Кровавые осколки

      — Лысый!       Мимо проносится заниженная развалюха. Кажется, вибрацию от басов, что вырываются из нутра машины, ощущает вся улица — тонкие витрины потрясывает, мимо проходящие старики недовольно хватаются за грудь, а Раф раздраженно цокает, провожая корыто презрительным взглядом. Несколько секунд он вглядывается в номера — поддельные, конечно же, — а после прикидывает, у какого чмошника на районе такой отвратительный вкус. На тачки и на музло. А учитывая показывающих в открытые окна сиськи потаскух, то и на баб.       — Алло!       Рафаэль дёргает плечом, поправляя красную спортивную сумку, и суёт руки в карманы спортивок. Лохи на ржавых драндулетах забываются моментально, стоит металлолому завернуть на кривом повороте, чуть не сбив какую-то бабку. Больше ничего не привлекает внимание, поэтому Раф, скривив недовольную мину, продолжает идти прямо.       Его цель — ближайший спуск в метро. В то самое, в котором не раз убивали людей, насиловали женщин, похищали детей и избивали до полусмерти любого, кто покажется богаче хотя бы на доллар другой. Любимая местным быдлом и ненавистная городской интеллигенции станция — вот, куда держит путь Рафаэль.       — Да ты чё, оглох что ли?!       Кто-то хватает Рафа за руку и чуть не жалеет об этом; Рафаэль резко оборачивается, меняет точку опоры и заносит руку для удара, останавливая кулак в миллиметре от курносого лица.       Парень, точнее, мальчишка, испуганно жмурится, напрягается, замирает, словно какой-то запуганный зверёк, и не спешит раскрывать голубые глаза, ожидая боли. Стоит истуканом даже тогда, когда окончательно становится ясно, что Раф бить не будет.       — В следующий раз — сразу по пятаку, понял? — ворчит Рафаэль, разворачиваясь и продолжая идти дальше.       Мальчишка, заслышав удаляющиеся шаги, отмирает и спешит нагнать уходящего.       — Уже в седьмой раз грозишься, а так ничего и не делаешь, — подстраиваясь по левую сторону, говорит тот. — Трепло, получается.       Говорит и сразу болезненно ойкает, получая по затылку тяжелой ладонью.       — Пиздюков не бью, а так бы тебя с удовольствием отмудохал. Чтоб знал, к кому лезть можно, а к кому — нет.       Пацан обидчиво дует губы, но не уходит. Как щеночек, который постоянно плаксиво скулит, но коротким хвостиком вилять не перестаёт, мальчишка плетётся вслед за Рафом по пыльной, грязной и вонючей улице. Видно, что хочет что-то спросить, выведать, но не решается. А, может, просто не знает, как начать, чтобы не огрести по светлой макушке.       От растерянного вида ребёнка становится… неловко. Рафаэль не из тех добряков, что рыдают из-за мёртвых котят или больных младенцев, но к детям относиться плохо не может. Вон как просто выходку Энджел спустил! Будь на её месте тот же Кейси, то Джонс сразу же полетел бы в окно с третьего этажа в мусорные баки. Вот и сейчас, будь на месте мальчишки кто-то другой, Раф послал бы того спокойно нахуй, а этого беспризорника послать совесть не позволяет. Точнее, её остатки.       — Чего хотел? — разрывает неловкую тишину Раф.       — А… э… — мальчишка мнётся несколько секунд, смотрит под ноги, осматривает грязные рванные кроссовки, сжимает в тонкую полосу обкусанные бледные губы и, глубоко вздохнув, произносит: — Да так… Слышал, ты Джо деньги отдал… Ну, те несколько штук.       Раф не реагирует, продолжая идти дальше. Ни один мускул на избитом лице не двигается и не даёт ребёнку понять, правда ли это или нет.       — Сумма, говорят, здоровая, — продолжает выпытывать мальчишка, вглядываясь в мимику Рафаэля. — Такую ток если почку продашь заработаешь. Ахренеть, какие большие бабки. Прям доху-...       — Я понял, — обрывает того Раф, раздраженно цокая.       На несколько минут воцаряется неловкое молчание, потому что ни один, ни второй не собираются продолжать. Вернее, парнишка-то хочет вернуться к обсуждению, но не имеет ни малейшего представления, что говорить. У Рафаэля ситуация другая — он в принципе сообщать ничего не планирует и надеется, что прилипала отстанет на спуске в метро, что приближается с каждым широким и несколькими маленькими шажками Рафаэля и мальчишки.       Остаётся только перейти дорогу. Светофор на перекрёстке сломан уже десятилетие, а зебры стёрты местным населением, поэтому, прежде чем пересечь улицу, Раф выглядывает из-за криво припаркованной машины, пинает очередную китайскую авто-ошибку по сдутому колесу, и прогулочным шагом доходит до тротуара.       Мальчишка хвостиком следует за ним, воровато оглядываясь на перекрестке и перебегая так быстро, как только может. У входа в сырое и воняющее перегаром, еблей и мочой метро, мальчик останавливается. Трёт носком правой ноги щиколотку левой, бегает взглядом из угла в угол, не решаясь посмотреть Рафу в глаза, и, вцепившись в ручку спортивной сумки, останавливает самого Рафаэля на первой ступени вниз.       — Это, я чё, вообще, сказать-то хотел, — мямлит он в нерешительности. — Ты, типа, очень помог этими деньгами… Не знаю, правда, откуда у тебя столько нашлось; надеюсь, ты не убил какого-нибудь богатенького мажора и не сдал его на органы. Хотя, мне-то, в целом, насрать, даже если это так…       Не насрать. Рафаэль прекрасно знает, что мальчишка перед ним, хоть и показушник тот ещё, но жалостливый и пугливый ребёнок, который отчаянно хочет жить в красивой и доброй сказке. В сказке без злых воспитательниц, избивающих воспитанников до кровавых разводов на коже и принимающих вещества прямо на глазах у малышни. В сказке без насилующих маленьких девочек охранников. В сказке, где у него есть большая и дружная семья, где никто из его окружения не запятнан кровью. Раф прекрасно знает, во что мальчик перед ним верит, на что надеется, но не может себе позволить показать свою участливость в чужой жизни.       Будет лучше, если тот ни о чём не узнает.       — Не ссы, малой, — серьёзно произносит Раф, поднимаясь к мальчишке и взъерошивая кучерявое гнездо на светлой голове, — не убивал я никого. Просто на новом «месте» больше платят.       — За то, что по лицу бьют? — не уклоняясь от прикосновения, почти урчит, как домашний кот, мальчик.       — Считай, что так. Лан, свидимся, мне пора. И не смей больше сзади подкрадываться, не пидор!       Парнишка широко улыбается, игриво заводит руки за спину и, когда Рафаэль, уже спустившись, оборачивается, машет двумя руками, словно пятилетний ребёнок.       Действительно, — думает Раф, — Микки — всё ещё ребёнок. Он не должен видеть всю эту убогую срань, которая окружает Рафаэля, их ебучий район и весь Нью-Йорк в целом. Не должен, но реальность жестока, особенно по отношению к таким, как Микеланджело — к детям, родившимся на этих Богом забытых улицах.