Лесник

— Сколько мне еще терпеть это все? — рыкнул Герман, поднимаясь на ноги после очередного оборота. Все его тело было испещрено синяками разной степени давности (каждый оборот не обходится без последствий). — Я с такими темпами или озверею окончательно, или умру от переизбытка секса! — Пока не научишься контролировать своего зверя, — Митрофан, как обычно, был спокоен и бесстрастен, — а ты не самый старательный ученик, как я посмотрю. Или ты у нас так любишь время проводить с селянками? — Видеть их уже не могу! — лесник натянул исподнее, косо поглядывая на дверь, за которой явно толпились девки. — Хоть бы ты им сказал, меня ж они не боятся! — Меня тоже, — пожал плечами староста, — сам же понимаешь, оголодали они без мужской ласки за годы одиночества. В последний раз они же Андрея видели. Это сколько лет-то прошло. А сам же знаешь, нет ничего страшнее озабоченной колдуньи. — Я понимаю, но блин, от меня для вашей деревни пользы никакой не будет. Я не могу иметь детей. — Это, конечно, плохо, но, думаю, они эту проблему решат. Меня больше волнует то, что ты уже месяц тут возишься, а никакого положительного результата, как не было, так и нет. — Да ты хоть бы раз сказал, как это сделать! — Герман злобно ощерился, но староста лишь ухмыльнулся в ответ. — Как я объясню то, что ты должен почувствовать? Ты просто должен проснуться, должен осознать, что понимаешь себя, чувствуешь себя, что ты — этот самый волк, ты хозяин положения. — Ты издеваешься? — лесник посмотрел на него с видом идиота. — Я личным мозгом гав сказать не могу, не то, что держать его под контролем. — Почему ты называешь свою иную подобу им? Ты один, внешний вид другой. — Почему тогда, когда он рвется — я чувствую чужую волю? — Все это от того, что ты слабак. Каждый раз, превращаясь, ты просто звереешь, превращаешься из большого мальчишки, в большого глупого щенка. Научился красиво клацать зубами и отгрызать носы… — Повтори! — Герман замер с рубахой надетой не до конца. — Что ты там сказал, про нос? — За две недели до тебя, — Митрофан сел на пенек, стоящий у опорной балки, — пришел в деревню старый колдун-обороток, да не один. С ученичком недоделанным. Попытались подловить ночью одного из ночных охранников. Содрать шкуру. Охранник отбился, поднял на уши всех деревенских и заставил старую тварь отступить. Так вот, старый оборотов был без носа. А молодой даже не мог обернуться. Они сбежали. — И кто же это был? — Тебе лучше знать. Из твоего села пассажиры. — То есть в нашем селе два колдуна-оборотня? — Колдуна-оборотня, может и один, а вот учеников у него может быть толпа. Да и село ваше такое, что там каждый третий колдуном может быть. — Да хватит юлить вокруг да около! Скажи ты уже все. — Хорошо, — Митрофан вытащил из кармана пачку достаточно дорогих сигарет, чем заставил лесника прищуриться, достал одну из них и прикурил. Задумчиво затянулся и выпустил облачко голубоватого дыма, — лет двести назад это случилось. На месте села вашего только лес был, да речушка мелкая. А еще стояло там капище языческое. Жертвы кровавые, человеческие Чернобогу приносили темные колдуны. Создали едва ли не свою религию, то ли секту, а прикрывались тем, что староверы. Поговаривали, что были они все оборотками черными. Из близлежащих сел людей воровали для своих кровавых ритуалов. Скотину резали. В общем обнаглели, да распоясались. Да только прознали про это власти и в один не очень прекрасный день, когда в одном из близлежащих селений ребенок пропал, нагрянули приставы прямо на этот то ли шабаш, то ли сборище. Разнесли все в пух и прах. Деревеньку с капищем с землей сравняли, колдунов этих, словно собак бешеных вырезали вместе с семьями. Сожгли, а прах по округе развеяли. Никого не пощадили, столько зла натворить успели сектанты проклятые. Не подумали только, что не все черное семя выбить удалось и почти в это же время в одном из окрестных сел у пары бездетной внезапно сынишка новорожденный появился. Захарием назвали. На месте же проклятого капища ваше село поставили, земли там оказались на редкость плодородными, и селяне быстро заполнили незанятые территории. Совсем забыли, что строят свои дома на пепелищах и останках, хоть и нечистых. Вот и родители Захария переселились туда же. Шло время и черная сущность многих колдовских поколений начала брать свое. В тринадцать лет Захария впервые призвала к себе Луна. Но на тот момент мальчишка еще не до конца осознавал всей своей сути. А вот через два года пришел он в наши края. А мы — лесные духи, издавна обучаем молодых оборотков контролировать свою сущность. Но этот мальчишка на тот момент каким-то образом сумел узнать всю историю своего происхождения. Обучился, все как положено, да только ушел от нас не сам. Увел с собой самую красивую девку, да брата ее старшего, охранника лесного, посулив тому несметные богатства, которые черные колдуны возле села припрятали. Так у оборотка молодого появилась сила медвежья, вместе с длакой медвежьей. — Так, погоди, — Герман выставил перед собой руку, прерывая рассказ, — нахрена ему длака была нужна, если он сумел-таки обуздать в себе зверя и оборочивался, когда хотел? — Силу он свою увеличивал так. Ты, сколько бы не пытался контролировать себя, но на каждый оборот будешь тратить огромное количество сил. А для него это плюнуть на раз. Да и со сменившего лунный зов на длаку колдовскую, с самого длаку не сделают уже. Именно этого он и боялся. На девке нашей он, кстати, женился в итоге. Детей наплодили, аж десяток, да почти все девки. Один только сын у него вышел. Савелий Севастьсянов. Вот тогда-то и начались первые проблемы в селе. Когда Савелию было тринадцать, то в селе большевики сожгли церковь вместе со священником. Говорят, пацан танцевал на пепелище той же ночью, а черепом батюшки поиграл в футбол. А позже этот мальчишка пришел в соседнюю с нашей деревню к хранителям леса. И убил одного из них. Мы, если честно, с дальними хранителями не очень-то и контактировали тогда, но ради того, чтоб загнать бешеного зверя, мы вынуждены были объединиться. И мы его загнали. Мой отец лично нашпиговал этого выродка серебром по самые помидоры, хоть на деле это был его родной племянник. — То есть это из твоей семьи девку увел Захарий? — Герман перестал жевать кусок мяса, которое ему успели уже принести на завтрак. — Не просто девку — талантливую ведунью, красавицу и умницу. Надежду. Так, ты вообще слушать собираешься или перебивать дальше? — Да слушаю я, слушаю, просто задаю уточняющие вопросы. — Так слушай, вопросы потом задавать будешь. Между тем, у Захария и Надежды на старости лет внезапно родился еще один сын. Хотя, злые языки поговаривали, что мальчишку ему в подоле дочь младшая варвара принесла. А отцом байстрюка никто иной, как Савелий был. Лесник от неожиданности закашлялся. Митрофан недовольно воззрился на собеседника, но тот постучал себя по груди и сделал жест ладонью, мол, продолжай, не мешаю. — Вот, еще раз перебьешь, я в тебя кружкой запущу. Время шло. Мальчишка рос дикий и нелюдимый. В пятнадцать лет, кстати, пытался к нам прийти, в ученики, просился, на коленях стоял даже, да только отец мой послал его с зарядом дроби серебряной в боку. Сбежал мальчишка. Да так сбежал, что в лесу заблудился. Три месяца от него ни слуху ни духу не было, местные уже похоронить успели. А он взял и вернулся. Совсем одичалый, грязный, заворачивался в шкуру бурого медведя. Помыкался тут в деревне, попытался в колхоз скотником пойти, да вся скотина от него шарахалась, как черт от ладана. Помыкался пацан, да в город подался. Учиться вроде бы как. Вернулся уже после войны с женой и дочерью. С фронта привез. Цыганку. Красивая была и, как поговаривали, колдунья. Забава звали. А дочь Клавдией назвали. — Зачем мне все эти имена? — не выдержал Герман и тут же упал на покрытый соломой пол, так как над головой его со свистом пролетела кружка. — Ми…бля! Следом за кружкой летела ложка, которая пришла идеально между глаз. Лесник, поскуливая, сел обратно на свое место, потирая ушибленное место. — А потому, что мальчишку того Всеволод Михайлов звали. Фамилию жены взял. — Чего? — лесник забыл, что только что делал. — Того самого. Родственничек твой несостоявшийся. У Всеволода и Забавы пятеро детей родилось, да только двое живых осталось. Дочери Клавдия и младшая Анна, которая родилась, когда отцу уже за пятый десяток перевалило, а через год Забавы не стало. В лес за грибами пошла и только весной кости обглоданные зверьем нашли. Остался отец один с двумя дочерьми. Вот как раз эта самая Анна в шестнадцать лет внезапно и понесла. Родилась Настасья. Вот только Настя больно уж в свою породу была, ни одной левой черты. — Ты что в виду имеешь? — Герман повернул голову на бок. — Грех Савелия продолжала семья распространять. — То есть этот старый пердун Всеволод свою собственную дочь? — Не исключено. Хотя, есть еще одна версия. У Всеволода же девять сестер было, пять из которых осталось в селе и замуж там же вышли. Так что вполне это мог быть кто-то из родни. Хотя сестры брата чурались. Семьи их не дружили, но там все, что угодно может быть. — Господи, почему я не знал этого раньше? — Тебя бы это остановило от брака с Мариной? — Скорее всего, нет. — Так вот. Настасья Марину принесла в семнадцать. — Пожалуйста, только не говори, что в этом старый хрыч замешан! — Нет. Сын бабки ее двоюродной. егерем он был. Его в тот год, как твоя Марина родилась, в лесу медведь задрал. Герман тихонько застонал, пряча лицо в ладонях. — Да что ж это такое?! — выдохнул он. — То есть кто-то из родичей Всеволода скрытый оборотень? Но в деревне в то время, когда я изувечил медведя, пропали три старика, включая самого Всеволода. Только старый хрен древний уже, словно дерьмище мамонта. Я думал, что ему сто три, а ему выходит еще больше. — Ну, Всеволоду негде в те времена было выучиться зверя вызывать. Фамилии стариков как? — Тимофей Егоров, Степан Иванов и, собственно, сам Всеволод. — Племяши это его родные. Еще и из тех, которые помыкались по СССР еще. Особенно Егоров. Геологом он был. — Твою мать. А тут еще и, выходит, ученик у старого зверя есть. То есть, возможно, кто-то из родни. — Скорее всего. — Слушай, ну откуда ты все это знаешь. — Скажем так, агентура у меня большая, включая родичей Всеволодовых. Там каждый четвертый может силу иметь. На благо, не дружат меж собой семьи, да и отрицают яство свое, будто знают что-то. Крещеные все, это тоже не стоит сбрасывать со счетов. Боятся они чего-то. А там уж хрен его знает, что у них на уме. И держат тебя там, видимо, как защиту от самого черного. — Чем же я им помогу? — Шкурой своей волчьей. —Чего?! — Ты когда медведя покалечил, он куда пошёл? В село. Бабу задрал и сожрал частично, а кусок кожи содрал. Как думаешь, на что? Не говори. Заплатки делал в драке своей, в теле своём, а заплаты делал колдун из роднички. А если возьмёт твою шкуру, то всю и тут даже не родственная подойдет. — Ну, теперь хоть понятно стало, почему родня колдовская не дружит меж собой, — Герман обреченно опустил руки, — подозревают друг друга. Если даже колдуна-оборотня среди них нет, то подарок точно может быть. А своя шкура ближе к телу. Сцуки. Свалить что ли с этого села? — Это уж вряд ли, — ухмыльнулся Митрофан, — старый зверь тебе не спустит с рук свое увечье. Так что та, что дорога тебе до сих пор не в безопасности. — Дай мне отвара! — лесник вдруг поднял горящие желтым глаза. — Ты только вернулся после оборота. Сдохнешь! — А тебя это колышет? Давай, говорю! У меня родные в городе, баба мне дорогая! Давай зелье! Если не научусь контролю, лучше сдохну! И сучек своих убери подальше, а то порву! Затрахали они меня.