска целой. А в деревне хорошо. Там трава, речка и лес. Бабуля и пирожки. И там вообще ничего не меняется. Даже дети будто бы не растут. Тут, в городе, единственное светлое пятно, это Тоха. Но Тохе от меня только хуже. Иногда, мне кажется, что этот мир — говно. Но всё чаще приходит мысль, что это я говно. Ведь мы с Тохой живем в одном мире? Зажмуриваюсь, сжимаю веки с силой. Перед глазами пульсируют круги. И отдаются толчками в висках, бьются в венах. Становится тепло. Даже жарко. Тоха любит рассказ «Жажда жизни». Я в начале года списывал его прошлогоднее сочинение. Его тетрадка так и осталась у меня дома, и я пару раз потом перечитывал. Там про холод и про желание жить. Или просто выжить? И ещё теплая кровь. Кровь волка. Потом я даже прочитал сам рассказ. И хоть уже и знал, чем он закончится, до последнего болел за волка. Мне кажется, у него было больше права на жизнь. И жажда жизни не меньше. Подскакиваю от толчка в плечо. Серый. Прямо надо мной. — Эй, пацан, ты в порядке? Я киваю. Он слетает вниз на пролет, потом останавливается: — Слышь, у тебя губы синие. — Тебе какое дело? — Голос у меня какой-то сиплый. В горле сушняк и губы слипаются. Он поднимается обратно. Ставит ногу на пару ступеней ниже меня, кладет на колено шлем, и облокачивается на него. Длинные светлые волосы осыпаются по плечам, падают на шлем. Блин, видок офигенный. А он зырит со странной ухмылкой. — Прогуливаешь? Блин, Серый, конечно, крут. Но фигли ему вообще надо? — Тебя не касается. Он не уходит. Смотрит в упор. Я начинаю напрягаться. Серый щелкает по шлему, хмыкает: — Хочешь прокатиться? Я чуть не подскакиваю – ещё бы я не хотел. Только он серьёзно или издевается? Добреньким этот тип никогда не был. Он даже когда мелким был, к нему никто не подходил. Тот ещё отморозок. Ухмыляюсь, наверное, я сейчас такой же со стороны. Хотя, нет, до него даже мне далеко. И чего бы ему взбрело в голову катать шпану? Он мотает головой, типа идем. Я нерешительно встаю. Серый накидывает на меня свою куртку. Ещё одна нянька нашлась. Я бы возмутился, но, блин, это — крутецкая косуха из кожи с кучей молний и металлических бляшек. Засовываю в рукава руки. Такой кайф. Жаль в зеркало не посмотреться. Серый уже откуда-то снизу кричит: «Застегнись, а то продует». Я лечу за ним и на ходу застёгиваю молнию. Стою на улице, смотрю, как он заводит байк. Я даже чувствую вибрацию мотора в воздухе. Но не верится, что Серый даст мне сесть. А он кивает: — Чего тупишь? Залазь. Бля. Он реально. Залезаю на байк за его спиной. Он оборачивается: — Держись за меня и покрепче. Я наклоняюсь, ты тоже наклоняешься со мной. Понял? — Понял, — даже голос прорезался. Он трогается. Не на заднем колесе, но меня всё равно откидывает. И мы едем. Это кажется просто нереальным. Даже приходит в голову, что я ещё сплю. Впереди ничего не вижу, только колючий черный свитер, в который я упираюсь щекой. Но это всё равно «вау». Будто несусь на всей скорости куда-то в неизвестность. В другое измерение. На свободу. И всё остаётся позади. Впереди что-то волнующее, необъятное, немного тревожное, но от этого только приятно. Перед глазами мелькают пятна. Даже примерно не представляю, где мы. Но это уже не наш район. Постепенно тормозим, едем вдоль каких-то развалин и гаражей, заворачиваем в один из них. Темно. Ничего не вижу. Серый кричит: «слезай». А я сижу словно в трансе. Словно боюсь проснуться. Глаза привыкают к темноте, и я вижу перед собой ещё три байка. Три! Отмираю. Серый жмёт руку здоровенному бородатому мужику, покрытому татуировками. Как из фильмов про злых байкеров. Потом толкает меня в спину, указывает на задрипаный диван, ставит передо мной обогреватель и накидывает на спину телогрейку. Я сижу, не шевелюсь. Перед глазами теперь аж шесть байков. Не какие-нить драндулеты, а крутецкие блестящие тачки. Несколько раскрашены аэрографией. Как в сказку попал. Ощущение, что шелохнусь, и этот мираж исчезнет. Серый сует мне кружку с чаем. Горячий. Обхватываю пальцами, по ним разливается тепло, начинает колоть, а по телу бежит дрожь. Только сейчас понимаю, как околел. Фиг знает, сколько я так сижу. Серый с тем мужиком колупаются в углу возле единственной лампы. Я вроде согрелся. Решаюсь подойди к байкам, глянуть поближе. Какие-же они красивые! Серый громко спрашивает: — Ожил что ли? Я киваю: — А можно потрогать? Он ржет: — Это не девочки, ломаться не будут. Я провожу рукой по крылу. Под пальцами прохладное гладкое железо. А мне оно кажется чем-то волшебным. Трогаю вилку, ручки, спидометр, бак, обивку сидения. Впитываю эти ощущения. Замечаю, что Серый следит за мной из своего угла и хихикает: — Можешь посидеть, если хочешь. Еще бы я не хотел. Залажу в седло. Дотягиваюсь до ручек. Офигеть. Сижу на байке в косухе. Даже представить себе такого не мог. Меня аж потряхивет, уже не от холода, от волнения. Наверное, это счастье, хоть я в него и не верю. Обхожу всех. Две Ямахи – почти одинаковые, а остальные байки все разные. И совсем разные ощущения, когда на них сидишь. Но везде незабываемые. Даже на миг представляю, что еду вот так. Но одергиваю себя. Нафиг надо тупых мечтаний. Я давно не верю в сказки. Но быть может… ведь и Серый был мелким. Батя его бухал всё время, пока не помер. Пару лет назад его хоронили. Помню, как мать Серого рыдала, стоя у подъезда перед гробом на коленях. А до смерти она мужа всё время материла диким ором. На весь район было слышно, как они базлали. Серый закуривает, берет пепельницу и разваливается на диване. Кивает мне рядом. Я сажусь, смотрю на него. Он откидывает волосы, выпускает вверх ровное колечко дыма: — Так что ты в подъезде делал? — Ключи потерял, — морщусь. — Ага, одежду тоже потерял? — Вот тебе не похер, а? Он щелкает меня по виску: — Не матерись. Это нравится только мелким шлюшкам. Потом влюбишься в нормальную девчонку, будешь мучиться. Мужик с татухами ржет: — Слыш, Серый, чё это тебя к детям потянуло? Может это... размножаться пора? Чё вы там думаете? — Вот тебя не спросили, когда нам размножаться. Мужик опять ржёт, отворачивается к своей лампе. Серый спрашивает меня: — Ну, рассказывай, как там в школе нынче? Ты в двенашке? Я киваю. Он шумно затягивается сигаретой, снова выпускает кольцо. Я поворачиваюсь: — Дашь сигу? — Ага, щас. Сбыт несовершеннолетним отравляющих веществ – преступление. Я морщусь. Вот не думал, что он такой зануда. Серый пристально и хмуро смотрит на меня: — А чего, Кит там ещё работает? Меня передергивает. Стягивает желудок, почти выворачивает опять. Отворачиваюсь, сдерживая рвотный позыв, с которым вновь появляется привкус спермы. — Эй! — Серый хватает меня за плечо и резко разворачивает к себе. Но потом отпускает. Я поправляю куртку. А он начинает часто и торопливо затягиваться: — Во сколько у тебя мать возвращается? — В восемь, — обречённо вздыхаю. Понятно, что со мной тут не будут вечно нянчиться. Обвожу ещё раз взглядом байки. Прощай моя маленькая сказка. Серый смотрит на часы, встает: — Ну, покантуйся тут ещё полчаса. — А сколько сейчас? — Пятнадцать минут. До меня не сразу доходит: — Восьмого? Он кивает. Сколько же я проторчал в подъезде? Блин, Тоха уже дома, так и не увидимся сегодня. Включаю телефон. Офигеваю: десять новых сообщений. Все от него. Перечитываю: «В школе. А ты где?», — о прочитал, мою смс-ку. «Ау», — потерял меня. «Ты где?», — переживает. Улыбаюсь. Приятно. «Игорь, ответь», — уже сильно переживает. Думает я специально не отвечаю что ли? «Ау, ты жив?», — походу уже нервничать начинает. Такой… милый. Не могу подобрать менее приторное слово. Но на самом деле звучит даже приятно. «Милый». Тоха, действительно ведь милый. Очень милый. «Все в порядке?». — Да, всё в порядке, мой милый. Не, «мой милый», это уже как-то пошло. Какой он мне милый. И с чего вдруг мой? «Мой». По телу даже дрожь пробегает. Так упоительно это звучит: «мой». «Ответь, пожалуйста». — Мне становится не по себе. «Игорь, прости». — За что мне его прощать? Что с ним? Чёрт. Хрень. «Игорь, прости, пожалуйста. Скажи, где ты?». — Становится паршиво. Он уже накрутил себя. Думает чёрт знает, что. Даже страшно читать следующее. «Игорь, пожалуйста, ответь хоть что-то». — Блядь. Ему вообще хреново. Из-за меня. Из-за того, что я забыл включить долбаный телефон. Внутри скручивает почти до боли. Я полное дерьмо. Телефон звонит. Тоха. Встревоженный шепот на фоне льющейся воды: — Игорь, ты где? — Я… в гараже у Серого. Прикинь, он меня на байке прокатил. Повисает тишина и мне становится ещё более паршиво. Понимаю, что нужно было сказать что-то другое. Что-то важное. Но что я мог сказать? Я ведь сказал правду. Слышу: — Ну ладно, давай. Хочется взвыть и стукнуться головой о стенку. Он за меня волновался. Не знал, где я… Надо было включить телефон раньше. Кусок дерьма. Серый наклоняется ко мне: — Эй, ты жив? Я киваю, отмахиваюсь от него. Нужно что-то сделать. Что? Что-то написать. Тоха с ума сходил, пока я тут развлекался. Набираю смс: «Тоха» и дальше не знаю. Что сказать? «Прости»? «Я не хотел тебя волновать»? Тогда хули телефон не включил? Потому что мне пох было. Потому что я на байке катался. Это он уже и так знает. Пиздец. Случайно нажимаю отправить. Лошара дерганный. А ему бежать, ныкаться, чтобы вот это прочесть. Приходит ответ: «всё нормально». И я не знаю… я не знаю, что я должен чувствовать. Я рад и мне хреново. Очень хреново. И я так рад, что он такой. Мой. И так хреново, что я такой.