Пророчества молний

Запах гари кружится в его разуме, затуманивает мысли и оседает в лёгких. А ещё лёгкие нагреваются — не тепло и приятно, а больно и опустошающее. Будто под ними засунули горелку. И даже это не то описание, что нужно. Это не огонь, это пронзающее до бела, до судорог электричество. Дышать трудно, ведь оно подкрадывается к самому горлу. А может, это просто дым. Тот же дым, что застилает зрение и заставляет глаза болезненно слезиться. Томми щурится через пелену — горизонт далёкий и мёртвый. Хотя нет, пока не мёртвый. Только встречающий свою пышную, широкую погибель. И Техно на горизонте не видно. Мальчик влажно всхлипывает, чувствуя разочарование. У него был шанс догнать его, но теперь — теперь — что он может? Даже иссушители, которые его брат бог знает как призвал, уже полегли от рук храброго народа. Народа, который отдал за эти крошечные надежды на спасение свои жизни. Это всё равно не остановит Техноблейда. Уилбур ушёл уже давно. Они разделились ещё на первом километре, после того, как оборвалась крики. Он ушёл, руша звёзды в воду, топя бесплодную землю тоннами тяжёлой влажной смерти и разрывая души голосом. Пожалуй, может и хорошо, что Томми рано понял, что точно его не догонит. Вода с электричеством не даёт ничего хорошего. И навык говорить со злостью тоже. Томми дышит. Пытается дышать. Выходит хрипло, глубоко и отчаянно. Он понимает, что уже какое-то время просто стоит на месте, не видя и не делая ничего. Ноги болят. Всё тело болит, но ноги особенно. И голова кружится. Мальчик делает шаг, его колени в миг слабеют, и он падает на них. Удар отдаётся в кости с глухим стуком. Томми почти этого не замечает. Он пытается дышать, в горле трескается сухость, а в небе сверкают маленькие кривые молнии. Тихо и незаметно, под самым куполом. Он не контролирует их. Лишь слегка чувствует импульсы на коже, как быстрый укол иголкой. Томми наклоняется. Головокружение почти приятно. Покачивает и убаюкивает. А голова всё равно болит уже давно. Он сглатывает, хотя слюны практически нет. Кажется, вся жидкость в организме ушла на слёзы. Мальчик даже не уверен, что в нём ещё осталась кровь. Снова рваный вздох. Плечо дёргается в ответ на более сильную молнию позади. Они выстреливают непроизвольно, но, честно говоря, Томми это мало волнует. В нём скапливаются тухлое разочарование, тяжёлая обида и непомерная вина. Внезапно все решения, приведшие к этому моменту, кажутся ужасными. Зачем он кричал? Зачем самонадеянно бросал вызов себе, братьям и всему существующему? Зачем, ради сияния звезды, зачем он был так горд, глуп, никогда не прислушивался, никогда не пытался понять, и либо слепо следовал, либо резался гранями необдуманных поступков? Глупец, идиот, ничтожество. Теперь ничто не работает. Теперь всё сломано. Он проклинает себя. Он проклинает других. Он проклинает пророчества. Он проклинает Вселенную. Дрожащие руки уже не могут поддерживать вес тела, и Томми падает лбом к выжженной земле, склонив спину, словно молящий. Ему не перед кем молиться. Не перед чем. Вокруг только погибший, покинутый надеждой мир — мир, который он и его братья собственноручно уничтожили. Они раскололись. Как зеркало, неправильно отражающее и тусклое, а теперь ещё и уродливое в своей расколотости. Они разошлись. Они отреклись от друг друга. Это не было худшим его кошмаром раньше только потому, что он не думал, что это вообще возможно. Слабые молнии вспыхивают и исчезают где-то вдалеке. Слабые, такие же, каким он чувствует себя. Томми уже не может сказать, дышит он или нет. Он определённо ещё жив. Его сердце стучит. Глухо и каменно, но стучит. И тело такое тяжёлое. Тяжёлое, какое бывает только у живых. Мальчик зажмуривается. Вес неба сокрушителен. Он хочет, чтобы земля поглотила его целиком. Чтоб разверзлась и сомкнулась вокруг него плотно, устойчиво, тепло. Он не хочет умирать, нет. Хочет, чтобы сердце стучало и качало горячую кровь, а земля баюкала его одеялом, а вода проливалась на землю и дарила ей спокойствие и живительную влагу. Молний нет. Томми плачет. Тихо, неслышно. Остатки слёз беззвучно текут по щекам, пока мальчик отрывисто содрогается. Нет сил, нет сил. Как же хочется уснуть. Уснуть и проснуться светлым утром, со своими братьями, с зелёным, цветущим миром на ладони, со свободными лёгкими. И не совершить ничего плохого. Прожить, пролетать, просмеяться, и мирно успокоится в далёкие, далёкие годы, позволив цветам и ветру поглотить себя. Мальчик мечтает, зажмурив глаза и баюкая болящее тело. Но в то мгновение, когда он понимает, что клочок воздуха вокруг него искрит статикой, он с ужасом осознаёт, что нет, он встретит свой конец не так. Меньше секунды. Томми не успевает закричать.

***

Оглушительный крик разрывает мирную тишь. Томми подскакивает и хватается за сердце, комкая рубаху и до боли впиваясь пальцами в кожу. Яркий свет слепит его. Мальчик резко, глубоко вдыхает и только сейчас осознаёт, что кричал он сам. Разум кристально ясный, чистый, как и дыхание, как и взгляд, и сердце бьётся в рёбра громко, и тело болит, но в тысячу раз менее жестоко, чем раньше. Дышать. Ни единой мысли нет в голове. Томми только судорожно втягивает воздух во внезапно раскрывшиеся лёгкие и с такой же силой выталкивает его. Сердце колотится. Он разжимает хватку. Слишком свободно. Слишком легко. Пусто даже, но это кажется непомерным облегчением, благословением. Мальчик судорожно оглядывается. Дерево. Деревянные стены. Спинка кровати. Одеяло… Одеяло мешает, и он с остервенением спинывает его со своих ног, вталкивая в спинку, а потом и вовсе сбрасывал на пол. Злость уходит также быстро, как и пришла. Дышать легче. Всё легче. Пол тоже деревянный. Шея уставшая. Постепенно, пока дыхание замедляется, мысли медленно вплывают в разум. Глаза Томми расширяются в неверии. Шкаф. Тумбочка. Зеркало. Разрисованный угол. Подпалённый ковёр. Коробка с игрушками. Одежда на полу. Тарелка с огрызками фруктов. Широкое окно на стене. Томми дрожаще вдыхает и, не помня себя, скатывается с кровати. Он приземляется на пол и ударяется локтем о бортик, но быстро встаёт. Это не сильный удар. Он осознаёт его только потому, что кожа более чувствительная, чем была. Мальчик, не торопясь, идёт к зеркалу. Каждый шаг странно лёгкий. Тело слегка ломит, как после болезни. Всё это ощущается сном: он будто бродит в воспоминаниях, и это так сюрреалистично. Это его комната. Казалось, он не видел её несколько вечностей и ещё пару годов. Когда Томми наконец подходит к зеркалу, он едва дышит. Боится, что слишком сильный выдох может разрушить этот причудливой мирок. Он заглядывает в зеркало и видит себя. Но того себя, которого уже давно не существует. Его волосы совсем короткие, нет больше неряшливого хвоста. Они слишком золотистые и сильно вьются. Это чуть не заставляет его вздрогнуть, но мальчик сдерживается. Глаза широко распахнуты и ярки. И слишком круглы. Вообще, всё лицо… Какое-то более круглое. Томми поднимает палец и тыкает себя в щёку. Потом в другую. Они пока ещё по-детски припухлые. Пока ещё. Томми сглатывает и обхватывает своё лицо ладонями, ясно ощущая его тепло и мягкость. Он попал в прошлое. Попал. Переместился. Проснулся. Очутился. Святые огни бескрайнего– Мальчик отшатывается от зеркала и бросается к окну. Комнатка крохотная, ему понадобилось меньше шага — но это всё равно ощущается грандиозным. Он распахивает окно, поток воздуха обдувает его. Свежесть. И зелень. Так много зелени. И свежести. Не может быть, не может быть. Но так и есть. Томми вглядывается в знакомый пейзаж за окном и дышит, дышит, дышит — дышит и не может надышаться. С восторженной улыбкой мальчик наклоняется ближе и вдыхает запах весны и юности. От притока кислорода кружится голова. В какой-то момент он чуть не вываливается, но вовремя отшатывается и смеётся. Понимает, что засмеялся, и смеётся ещё громче и свободнее. Боже, свобода. Он чувствует её всем своим существом. Но потом смех стихает. Как и радость. Томми не уверен, что ощущает. Пока трудно определить, ощущается ли тело таким другим только из-за омоложения или из-за отсутствия кое-чего ещё. Он вытягивает руку и ставит пальцы в положение для щелчка. В его времени мальчик уже давно научился делать это просто силой мысли или эмоции, но после… После… После того, как молния расколола его, он хочет контролировать ситуацию. Щелчок. Томми осознаёт этот щелчок только в следующий момент. Во второй следующий момент он вдыхает. И только в третий понимает, что ничего не произошло. Ничего не произошло. Томми всхлипывает и озаряется улыбкой, на глаза набегают счастливые слёзы. Это оно. Это время до того, как он и братья получили свои дары. До того, как запутались в пророчествах. До того, как стали скитаться. До того, как… — Томми? Мне показалось, или ты кричал? — раздаётся голос с первого этажа. Томми крупно вздрагивает и оборачивается, глядя дикими глазами на дверь. С опозданием он осознаёт, что это был голос Техно. Так странно. Мальчик прокашливается и призывает остатки своего сознания, не потерявшегося в эйфории свободы и свежести, чтобы прокричать в ответ. — Нет, придурок, я пел! И вообще, я сплю, хватит орать! Пожалуйста, пусть это не будет выглядить подозрительно. Внизу едва слышится какая-то возня. Наверняка Техно что-то сердито профырчал себе под нос и продолжил заниматься своими делами. Может, закатил глаза и притворно-раздражённо проворчал "ребёнок". У Томми болит сердце. Но под рёбрами всё ещё свободно, а тело всё ещё легко. Его взор затуманен слезами, но его голова ясна. Это реально. Он здесь. Ему не больше двенадцати. Его братья здесь. Они все в своём доме. В своём маленьком мирке. Семья. Томми сжимает кулаки. Он не собирается позволить ничему из его временной шкалы случиться.