Кровавые осколки

      — Ублюдок, блять! — рычит Рафаэль, сдерживая болезненный стон.       — Что такое? — тихо шепчут на ухо, крепче сжимая предплечья и заламывая их сильнее. Раф стискивает челюсти и дышит часто-часто, лишь бы не заорать от боли. — Не нравится, когда наказывают за непослушание?       Вдох-выдох. Попытка вырваться. Вдох-выдох. Провал. Вдох-выдох. Тяжесть тела позади. Вдох-выдох. Секундное смирение. Вдох-выдох. Хватка на руках чуть ослабевает.       — Я тебе не псина, чтобы меня наказывать, гондон!       — Разве?       Если бы час назад Рафаэлю сказали, что его, как какую-нибудь потаскуху, будут вдавливать лицом в холодную каменную стену, он бы рассмеялся и спросил, кто же такой, ебать вас всех в рот, смелый. Если бы полчаса назад Рафу шепнули, что совсем скоро к его заднице будет прижиматься стоящий колом член, он бы без зазрения совести харкнул выдумщику в лицо. Если бы пять минут назад ему прокричали: «это правда, тупой ты кусок дерьма!», то он бы закатил глаза, показал фак и вздохнул, спокойно наблюдая за выходящей из додзё толпой фриков.       Если бы хоть кто-нибудь — хотя бы сам Господь — сказал Рафаэлю минуту назад, что наказание не только сильнее разобьёт его и так потрёпанное боями тело, но и в крах раскрошит остатки чести и достоинства, то Раф… Раф просто бы усмехнулся в своей бараньей манере и с вызовом глянул бы на вошедшего в зал ублюдка.       Если бы кто-нибудь… а нет! Если бы Рафаэль не был бы Рафаэлем, то сейчас его, как какую-нибудь потаскуху, не вдавливали бы лицом в стену и не тёрлись бы о его задницу членом.       Раф в отвращении дёргается, пытаясь хотя бы ударить ублюдка по голени, но вместо желанной мести получает удар головой о стену. Несильный, чтобы не отключился, но достаточный для того, чтобы в ушах зазвенело, картинка перед глазами — стена, выкрашенная в обсосанный желтый, — поплыла, а по стёртому в мясо виску побежала тоненькая кровавая полоса.       Щека горит, веко давит на глазное яблоко, а нос грозится вот-вот изогнуться в сторону под весом чужой руки. Дышать приходится через плотно сомкнутые челюсти, потому что иначе ублюдок получит то, чего желает.       Мелодию из боли и страдания. Мелодию, полную борьбы и… подчинения.       — Ты, как дикая псина, — с ноткой раздражения произносит ублюдок, — чересчур громко лаешь, скалишь клыки, нападаешь, потому что прежние хозяева выбросили тебя на помойку.       — Как точно ты обозначил Фут клан, — с трудом усмехается Рафаэль, чувствуя, как кровь, смешанная со штукатуркой и пылью, медленно начинает заливать полузакрытый, прижатый щекой, глаз. Разбитые губы так же касаются стены и, произнося издёвку, Рафаэль отчетливо ощущает привкус железа и горечи. Тем не менее, он продолжает: — Та ещё сумасшедшая помойка. А знаешь, кто в ней главный?!       Ладонь со щеки перемещается на шею, удерживая, но не фиксируя на одном месте. Рафаэль оборачивается и, устало уткнувшись макушкой в окровавленную стену, вглядывается в тёмные глаза ублюдка. Тот смотрит на него мутно, нетерпеливо выжидая ответ, но, в отличие от Рафаэля, дымка в чужих глаза — не последствие избиения и пытки.       Отдышавшись несколько секунд, Раф хмыкает, облизывает испачканные кровавой мешаниной губы и скалится, замечая скользнувший ниже взгляд ублюдка. — Азиатская шлюха со своими выблядками! — выкрикивает в лицо напротив, пачкая чёрную маску слюной. — Скажи, как ты до такого звания доработался, если у тебя на мужиков стоит? Может, Карай тебя в жопу долби-       Щелчок.       И Рафаэль кричит. Нет, орёт от боли. Широко распахивает глаза, не в силах сдержать выступившие слёзы, пытается закусить губу, но по телу проходит настолько сильная дрожь, что он едва не откусывает себе язык.       Уткнувшись носом в холодную стену, Раф не замечает, как предплечья отпускают. Его крупно перетряхивает, когда рука — та, которую ёбаный ублюдок только что ему вывихнул, — сменяет положение и, потеряв точку опоры, падает вниз.       От очередного крика Рафа останавливает лезвие куная, прижатое к его шее. Металл прорезает кожу, и из задетых капилляров медленно начинают вытекать ручейки крови.       — Терпи, — приказывают, утыкаясь носом в ухо и прижимаясь всем телом к спине Рафаэля, — не смей скулить, псина.       Раф сдохнуть готов. Ему больно, чертовски больно! Слёзы, слюни, пот, кровь — всё стекает с лица, пачкает одежду и открытые участки кожи. Грудь лихорадочно вздымается, ноги едва держат тело, готовое вот-вот упасть на жёсткие татами. Воздух не доходит до лёгких, растворяясь где-то в носоглотке, и от этого начинается кружится голова. А может, она кружится из-за болевого шока?..       На мгновение, внимание привлекает чужая рука, обогнувшая талию и слишком быстро и нагло развязавшая пояс на тренировочных штанах. Раф следит за тонкой кистью безразличным взглядом, провожая длинные пальцы под резинку собственного белья.       Осознание накрывает болезненной волной, когда кунай откидывают в сторону, и, вместо леденящей стали, горло обжигает горячая ладонь, сжимающая шею.       — Блять… — хрипит Раф, делая шаткий шаг назад и невольно больше прижимаясь к ублюдку. — Что ты… отъеби…       — Ты спрашивал, — Рафаэль чувствует тяжёлый, опаляющий мочку, выдох, — как я получил это звание…       Словно удав, ублюдок обвивает Рафаэля, пытаясь лишить воздуха. Он крепко держит шею, пальцами больно впиваясь в нежную кожу под косточками подбородка; сильно сжимает вялый член, вызывая у Рафа то ли слабый выдох, то ли ничтожный вдох; и напирает. Прижимает к стене, не оставляя ни миллиметра между ними.       В лопатки утыкается голова ублюдка, а чужая рука, наигравшись с истерзанной шрамами шеей, опускается к ключицам, пробегается по накаченной груди и скользит по талии вниз, застыв на бедре Рафаэля.       — Мне нравится, очень нравится, — Раф прикрывает глаза (скорее от боли, нежели от возбуждения), чувствуя как мозолистая ладонь ублюдка проводит по члену вверх-вниз, останавливаясь большим пальцем на головке, — воспитывать наглых щенков, — шепчут сзади и совершенно бессовестно несколько раз толкаются бёдрами. — Особенно таких, как ты.       Раф ощущает себя тряпичной куклой, которую кинули в подарок малолетнему маньяку. В голове — каша. Мысли сменяются одна за другой со скоростью света, беснуясь в бешеном потоке, но выцепить хоть что-либо — не представляется возможным. Настоящий, мать его, диссонанс, который медленно начинает сводить Рафаэля с ума.       Чувства рвутся наружу, и сдержать их Раф не может: сжатые в гневе зубы скрипят, тело всё еще трясёт от боли, а глаза, красные из-за лопнувших капилляров и мокрые от недавних слёз, закатываются в каком-то совершенно мазохистском жесте, когда ублюдок, сделав круговое движение, сильнее давит на головку.       Рафаэль громко вздыхает, закидывая голову назад и жмурясь от светящей прямо в раздражённые глаза лампы. Он щекой ощущает жёсткую ткань маски, что скрывает лицо ублюдка, и чувствует тёплый воздух, который прорывается сквозь неё.       Ублюдок дышит ртом, иногда закусывая губы и, точно так же, как и Раф, едва сдерживается, чтобы не стонать.       Пиздец, думается как-то Рафаэлю, когда он, поддавшись, толкается в сжатый кулак и всхлипывает, получив очередной болезненный разряд. К удивлению — его и ублюдка, — всхлип выходит не мученическим, а, наоборот, возбуждённым, а от прошедшей по всему телу ноющей боли член дёргается, напрягаясь.       — Пиздец, — срывается с губ полушёпотом и скрывается за глубоким вдохом.       Понимание, что его больше никто не удерживает и, что Рафаэль свободен, приходит лишь тогда, когда рука ублюдка опускается около головы Рафа, опираясь о стену. Боже, проскакивает шальная мысль, за которую Рафу становится действительно стыдно, да его же зажимают и почти ебут, как какую-то шлюху.       И эта самая мерзкая мысль, словно бьёт по голове кувалдой, возвращая Рафаэля в реальный мир. В мир, в котором нормальные мужики — кем себя Раф и считает — не позволяют тереться о собственный зад другим мужикам. В мир, где за подобное следует не просто избить, а убить и закопать в какой-нибудь канаве. В мир, где его — Рафаэля — просто загрызут, если узнают, что он позволил (неважно в каком состоянии) залезть к себе в трусы парню!       — Блять, стой! — брыкается Раф, шипя от боли в руке, но не сдаваясь. — Хватит! Какого хуя, блять?!       Раф вырывается, оборачиваясь и оказываясь спиной к стене. Он едва стоит на ногах, но готов — действительно готов — кинуться в бой, если ёбаный ублюдок вновь посмеет сделать что-то… подобное.       — Пиздец, ты меня чем-то накачал?! — срывается Рафаэль, желая найти хоть какое-то оправдание. — Ты… ты… Ты педик. Пидор, блять. Какого хера?! Я спрашиваю, какого, мать твою, хера?!       Ублюдок, всё ещё возбуждённый и явно недовольный неожиданной остановкой, отходит на несколько шагов назад и тяжело вздыхает. Он лёгким движением поправляет слегка съехавшую с лица маску, а после, резко сменив позу, делает Рафаэлю подсечку.       Неловко завалившись на бок — благо, сообразив, как упасть, чтобы не травмировать ещё сильнее руку, — Раф вновь шипит, но уже от смеси из непонятных, совершенно не различимых чувств. Больно, стыдно, мерзко, классно…       Сил подняться больше нет, последние уходят на то, чтобы недовольно выплюнуть:       — Не смей ко мне приближаться, пидор.       Ублюдка, впрочем, мало волнуют требования какой-то шестёрки, поэтому он упрямо подходит. Сокращает расстояние настолько, чтобы растерянно-злое лицо Рафаэля едва не упиралось в бёдра футклановца.       — А то что? — надменно тянут сверху и хватают за короткие волосы.       Рафаэль не отвечает. Во-первых, ему просто нечего сказать, потому что за любое едкое слово ублюдок набьёт ему ебало. Или заставит отсосать, проскакивает пугающая мысль, и Раф шарахается, сильней вжимаясь в стену. Во-вторых, язык едва шевелится, а челюсти начинает неприятно сводить каждый грёбаный раз, когда он двигает ими. В-третьих, в голове потихоньку начинает обрабатываться всё, что произошло, и это… ломает бедный, вспаханный нравами геттовских улиц, мозг Рафаэля.       Неожиданно ублюдок приседает, оказываясь лицом на уровне головы Рафа. Глаза в глаза. Странная неловкость, непонимание, секундный интерес, нервирующий страх — целая палитра эмоций, знаков, слов проносится в ту секунду, когда яркая зелень встречается с потухшей синевой.       — Знаешь, — слишком буднично начинает ублюдок, складывая руки вдоль бёдер, — у тебя есть потенциал. Не каждый может выдержать так спокойно вывих. Из тебя вышел бы неплохой воин, если бы ты захо-       Рафаэль устало хмыкает, щурясь от ноющей в локте боли, и перебивает:       — И для того, чтобы стать ебучим ниндзя, я должен ложиться под мужиков, вроде тебя, да?       Ублюдок удивлённо раскрывает глаза, тупо пялясь на Рафаэля. Обводит взглядом окровавленное, грязное лицо, стёртый висок, щеку, потрескавшиеся губы, прослеживает за кровавой дорожкой вниз, к шее. Он хмыкает.       — Ну, не обязательно, — спокойно, словно обсуждает погоду, говорит ублюдок, — можешь только под меня.       Из последних сил Раф пинает азиатскую тварь. Точнее, пытается, но промахивается, потому что ублюдок, слишком резкий и бодрый для того, кому так и не дали кончить, уворачивается. Он перехватывает ногу и фиксирует её, не позволяя Рафаэлю ещё раз совершить нечто подобное.       — Однако, быть воином намного выгоднее, нежели мелкой американской шестёркой, — продолжает он. — В случае чего, тебя не пустят в расход. Гарантируют первоклассную медицинскую помощь и пособия, если произойдёт какой-нибудь… казус. А! Ещё, — Раф незаинтересованно поднимает на того взгляд, успевший поблуждать за время монолога по пустому додзё, — неплохие деньги.       Ублюдок смотрит выжидающе, слегка сжимая пальцами голень Рафа, поторапливая того. Рафаэль, в свою очередь, медлит, так как не может не то что осознать выгодное предложение, но и понять смысл сказанных слов.       — Но ты можешь подумать, — вновь разрывает тишину ублюдок, — вдруг тебе нравится быть шестёркой. Кто знает.       Он встаёт. Небрежно выпускает ногу, хотя успевает кокетливо провести пальцами по ней. Вытирает руки о форму, что от всех их… действий успела измяться, и уходит к сёдзи, оборачиваясь, прежде чем выйти.       — Врач придёт через десять минут. Надеюсь, времени хватит, чтобы разобраться с твоей проблемой.       Рафаэль хмурит брови, провожая ублюдка безучастным взглядом, а после, когда тот захлопывает за собой бумажные двери, опускает взор вниз и понимает, о какой проблеме говорил футклановец.       У него стоит. Всё ещё, блять, стоит, даже не смотря на боль, панику и переговоры с азиатской выскочкой.       — Блять, — слишком устало и потеряно шепчет Раф, кидая на ненадёжные двери беглый взгляд и приспуская штаны.