The Depraved and the Deprived

Гермиона со вздохом заходит в свою съемную квартиру и с тихим щелчком захлопывает дверь. Механически, с отработанной легкостью она накладывает защитные заклинания. Она сдавливает пальцами виски в попытке сдержать начинающуюся мигрень. Недавняя кампания по правам кентавров, которую пыталась отстаивать Гермиона, зашла в тупик. Начальник ее отдела не собирался помогать ей, а кентавры начали нервничать от того, что находятся в центре внимания. Такое ощущение, что она единственная, кто искренне хотел добиться для них равных прав! Всех остальных, похоже, устраивало восстановление статуса-кво спустя потраченные впустую месяцы лоббирования! По собственному желанию, решив начать с чистого листа, Гермиона забрала документы и покинула здание Министерства ровно в 18:00 того же дня. Ей срочно нужно расслабиться. Она с нетерпением ждет возможности понежиться в ванне с хорошей книгой. По коже пробегают мурашки, отвлекая от первоначального плана на сегодняшний вечер. Сосед из дома напротив снова смотрит в ее окно. Тони — классический пример интроверта, решает она на основании своих наблюдений. Он редко покидает квартиру, кроме как по работе, ни с кем не разговаривает на улице. На самом деле, жаль, потому что он далеко не уродлив. Однако он ужасно много смотрит в окно, и иногда Гермиона задается вопросом, не является ли его одиночество следствием того, что он остерегается внешнего мира. Они находятся в не самом спокойном районе на окраине маггловского Лондона, и поскольку в переулках иногда могут встретиться весьма неприятные персонажи, она отчасти понимает его опасения. Не у всех есть возможность использовать защитные заклинания. Быстро оценив соотношение риска и выгоды от новой идеи, закравшейся в голову, Гермиона отказывается от своих планов на вечер и решает заняться более волнующим занятием. Это станет их маленьким секретом. Ведь одиночка, живущий через улицу, вряд ли будет кому-то болтать о том, что случайно увидел в окне. Если что-то пойдет не так, Гермиона всегда может опустить жалюзи. Предвкушение пронизывает ее. После неприятного разрыва с Роном через полгода отношений она с головой ушла в работу и избегала близости, словно чумы. Это будет самое захватывающее событие за долгое время, на которое она решает отважиться. Гермиона просовывает пальцы за пояс светло-серой юбки-карандаша и расправляет аккуратно отутюженную блузку. Язык медленно облизывает контур губ, когда она начинает расстегивать рубашку, медленно проходя мимо окна гостиной и скрываясь из видимости. Ее рубашка отправляется в корзину для грязного белья в ванной. Вскоре туда же следует юбка, и Гермиона остается одетой лишь в лифчик и трусики. Она хмуро изучает отражение в зеркале, проводя руками по практичному нижнему белью телесного цвета. Недостаточно соблазнительно, считает она. Одним взмахом палочки белье превращается в черное кружево. Прищурив глаза, она снова делает взмах палочкой, меняя форму бюстгальтера и оставляя его без бретелек для более легкого доступа. Она высвобождает длинные волосы из аккуратного пучка, укладывая их, чтобы они ниспадали на спину свободными локонами. Гермиона торопливо входит в спальню и начинает копаться в ящиках комода в поисках нужной вещи. Она надевает удобную тонкую белую футболку оверсайз, едва прикрывающую ее задницу. Черное кружево резко контрастирует с белым хлопком. Целеустремленными шагами с гордой осанкой Гермиона возвращается в гостиную, отчаянно надеясь, что у нее все еще есть зрители. По пути она щелкает выключателем на случай, если ее шалость затянется до заката. Волоски на шее приподнимаются, и Гермиона мысленно ликует в предвкушении. Она останавливается у книжной полки во всю стену, которая едва просматривается из окна. Гермиона начинает демонстративно изучать сначала те книжные заголовки, что находятся на уровне глаз. Затем переходит к полке чуть ниже, а затем к той, что еще ниже, пока не прогибается в талии; ее задница в таком положении едва прикрыта футболкой. Волна возбуждения нарастает, когда она тянется за случайной книгой с полки, чувствуя, как ткань футболки задирается еще выше и выше, а затем выпрямляется с книгой в руке. Гермиона садится на диван винного цвета, стоящий лицом к окну, и скрещивает бедра в предвкушении — теперь она полностью на виду у посторонних глаз. Открывает книгу на случайной странице и видит описание использования жаброслей. Уголки рта приподнимаются в легкой ностальгической улыбке, оттого что Гермиона узнает свой старый школьный учебник по зельеварению. Невидящим взглядом пробегается по трем страницам, заполненным текстом, который она изучила много лун назад. По мере накопления возбуждения в теле дыхание становится тяжелее, а бюстгальтер начинает слишком туго обтягивать кожу. Она оставляет учебник слегка балансировать на коленях, дабы освободить руки. Ладони скользят вверх по ребрам, собирая хлопчатобумажную футболку складками на животе и обнажая черные кружевные трусики, которые ее наблюдатель не может видеть. Обе руки пробираются к спине и расстегивают застежку бюстгальтера. Гермиона осторожно вытягивает бюстгальтер из-под футболки и откидывает его на спинку дивана. Уже возбужденные соски выступают под тонкой тканью. Она надеется, что у Тони есть бинокль. Футболка вновь аккуратно ниспадает на тело, когда Гермиона поднимает книгу и, словно дразня своего зрителя, закрывает ею вид на грудь. Ее терпение лопается в тот момент, когда заставив себя пробежаться по тексту взглядом, она завершает еще одну главу. Задача выполнена, и рука поднимается вверх, чтобы обхватить упругую грудь через футболку, пальцы пощипывают сосок, привлекая к нему внимание. Сетуя на недостаточную стимуляцию, она возвращает книгу на колени и обеими руками ныряет под рубашку, чтобы ласкать себя более откровенно, обнажая живот и колени. Бедра распрямляются и скрещиваются, позволяя наблюдателю взглянуть на кружевные трусики. Она делает судорожный вздох в ответ на особо сильное скручивание сосков, и удовольствие пронзает ее до самого центра. Забыв о книге, Гермиона стягивает футболку через голову, и холодный воздух пробегает по обнаженной груди, а голова откидывается на спинку дивана с приоткрытым в невысказанных мольбах ртом. С глухим стуком тяжелый учебник падает на ближайший журнальный столик. Гермиона меняет позу и теперь лежит на диване вдоль, ее руки не прекращают сжимать, тянуть, теребить. Бархатная обивка дивана роскошно трется о ее спину, а последние лучи вечернего солнца льются через стекло и по счастливой случайности подсвечивают ее торс. Вскоре левая рука спускается вниз по ребрам, вдоль живота и чуть задерживается на поясе трусиков. А затем опускается дальше на прикрытый тонкой тканью холмик. Гермиона настойчиво прижимает палец к чувствительному месту через кружево и улыбается, ощущая просачивающиеся через ткань тепло и влагу. Она просовывает руку под пояс трусиков, и пальцы ищут заветный комок нервов. Недостаточно мокро, считает она. Рука проникает глубже, во влажную щель, и два пальца беспорядочно собирают влагу, распространяя ее по половым губам, прежде чем провести влажную дорожку к клитору. Лучше. Она медленно кружит пальцами вокруг клитора, направив невидящий взор на глухую стену. Стоит лишь слегка повернуть голову, чтобы ей открылась возможность лицезреть своего зрителя. Но она противится этой идее; это испортило бы всю игру. Она представляет, что у него уже, должно быть, эрекция, и от этой мысли ее дыхание учащается. Поспешно она вводит внутрь сначала один палец, затем добавляет к нему второй, тяжело дыша от появившегося растяжения. В своем воображении она представляет мужчину, нависающего над ней, его кулак крепко обхватывает член, а похотливый взгляд прикован к ее распутной фигуре. Он тяжело дышит и несколькими движениями доводит свой член до полной эрекции. Гермиона слегка толкается пальцами в себя, представляя, будто теперь это его тонкие и длинные пальцы находятся в ней. Сердце колотится при мысли об этом, и напряжение становится все сильнее. Она стонет, быстро стаскивая промокшие трусики с бедер и отбрасывая их в том же направлении, что и футболку с бюстгальтером. Полностью обнаженная, Гермиона опускает влажные пальцы обратно и задает весьма жестокий и неистово карающий ритм, сопровождаемый нарастающим покалыванием под кожей и непристойным хлюпаньем, которое эхом разносится по гостиной. Лицо пылает, и Гермиона издает мяукающие звуки, представляя, что эти пальцы принадлежат уже не ей. Пальцами другой руки она обхватывает с двух сторон клитор, двигая их вверх и вниз параллельно своей жемчужине, но не оказывая на нее непосредственного давления. Пока нет. Ее бедра медленно выгибаются над диваном по мере нарастания удовольствия. Она уже так… так близко. Внезапно раздается дверной звонок, и она падает обратно на диван, останавливая все стимулирующие движения. Она чувствует, как возбуждение стекает по ее заднице, она раздумывает, не проигнорировать ли гостя. — Доставка! Мне нужно, чтобы вы подписали это, мисс, — кричит из-за двери незнакомый голос. Гермиона стонет. — Один момент, — громко отвечает она. Она вытирает руки, натягивает футболку и достает из корзины пару поношенных шорт, отказываясь от нижнего белья в надежде, что еще сможет продолжить с того момента, на котором остановилась. Она уже было делает взмах палочкой, чтобы превратить футболку во что-то более приличное, но соски так восхитительно трутся о тонкую белую ткань, и Гермиона решает, что вполне может показаться курьеру и в таком виде, в конце концов она его не ждала. Она с раздражением распахивает входную дверь, запоздало осознав, что курьер не мог знать наверняка, что она была дома. Темные волосы, небритое лицо и пронзительные черные глаза встречают ее на пороге, и разум с поразительной скоростью и ясностью узнает человека перед ней — Антонин Долохов. Гермиона отшатывается назад, прижимая рукой ребра в рефлекторном жесте. Пальцы на руках начинают подрагивать, когда подсознание вспоминает жгучую боль, пронзившую ее легкие много лет назад в Отделе Тайн. Она пытается кричать, но из горла не вырывается ни звука. Когда он успел наложить на нее заклятие безмолвия? — Тук-тук, вы не должны пускать кого попало в свой дом, мисс Гермиона Грейнджер, — упрекает Долохов, и ее палочка вылетает из рук. Беспалочковая магия? Десять и три четверти дюймов виноградного дерева небрежно отлетают в пустынный коридор и приземляются с тихим стуком. Сильные руки толкают Гермиону еще дальше назад, и она почти спотыкается, когда Долохов спешно запирает за собой дверь. В тот момент, когда он начинает быстро бормотать, накладывая свои защитные заклинания поверх ее собственных, страх парализует ее. Гермиона улавливает следы скрывающих чар, заглушающие и отталкивающие маглов, но последние два заклинания ей незнакомы. Даже когда сознание охвачено паникой, ее любопытный мозг инстинктивно задается вопросом, являются ли эти заклинания его собственным творением. По резкому щелчку его пальцев жалюзи на окнах с дребезжащим лязгом падают на подоконники, закрывая квартиру от посторонних глаз, отражая слабый желтый свет из гостиной. С тревогой Гермиона вспоминает единственного свидетеля, который мог застать эту картину. Она теряется в догадках, как мог отреагировать на это ее наблюдатель, возможно, он мог бы вызвать маггловскую полицию. Однако Долохов явно опытнее и сильнее, чем простой маггловский полицейский. У них не было бы шансов против него. И у нее тоже. — Мисс Грейнджер, — голос выдергивает ее из размышлений, в которые она погрузилась. Долохов приближается словно хищник, свирепо разглядывая ее лицо. — Твое тело, твои крики, твой запах, твои оргазмы. Они предназначены только для моего наслаждения, — он дьявольски ухмыляется, надвигаясь на нее все больше, открыто и недвусмысленно заявляя о своих намерениях. Не желая упустить его из вида, Гермиона вынуждена отступать назад, держа руки за спиной и пытаясь нащупать дорогу. Он неоправданно дерзок, не так ли? Руки натыкаются на глухую стену, и Гермиона понимает, что теперь может двигаться только в сторону. Словно почувствовав ее намерения, Долохов рукой обхватывает ее шею, сжимая подобно тискам, и угрожающе сдавливает гортань. Одним сильным движением он впечатывает Гермиону в стену, выбивая из груди весь воздух. — Тебя беспокоит мое присутствие? Ты только что наслаждалась этим, — насмехается он, проводя ладонью по ее груди. И Гермиона негодует от того, как сосок твердеет под его мимолетным прикосновением. Он тоже смотрел в окно? Хватка на горле усиливается, и Гермиона, отчаянно цепляясь за его руку, чувствует, как голова кружится все больше. — Может быть, ты предпочитаешь меня таким? Захват ослабевает, и Гермиона пытается сморгнуть непролитые слезы, застилающие взор. Перед ней стоит мужчина с песочными волосами и неприметной внешностью. Мужчина, которому она улыбнулась всего неделю назад в бакалейной лавке. Тот самый человек, который должен был быть маггловским наемным работником в технической фирме. И ее соседом Тони. Ее трясет от ярости и она пытается выкрикнуть, что он обманул ее. Но голосовые связки по-прежнему не издают ни звука. — Нет, моя дорогая. Это ты предположила, что бедняга Тони не может представлять для тебя угрозу, основываясь на информации, которую тебе удалось раскопать. Со своей стороны, я, как Тони, не сказал тебе ни слова, чтобы это считалось обманом, — он отбрасывает чары гламура и маниакально улыбается ей. — Кроме того, Тони или Антонин — глубоко внутри это всегда был я. Она смотрит на него с презрением. — И я не могу дождаться того, как окажусь глубоко. Внутри. Тебя, — он наклоняется к ней и мурлычет на ухо, предостерегающе сжимая пальцы на горле. Его растущая выпуклость прижимается и пульсирует на ее бедре, сознание Гермионы плывет. Звук импульсивной пощечины разносится по квартире, шокируя ее даже больше, чем его. — Никогда бы не подумал, что тебе нравится грубость. Не после того, как ты задыхалась и раскраснелась, словно сучка, пока жестко и резво долбила этими пальцами свою сочащуюся щелку. Его слова густо пропитаны сарказмом, пока он ухмыляется с холодной яростью. Долохов наматывает густые кудрявые локоны на кулак и резко дергает, усмехаясь тому, как ее макушка ударяется о стену. Вынужденная смотреть в потолок, Гермиона чувствует колючую щетину на своей шее, пока он атакует ее обнаженное горло своим влажным языком. Она содрогается от отвращения, когда дорожка слюны, ведущая к ее ключице, охлаждается от воздуха. Долохов прижимается жадным ртом к ее правой груди, тепло слюны пропитывает тонкий хлопок, а язык превращает сосок в твердую вершину. Без предупреждения его зубы сжимаются, и Гермиона безмолвно вскрикивает. — Какой я глупый, я совсем забыл. Мне безумно нравится, когда женщины кричат, — говорит он, снимая с нее заклинание безмолвия щелчком пальцев. Он безжалостно сжимает другую грудь, покручивая сосок между пальцами, и Гермиона кусает губы, изо всех сил пытаясь сдержать всхлипы. Долохов стягивает ее тонкую футболку через голову, обнажая дерзкую грудь перед своим голодным взглядом. Влажный рот смыкается вокруг того соска, который он ранее атаковал своими зубами, лаская мягким языком оставленные следы от укуса. Его мозолистые пальцы в это время лениво играют со вторым, жестко перекатывая его. Гермиона приходит в ужас от того, как вспыхивает ее лицо и сжимающейся спиралью в животе нарастает наслаждение. Нетерпеливая рука скользит вниз к поясу ее шорт, Гермиона пытается воспользоваться этим и вырваться из капкана его тела, но ее останавливают зубы, предостерегающе царапающие грудь, и внезапная сильная хватка на бедре. Ловкими пальцами Долохов расстегивает молнию и стягивает джинсовые шорты с бедер. — Без трусиков, — комментирует он. — Хотела продолжить свое маленькое шоу, не так ли? Палец грубо входит в нее, и Долохов ощущает, насколько мокрой она была. И до сих пор остается. — Это все для меня? Гермиона стискивает зубы, отказываясь признавать его правоту и свой позор. Его мокрый палец медленно отстраняется, и у нее перехватывает дыхание. — Тебе понравится. Ты у меня запоешь, — шепчет Долохов, дразня ее, размазывая соки по всему телу, подражая движениям, которые она сама совершала всего несколько минут назад. Его рот снова скользит по груди, посасывая сосок. Совокупная стимуляция заставляет ее всхлипывать, и Гермиона закрывает глаза в попытке игнорировать то, как он дышит ей в лицо, то, как темные глаза изучают ее. Она просто… чувствует все это. Она чувствует дразнящие движения языка. Она чувствует неистовое давление его пальцев. Она чувствует его настойчивую эрекцию на своем бедре. Она вскрикивает, когда его пальцы вновь входят в нее — на этот раз два — беспрепятственно скользя внутрь и наружу. — Ты такая мокрая, моя дорогая. Он втискивает третий, и Гермиона ерзает, стараясь не двигаться, тяжело дышит, пытаясь не задыхаться. Ее разум становится пустым, в то время как она пытается держать мысли. О, Мерлин! Пальцы Долохова намного толще ее собственных. Ее никогда так не растягивали. — Бля-я-ядь. Ты такая тугая. Я хорошо о тебе позабочусь, малышка, — его стон отдается вибрацией на покрытой слюной груди, и Гермиона вздрагивает. Пальцы выскальзывают с хлюпающим звуком и упираются в дрожащие мускулы, а она в предательском жесте цепляется за его ладонь. Когда Долохов касается чувствительной плоти, дыхание Гермионы прерывается, и она, пытаясь сохранить хоть какое-то подобие здравомыслия, ногтями отчаянно впивается в его руку, которая все еще сжимает горло. Гермиона издает прерывистый стон, когда он поворачивает большой палец и располагает его на клиторе. Ноги обессиленно дрожат в предвкушении. Стенки начинают трепетать, и ей кажется, что в теле где-то произошло короткое замыкание. Наверное, в ее мозге. И вдруг Долохов отстраняется от нее. Исчезают его пальцы, рот и даже собственническая хватка вокруг яремной вены. Гермионе внезапно становится холодно. Ноги не держат, она оседает на пол, прислонившись спиной к стене, задыхаясь, сетуя на потерю ощущений. Горячие слезы наворачиваются на глаза, когда Гермиона понимает, что ничего так не хочет, кроме как кончить на его пальцах прямо сейчас. К черту тот факт, что это та самая рука, которая ответственна за пытки и смерть нескольких ее друзей. Гермиона моргает и обнаруживает, что он снимает мантию. И Мерлин, Азкабан нисколько не испортил его. Должно быть, он акклиматизировался, проведя там большую часть своей взрослой жизни. Он снимает рубашку, и она замечает поджарый и рельефный торс, редко усеянный боевыми шрамами, потом брюки, обнажающие его мускулистые бедра и икры. Боксеры легко падают на пол, и… О боже. Ее мятежная женственность сжимается. — Посмотри, как сильно ты возбуждаешь меня, — он обхватывает свободной рукой твердый член и обращается к ней с горящими глазами. — Теперь будь хорошей девочкой и не кусайся. Долохов зарывается пальцами в густые волосы, направляя ее лицо к своей эрекции. Гермиона демонстративно сжимает челюсти и сердито смотрит в ответ, пока член скользит по ее щеке, оставляя капельку предэякулята липкой полосой. Он снова сильно дергает, и она инстинктивно вскрикивает от жжения на голове. Пользуясь случаем, Долохов настойчиво толкается в приоткрывшийся рот, останавливаясь только тогда, когда головка достигает задней части горла. Гермиона давится, пока он держит ее голову зафиксированной в одном положении, жесткие волосы щекочут ей нос. Она не может дышать! В попытке оттолкнуться Гермиона в панике опускает руки на его бедра, но Долохов игнорирует ее борьбу и не отстраняется. Затем он тянет ее назад за волосы — короткая передышка, — прежде чем снова врезаться в нее. — Расслабь горло, дорогая. Так будет легче. Толстый член скользит глубже, мимо ее миндалин, и подергивается от давления. По комнате разносится его резкий выдох. Гермиона чувствует себя ужасно. Минет никогда не был ее любимым занятием, и она подозревает, что уже никогда им не станет. Не после такого. Долохов выходит и возвращается, снова и снова. Теперь обе его руки сжимают кулаками волосы и направляют ее голову; выходя и возвращаясь. Слезы текут из ее закрытых глаз, когда его движения становятся все быстрее. Его громкие вздохи и ее частые судорожные вдохи наполняют тишину комнаты. Финальным толчком Долохов проталкивает головку члена еще дальше в горло и со стоном кончает. Горячая сперма покрывает ее саднящее горло, вязко стекая по пищеводу. От этого ощущения Гермиона рефлекторно сглатывает, и от внезапного сжатия член подрагивает еще раз. Безрезультатными шлепками по бедрам Гермиона возобновляет свою борьбу. — Блядь. Ты так хорошо меня принимаешь, малышка. Она морщится, когда обмякший член выскальзывает изо рта, а последние капли горькой спермы попадают на язык. — Проглоти все это, — большой палец впивается в щеку, а ладонь настойчиво нажимает на челюсть, запрокидывая голову назад, — давай не будем тратить наши усилия впустую. Долохов убирает руку лишь убедившись, что Гермиона проглотила всю оставшуюся жидкость. — Пожалуйста, уходи, — умоляет Гермиона, все еще чувствуя во рту его вкус. Достоинство и так уже потеряно, и она полагает, что унижение хуже не сделает. — Я никому не скажу. — Прости, малышка, — он наклоняется к ее лицу и размашистым движением языка слизывает свежепролитые слезы с ее лица, ни капельки не выглядя извиняющимся. Он вытирает липкий предэякулят со щеки большим пальцем. — Мы еще даже не добрались до самой веселой части. Он поднимает пальцами ее подбородок, чтобы сосредоточить на своем дерзком взгляде. — Ты будешь течь и содрогаться всем телом снова и снова, кончая на моих пальцах. А потом я буду втрахивать тебя в эту прелестную кушетку, пока в твоей голове не останется ни единой мысли. Больно будет так, что ты с трудом сможешь ходить. Гермиона яростно трясет головой, но ее предательская вагина сжимается в предвкушении его грязных обещаний. Она пытается переубедить: — Не делай этого. Я г-грязнокровка. Не стоит пачкать себя. Кожа покрывается мурашками, когда он нежным жестом проводит вдоль ее горла и груди. Долохов шикает в ответ: — Это не имеет значения, моя наивная малышка, — он ставит ее на ноги и затем с легкостью подхватывает, взявшись руками за спину и под коленями, — это всегда было лишь средством достижения цели. Понимание обрушивается на нее со скоростью товарного поезда. Долохов пытал и убивал не за идеи, в которые верил. Он на самом деле наслаждается этими больными поступками. В его глазах виден опасный блеск, и Гермиона узнает тот же безумный взгляд, что был у Беллатрисы Лестрейндж за несколько мгновений до того, как она вонзила проклятый клинок в ее руку. Гермиона паникует, адреналин бежит по венам. Она впивается ногтями в его обнаженную грудь, оставляя поверх шрамов яростные красные следы. Она пытается выбиться из его рук и брыкается ногами настолько, что у Долохова не получается крепко схватить. Гермиона падает из его хватки, вскакивает на ноги, не обращая внимания на резкую боль в локте, на который пришлось падение. Она должна бежать! Она успевает преодолеть примерно половину пути до двери, пока не падает на пол, замерев от попавшего в нее заклинания. Долохов поднимает ее, аккуратно перекидывая через плечо и неприлично пробегаясь руками вверх и вниз по ее бедрам. Диван, на который он бесцеремонно ее роняет, скрипит под ее весом, воздух вышибается из легких. Долохов раздвигает ее бедра и усаживается на сиденье между ними лицом к ней. Облизнув губы, он нависает над ней с глухим рычанием: — Малышка, я был слишком терпелив с тобой. Не думай, что это так и продолжится, иначе я заставлю тебя кричать совсем другими способами. С явным опасением Гермиона глядит в его безжалостное лицо. Долохов поднимает и откидывает ее руки высоко над головой, гордо демонстрируя в этом движении покрытую шрамами Темную Метку на своем предплечье. Его ладони скользят словно перышко вниз по ее рукам, шее, туловищу, отслеживая каждую впадину и каждый изгиб на своем пути. Правая рука останавливается на груди, грубо терзая ее в наказание. Левая скользит дальше вниз, чуть задерживаясь на внутренней стороне бедра, а потом подцепляет ногу под коленом, перекидывая через спинку дивана, и Гермиона неприлично раскрывается для него. Прикосновение ладони возвращается к самой верхней части внутренней поверхности бедра. Очень близко. Щеки Гермионы заливаются румянцем, пока он алчно пялится на ее предательское возбуждение. Долохов грубо дергает сосок, и Гермиона чувствует нарастающее тепло внизу живота. Ладонь касается нежной груди со звонкой пощечиной, и глаза Гермионы непроизвольно жмурятся, пряча взгляд от жестокой ухмылки, которую он демонстрирует ей, лаская теплый отпечаток ладони. Вторая пощечина приходится на клитор, и ее глаза распахиваются, Гермиона резко выдыхает. Он водит большим пальцем по влажным складкам, исследуя, дразня, соблазняя; у нее перехватывает дыхание от того, каким разгоряченным становится ее тело. Она не хочет чувствовать это. Не с ним! Большой палец лениво кружит по клитору. О боже. Он мрачно усмехается над ее прерывистым выдохом, отрывает ее руку от подлокотника дивана и направляет к блестящему лону. Его рука на ее, ладонь на пальцах, они снова и снова двигаются по клитору с беспощадным давлением. Когда тонкая вязкая струйка стекает к ягодице, ее глаза закатываются. — Вот и все. Почувствуй, насколько ты мокрая для меня, — шепчет Долохов, его ухмылка абсолютно порочна. Ее палец следует к влажному входу и без сопротивления проскальзывает внутрь. Его палец вплотную направляет это действие, пока оба не оказываются по костяшки в ее мокрой щелке. Подушечка его пальца давит на ее ногтевое ложе и прижимает палец к бугристой плоти, выстилающей ее переднюю стенку. Гермиона резко вдыхает, когда разряд электричества проходит по ее синапсам. Ей так хочется двигаться. Он сгибает руку и проталкивает палец еще глубже, поглаживая, исследуя, изучая ее. Все это время ее собственный палец остается бесполезно застывшим. Долохов почти полностью выскальзывает из нее и снова скользит обратно так медленно, почти интимно касаясь ее тыльной стороной пальца. Непонятно почему, но от этого у Гермионы кружится голова. Подобно мотыльку, летящему на пламя, ее глаза следуют за этим движением, наблюдая, как свидетельство ее возбуждения поблескивает на пальцах малознакомого мужчины. Одна только мысль об этом почти заставляет ее кончить. Поблекшая Темная Метка снова попадает в поле ее зрения, и неоспоримая опасность добавляет еще один оттенок к ее возбуждению. Гермиона вновь ощущает давление на ногтевом ложе, вынуждающее согнуть палец в этом месте. И… А-ах! Ее тело резко подскакивает и наклоняется вперед, словно освобождаемое от невидимых оков. Бедра сжимаются, захватывая их руки. Чувство потрясения захлестывает ее. Свободной рукой она тянется ко рту и так сильно зажимает его, что чувствует отпечатки зубов на внутренней стороне губ. Долохов мгновенно отдергивает ее, наклоняется и жадно впивается в губы, смело скользя по ним языком. И Гермиона, тяжело дыша, позволяет ему это, свободной рукой ища опору на его твердой груди, впивается ногтями в горячую кожу, пока он не прекращает свои атаки. — Хочешь кончить, малышка? — хриплым голосом произносит Долохов в ее губы. Он тоже задыхается. Хочет ли она отдаться бывшему Пожирателю смерти? Гермиона игнорирует тревожные сигналы в голове, видя его жаждущий взгляд, затем медленно кивает. Он уже так много забрал. Какая теперь разница? — Скажи это, — приказывает он, глядя ей в глаза, и начинает вынимать оба их пальца. Из нее вырывается всхлип протеста. — Да, да, пожалуйста. Я так близко! — Хорошая девочка. Поласкай себя. Долохов вынимает свой палец, и она издает разочарованный стон, поскольку ее палец тоже следует за этим движением. Гермиона едва не озвучивает свое возмущение тем, что он снова перехитрил ее, но он сжимает ее ладонь скользкими пальцами. Долохов складывает ее мизинец в ладонь, зажимая ее большим пальцем, а оставшиеся три сомкнутых пальца толкает внутрь, а затем наружу, побуждая к действию. Вскоре она уже двигается по собственной воле, и он отпускает ее руку, садится на корточки и наблюдает. Гермиона внимательно разглядывает его блестящую, влажную фигуру. Черные волосы промокли от пота и падают на глаза. С блестящими расширенными зрачками он наблюдает за ее действиями, облизывая губы. Грудь, покрытая красными отметинами от ее ногтей, поднимается в такт дыханию. Ее глаза следуют за дорожкой волос от пупка мимо острых тазовых костей к… Блядь! Неосознанно свободной рукой она скользит по комочку нервов и дышит все тяжелее. Резкий звук отвлекает Гермиону, и она вновь переводит взгляд на его лицо, обнаруживая самодовольную ухмылку. Долохов наклоняется ближе, скользя взглядом к ее губам, и она с нетерпением ожидает поцелуя. Вместо этого он коварно ухмыляется, она чувствует его влажную руку, дразнящую, размазывающую соки по ее груди. Гермиона зажмуривается, смущенная ходом своих мыслей. — Кончай со мной, малышка, — голос у него строгий, властный. Она ускоряется, чувствуя, как спираль в животе сжимается сильнее. Но чего-то не хватает. С ее пальцами все ощущается по-другому, они недостаточно толстые, недостаточно длинные! Словно почувствовав ее состояние, Долохов сжимает и сильно прокручивает ее сосок. Она вскрикивает и отчаянно сжимает пальцы, ноги неистово дрожат, а спина изгибается над бархатом дивана. Гермиона делает большие глотки воздуха, абсолютно уверенная, что мозгу не хватает кислорода. Она расплывчато ощущает, как он накрывает её руку своей, настойчиво ведя по клитору и вокруг, продлевая ее противоречивый оргазм. Когда эйфория окончательно проходит, Гермиона опадает обратно на бархат, испытывая странный укол сожаления, когда вытаскивает липкие пальцы и растопыривает их на животе. Глаза распахиваются и устремляются на белый потолок, избегая смотреть на Долохова. Она чувствует, как влажные пальцы скользят по ее бедрам, оставляя на них болезненные синяки, пока его член дразнит ее сочащийся вход. Одним толчком он входит в нее на всю длину. Гермиона вновь закрывает глаза. Он отстраняется и снова входит в нее, не давая возможности приспособиться к его размеру. Она совершенно влажная, но его размер невероятно растягивает ее; он толще, чем все, что она когда-либо пыталась туда втиснуть. Даже толще его трех пальцев. Ее ногти впиваются в плоть его бицепсов в отчаянной хватке, а глаза закатываются, пока он выполняет свое обещание и жестоко втрахивает ее в диван, вызывая приглушенные стоны. — Ты хочешь это. Ее лицо горит. Она хочет. — Тебе нравится, насколько я груб с твоей мокрой щелкой. Гермиона не отвечает, но протестующе стонет, когда он внезапно останавливается. Долохов выходит из нее и ставит ее на четвереньки. Его умелые пальцы захватывают и наматывают на кулак ее волосы, гарантируя боль при каждом толчке его бедер. Другая рука обхватывает бедро, крепко впиваясь и обеспечивая на этом месте синяки. Он снова входит в нее, жестко и быстро. Новый угол и животная природа их движений заставляют ее видеть звезды. Ее никогда не брали сзади. Она подозревает, что, вероятно, не решилась бы на это, если бы ее спросили. Это стало бы позорным упущением, на самом деле. Громкий стон вырывается из ее горла, когда она откидывается на него, направляемая рывком за волосы. — Тебе нравится так? — он усмехается низким и порочным голосом, — маленькая шлюшка. Рука скользит все ниже и ниже по бедру, пока не ложится на лобок. — А-а-а! — кричит Гермиона, пока он яростно кружит вокруг ее клитора. Внутри нее стремительно растет новая волна удовольствия. — Кончай, шлюшка, — он делает шлепок по клитору, и ее мир рушится. Она сжимает колени и бьется в судороге с протяжным криком. Стенки отчаянно пульсируют вокруг его плоти, пока Долохов продолжает врезаться в нее, удерживая за бедра и растрепанные волосы. Конечности теряют силу, и Гермиона становится слишком слабой, чтобы бороться с гравитацией, когда возвращается на Землю. Хватка вокруг бедер ослабевает, и она падает на диван, сразу же выпуская выскальзывающий член. Какое-то время ей приходится неудобно выгибаться от крепкой хватки за волосы, которую Долохов отпускает через несколько секунд. Он наваливается на нее всем своим весом, обхватывая рукой горло и удерживая ее словно в плену; густая, тяжелая и уличающе липкая эрекция касается ее бедер. — Я владею твоей мокрой щелкой, — Долохов наклоняется и собственнически рычит ей в ухо, оседлав распростертое тело и сводя ее ноги вместе. Сильной рукой он приподнимает ее таз, чтобы отрегулировать угол входа для своего члена. Горячий рот обхватывает ее ухо, облизывая и мягко посасывая. Зубы задевают мочку, когда он снова погружается в ее тепло, и его удовлетворенный стон восхитительно вибрирует в ее барабанных перепонках. Рот спускается ниже по ее шее, слегка прижимаясь к коже и щекоча бородой. Теплое дыхание вызывает восхитительные мурашки, и Гермиона не может удержаться от стона. — Ты ощущаешься чертовски божественно на моем члене, — рычит Долохов и, высунув язык, слизывает соль с ее разгоряченной кожи. — Интересно, что я почувствую, когда на нем будет твоя задница, — он проводит большим пальцем между ягодиц, так близко к тугому колечку. Гермиона напрягается. Он слишком большой, чтобы туда поместиться! Она качает головой. Нет, это не правильно. — Не волнуйся, малышка. Не сегодня, — пальцы опасно обхватывают горло, напоминая о ее уязвимом положении под ним. Греховно покачивая бедрами, он наклоняет ее лицо к себе и вновь захватывает губы, так нежно и медленно посасывая нижнюю. Неожиданный приступ похоти охватывает Гермиону, и голова кружится от противоречивых эмоций. Долохов скользит по ее языку своим, ловко побуждая к действиям, и она обнаруживает, что сдается, начинает отвечать. Она проводит зубами по его нижней губе, наслаждаясь внезапным движением его бедер. Он уже вновь готов восхитительно наполнить ее. Она пробует напрягать внутренние мышцы, когда он выходит, заслуживая от Долохова прерывистый стон. Этот звук вызывает волну… какого-то чувства. Возможно, это слабое подобие власти. Гермиона смакует проявление этого легкого контроля над Долоховым, закрыв глаза и наслаждаясь горячими дуновениями воздуха от его рта, переместившегося на заднюю часть шеи. Он убирает ее волосы набок и целует обнажившиеся участки кожи с приоткрытым ртом. Ее дыхание сбивается, когда он входит в нее глубже, болезненно вжимаясь в шейку матки, задерживаясь на секунду, прежде чем отступить. И она забывает игру, в которую пыталась играть. Затем он вновь переходит на медленные толчки бедрами, даря ей ложное чувство безопасности лишь для того, чтобы совершить еще один резкий толчок. Она впивается пальцами в плотный бархат, царапая его. Потом он повторяет это в третий раз. Вульгарный звук шлепка мошонки по клитору разносится по квартире. — Да-а-а! — стонет она, когда боль превращается в извращенное удовольствие. — Еще? — он замирает, оставляя внутри лишь головку. Гермиона кивает, понимая, что проиграла эту запутанную игру. Назвался груздем, полезай в кузов. Она вытягивает шею, чтобы посмотреть ему в глаза. Крайне важно, чтобы он понял, что она хочет. — Не останавливайся. Трахни меня, Долохов, — хрипло стонет она, и его глаза становятся невероятно темными от вожделения. Это того стоило, считает Гермиона, опуская лицо на подушку дивана. Его ладони собственнически сжимают обе груди. Резкое дыхание ласкает ее кожу, а зубы опускаются на обнаженное плечо. Его крупное тело полностью обволакивает ее, и Гермиона чувствует себя абсолютно подчиненной. Каждый толчок теперь направлен к шейке матки, призванный заставить ее стонать, накапливая болезненное удовольствие. Пока наконец… Ее мир взрывается. Пальцы на руках и ногах сжимаются, все тело до самых конечностей бьется в судороге под его весом. Толчки набирают скорость, Долохов продолжает вонзаться в нее, пока она бьется в экстазе. — О боже… О боже… — она задыхается между вдохами. Эта кульминация просто не заканчивается. Долохов вдалбливается в нее снова и снова, а она не может… перестать… трястись. Гермиона хрипит, когда локоть обхватывает ее горло, прижимая ее к его твердому телу. Вторую руку он изгибает и дотягивается до сверхчувствительного клитора, продлевая эйфорию и снова отправляя ее за край. На мгновение все, что она видит, это чернота, и Гермиона предполагает, что Долохов убил ее. Затем все чувства быстро возвращаются; она дрожит от оргазма, что-то восхитительно пульсирует в ее шейке матки, от пальцев на клиторе проходят крошечные искры удовольствия. О. Да. Долохов. Туман рассеивается, и она обостренно чувствует жар его живота, поскольку Долохов собственнически удерживает под собой ее трепещущее тело; он настолько плотно прижимается тазом, что невозможно понять, где кончается он и начинается она. Гермиона слабо сопротивляется, пытаясь увеличить дистанцию ​​между ними и снизить чрезмерную стимуляцию. — Ш-ш-ш… Расслабься, малышка, — шепчет он, теплое дыхание обжигает лицо, а пальцы предостерегающе сжимаются на горле, — возьми мое семя. Полуприкрытые веками глаза округляются от услышанного. Она возобновляет сопротивление с новой силой, пока он предупреждающе не щелкает пальцем по ее саднящему клитору. — Малышка, я бы советовал тебе не сопротивляться, если, конечно, ты не хочешь повторения. Меня это очень заводит, — в подтверждение этих слов, он вонзает в нее наполовину твердый член, вызывая мурашки на спине. Угроза услышана, и Гермиона лежит неподвижно, пока его пальцы кружат вокруг клитора, избегая сверхчувствительного места. Она старается не сжимать его смягчающийся член. Пытается игнорировать собственный стук сердца. Старается даже не дышать слишком тяжело. Долохов тихо посмеивается над ее затруднительным положением, но выпускает из своего плена, со стоном извлекая член. Он оставляет липкие следы на ее заднице, вытираясь о ее измученное тело, а их совместные жидкости просачиваются наружу и густыми лужами стекают на бархат. Гермиона старается не тереться о бархат, чтобы не соскользнуть. Фактически, она решает вовсе не двигаться, пока Долохов не уйдет. Вместо этого она составляет план своих действий после его ухода. Первое, что приходит в голову, — это сжечь проклятый диван. Само его существование унижает ее. Долохов оставляет ее на гребаном диване, похлопав на прощание ее мокрую ягодицу, но Гермиона стойко игнорирует это. Гермиона хотела бы сжечь и Долохова, но технически это было бы уголовным преступлением. А значит, ей придется переехать туда, где он не сможет ее найти, желательно туда, где он даже не подумает искать. Она не планирует идти в Департамент магического правопорядка. В этих вопросах авроры не так деликатны, как в мире магглов. Последнее, чего она хочет, — это, блядь, увековечить свой позор в Пророке. Каждый сочувствующий взгляд, брошенный в ее сторону, наверняка напоминал бы, как много она кончала под Долоховым. Однако ей нужно где-то переночевать этой ночью. Она пойдет к Гарри, как только соберет вещи. Но он не должен узнать реальную причину ее визита. Пока нет. Не сейчас, пока она не может объяснить все даже себе. Гермиона мысленно упорядочивает планируемые действия в наиболее логичной последовательности. На задворках сознания она улавливает щелчок закрывающейся двери и бросается действовать. Гермиона несется в свою спальню, отчетливо ощущая болезненность между ног. По пути включает все выключатели, заливая свою квартиру светом. Сперма стекает по бедрам на ковер, и Гермиона добавляет его в свой список «сжечь». Она роется в шкафу в поисках толстого бежевого свитера, который ей особо не нравился, и натягивает его через голову. Затем надевает невзрачные свободные джинсы-бойфренды, плотная джинсовая ткань которых сразу же промокает. Гермиона проносится обратно к входной двери, стараясь не поскользнуться на вязких каплях. Смотрит в глазок — никого. Он ушел. Она приоткрывает дверь и просовывает руку в небольшой проем, пытаясь призвать свою палочку. Неудачно. Разумеется. Ей потребовалось почти пять минут, чтобы отыскать свою палочку через две двери, подвешенную в воздухе стазисными чарами и скрытую заклятием необнаружения. При мыслях о злонамеренном волшебнике ее кровь кипит. Гермиона осторожно тянется к палочке, с облегчением обнаруживая отсутствие на ней иных заклинаний. Сжав ее, она шепчет: «Фините». Она благодарит свою счастливую звезду за то, что справилась с поисками, и быстро возвращается в квартиру. Гермиона захлопывает за собой дверь, помня о том, как мало у нее времени. У нее длинный список дел до возможного возвращения Долохова. Первое заклинание, которое она произносит, — это люмос — на тот случай, если он наложил на палочку какие-то чары помех, которые могли бы вызвать неприятные последствия от ее заклинаний. Далее Гермиона применяет на себе диагностические заклинания, обнаруживающие темные чары, наложенные на человека. Ничего. К счастью или к сожалению — смотря как посмотреть. Переключившись на чары, которые он наложил на квартиру, Гермиона идентифицирует пять заклинаний с незнакомой магической подписью и легко заменяет три из них своими собственными. Вместо его маглооталкивающего заклинания она накладывает полное отталкивающее заклинание, которое обнаружила в Запретной секции много лет назад. Последние два оказались непростыми, и она тратит почти полчаса, распутывая их. Когда Гермиона, наконец, разбивает чары на основные компоненты и отбрасывает их, в ее жилах стынет кровь. Одно из заклинаний обеспечивало Долохову свободный доступ в квартиру. Другое — следящие чары. Он непременно собирается вернуться! Она быстро накладывает защитные чары на каждой возможной точке проникновения в квартиру, скрывающие чары и чары Фиделиуса, назначая себя хранителем тайны. У него не получится вернуться, она выдыхает удовлетворенно. На самом деле, сейчас квартира даже не существует ни для кого, кроме нее. Теперь, когда Гермиона позаботилась о безопасности, ей стало легче дышать. Начиная от входной двери, она быстро и методично накладывает очищающие чары на заметные мокрые пятна на полу, ковре и диване. Но запах секса остается. Она разочарованно вздыхает. Глубокая очистка и сжигание улик будет уже после душа. Ковер сворачивается и левитируется на диван. Туда же следуют ее футболка и шорты, и, наконец, пара нижнего белья, вернувшая себе бежевый цвет. Крепко сжимая палочку, она крадется в ванную, измученная и обессиленная от отступающего адреналина. Рывком открывает дверь в ванную — закрывала ли она ее раньше? Отчасти Гермиона уже ожидает столкнуться лицом к лицу со скалящимся Долоховым. Никого. На всякий случай запирает за собой дверь. Включает свет, снимает одежду. Гермиона рассматривает свой растрепанный вид в зеркале при резком белом свете. Свежеоттраханная — кажется, это подходящее слово. Волосы — настоящая катастрофа. Макияж невероятно размазан. На груди начинают проявляться синяки, особенно на правой, которая, кажется, особенно понравилась Долохову. Бедра усеяны отпечатками его пальцев. Хлопья засохшей спермы дорожками спускаются от бедер к икрам. Она вздрагивает, вспоминая пульсацию его твердого члена во влагалище. Кожу покалывает, словно на нее кто-то смотрит. Но Гермиона никого не видит через зеркало. Должно быть, это паранойя. Логично после такого травмирующего происшествия. Она лишь надеется, что оно не оставит серьезных психологических последствий. Подобно тому паршивому году, проведенному в бегах. Отвернувшись от зеркала и своего отражения, которое она почти не узнает, Гермиона отдергивает занавеску в душе. Никого. Отлично. Она даже несколько разочарована тем, что ее догадка неверна. Вода обжигает, боль отвлекает, и она наслаждается этим. Гермиона становится под струи душа, позволяя воде стекать по лицу и волосам, струясь по каждому дюйму кожи, которого касался Долохов. Два пальца вонзаются в промежность; Гермиону передергивает от того, сколько их совместных жидкостей еще осталось внутри. Она тщательно проводит пальцами по стенкам, старательно вычерпывая сперму, позволяя вязким каплям стекать на плитку. Это действие реалистично напоминает о его пальце, исследовавшим ее и напитывающимся ее возбуждением. Щеки краснеют в тот момент, когда она с интересом вводит третий палец. Потом четвертый. Но ей не удается воспроизвести те же ощущения. Не удается подобрать размер! Независимо от того, насколько быстры или медленны движения! Неважно, под какими немыслимыми углами пытается изогнуться ее рука! Как бы она ни пыталась прижиматься к той же бугристой плоти! Гермиона разочарованно вынимает пальцы, позволяя брызгам смыть неудовлетворенное возбуждение. Бессмысленная трата времени! Она спешит принять душ, особенно усердно оттирая свои нежные части тела. Ванная комната наполняется ароматами чрезмерного количества мыла и шампуня, но она все еще чувствует запах Долохова на своей коже. Гермиона решает, что примет душ еще раз, когда окажется в безопасности на площади Гриммо. К моменту выхода из душа она уже дважды перепроверила свой план действий и поставила на нем мысленную печать одобрения. Проклятие! Гермиона обнаруживает, что кое-что не учла в своем идеальном плане: в спешке она забыла сменную одежду. Она точно не притронется к небрежно разбросанным по плитке вещам, которые собирается также сжечь, и оборачивается в пушистое полотенце, прикосновение которого флешбеком напоминает о теплом дыхании Долохова на коже. Она выходит из прогретой паром ванной. В любом случае, ее никто сейчас не может увидеть через окна. Холодный воздух касается кожи, вызывая дрожь, пока она преодолевает небольшое расстояние до своей спальни. И вдруг кто-то дергает ее за руку, привлекая к себе. Гермиона вскрикивает и, сбитая с толку, оказывается отброшенной на кровать. Из легких вышибается воздух, а из головы — мысли. Полотенце, сбитое движением, непристойно распахивается, обнажая ее перед голодным взглядом. — Ты же не думала, что я закончил?