Назови меня плохим парнем, пни, как бродягу (Tell Me I'm a Bad Man Kick Me Like a Stray)

После той ночи Какаши в больнице так и не появлялся — его вообще не видели вне кабинета в дневные часы. Однажды Сакуру послали в Башню Хокаге, чтобы доложить о положении дел в больнице. Правление отчего-то считало, что раз она — бывшая ученица хокаге, то сможет убедить его увеличить им финансирование. Когда Какаши наотрез отказался с ней встретиться, это стало шоком для всех, кроме самой Сакуры. А когда месяц спустя он безмолвно увеличил финансирование вдвое, удивляться пришлось уже самой Сакуре. Она и не думала, что так остро будет ощущать отсутствие Какаши в своей жизни. После войны они едва виделись, но, даже погребённый под непрекращающимся валом документов и отчётов, Какаши нет-нет да и мелькал на улицах, встречался с ней взглядом на собраниях и отвешивал ей комплименты, разговаривая с советниками. Сакура не осознавала, насколько её успокаивало то, что он рядом. Видя Какаши, облачённого в регалии хокаге, она чувствовала: в Конохе царит порядок, и перед ними лежит прямой и ясный путь вперёд. Однако, несмотря ни на что, она всё же видела его, и теперь он казался ей каким-то совсем другим. Бои продолжались. Сакура по-прежнему не решалась выйти в круг, попросту не могла заставить себя пересечь последнюю черту. Это было бы слишком похоже на поражение. Отгорела осень, и наступила зима. Какаши дрался каждую ночь. Каждый раз, когда он получал удар, а это случалось куда чаще, чем она воображала, Сакура не могла сдержать внутреннюю дрожь. В детстве Какаши казался ей кем-то вроде бога. Недосягаемым. Непобедимым. Теперь, наблюдая, как Рок Ли молотит кулаками по его обнажённому торсу, Сакура поняла: Какаши был таким же человеком, как и остальные. У него были свои слабости и страхи, он так же, как другие, легко лгал. Но из-за этого то, как он сражался — как молния, вспыхивающая в кипящем чреве бури, — казалось ещё более завораживающим. Какаши перекинул Рока Ли через плечо, и тот распластался на арене. Сакура невольно подалась вперёд. Сколько бы она ни смотрела на Какаши во время боя, её сердце колотилось, как барабан, а дыхание учащалось, словно бы это она сама вышла в круг. Словно бы это она сражалась с Какаши. Сакура выдержала два месяца. К тому моменту, как она решила, что пора что-то менять, умерли и опали последние листья. Дыхание срывалось с губ белыми облачками, когда она утром бежала в больницу. Вместо Какаши в её жизни теперь то и дело мелькал Саске, появляясь в неудобные моменты и будто бы ожидая чего-то. Его глаза смотрели на неё с откровенно голодным выражением. Отрицать это казалось бессмысленным. — Что ты здесь, вообще, делаешь? — в конце концов спросила Сакура, заметив Саске на скамейке у входа в больницу. — Кормлю птиц, — чуть не прорычал тот в ответ. Сакура посмотрела на бумажный пакет в его руках и с трудом сдержала истеричный смешок. У ног Саске действительно бродили голуби, склёвывая хлебные крошки. Это было так непохоже на Саске, так странно жалко и по-человечески, и совершенно не подходило овеянному тёмной славой предателю Конохи и последнему выжившему Учиха. Нечто подобное мог выкинуть разве что Какаши. — Я не о том спросила. Что ты делаешь в Конохе? Саске смял пакет. Его костяшки покраснели от холода, выделяясь ярким пятном на мраморно-белой коже. — Я всё ещё готовлюсь. «Боги, и прекратят когда-нибудь эти трусы увиливать от ответов?» — закатила глаза Сакура. — Кто тебя подговорил? — Никто, — тотчас же вскинулся Саске — настороженно, с незнакомой, почти детской раздражительностью. Сакура тут же поняла, что ей врут. Саске и Какаши о чём-то договорились, поняла она, и это их соглашение ей было совсем не по нутру. — Если тебе нужен осмотр, у нас много отличных врачей. Моё расписание забито от и до, — проговорила Сакура. — Пока ты здесь, советую проверить спину. Саске не дрогнул, только воздух как будто завибрировал от напряжения. — Сейчас зима, — снова попробовал он оправдаться. — Путешествовать, пока лежит снег, будет трудно. Сакура отвернулась. Ей больше не хотелось тратить силы на Саске. В конце концов, это не её дело — как он будет распоряжаться собственной жизнью. Сакуре вспомнились слова Какаши: «Ты должна пойти с Саске», — и словно её заново отхлестали по щекам. А Саске между тем никуда её не звал, лишь появлялся всё время рядом. И она не станет умолять его взять её с собой. Время, когда Сакура могла сотворить нечто подобное, было и ушло. Она, наконец, переросла эти глупости. — Не простудись, — бросила Сакура и пошагала прочь. И всё же она не могла отделаться от мысли, что стала предметом торга: что Какаши и Саске встретились, поговорили и пришли к какому-то соглашению. Решили её будущее за неё. Вновь подняли голову застарелые сомнения. Сакура была уверена в своей жизни и сделанном выборе. Она любила свою работу и хотела, чтобы Коноха возродилась крепче прежнего, а не стала разрушаться, как до войны. Чтобы не был истреблён больше ни один клан. Но, должно быть, Сакура, и правда, что-то упускала, а другие были правы. Страх превратился в ярость быстрее, чем ей хотелось бы признавать. Ярость кипела в ней, пока Сакура отчищала до блеска свою крохотную кухню, мыла полы и убирала все вещи, которые напоминали о том, что в квартире кто-то живёт. Это ярость вытолкнула Сакуру за порог, в ночь, на арену, и держала её руку, когда она впервые вписывала своё имя в список тех, кто выходит в бой. И только когда раздался звон, оповещающий о начале боя, Сакура поняла, кто её противник. Какаши стоял с другой стороны круга и смотрел так, будто видел её впервые в жизни. Но она не позволила себе размышлять о его чувствах, заставила замершее в неподвижности тело повиноваться и встала в боевую стойку. В свои генинские дни Сакура сражалась с Какаши сотни раз — и каждый из них проиграла. Она велела внутреннему голосу, который убеждал её, что Какаши быстрее, что Какаши сильнее, заткнуться. С тех пор прошли годы — она больше не генин, который едва знает, как держать в руках металл, а он ей больше не сенсей. Тогда Какаши был вооружён, опасен и позволял использовать дзюцу, что только помогало ему быстрее одерживать победу. С тех пор Сакура стала другой — ученицей хокаге, целителем, ветераном войны. Она не обязана сейчас проиграть. Сакура бросилась в бой первой. Какаши — следом, отставая на несколько секунд, будто по-прежнему в замешательстве от того, кто его противник. Ему придётся быть быстрее. Сакуру подпитывала неутихающая ярость, полыхала так горячо, что ей трудно было это выносить. И что может быть лучше, чем выместить эту ярость на человеке, который её вызвал? Ей нужно было показать ему, что лишь ей самой решать свою судьбу. Сакуре казалось, что только победа в поединке станет доказательством, и это заставляло её двигаться быстрее и бить сильнее. Однако Какаши даже пальцем её не коснулся — он уклонялся и отскакивал, избежал большей части её атак, но так и не нанёс ни одного удара. Кто-то мог бы подумать, что он просто ждёт подходящего момента, чтобы обрушиться в полную силу, но Сакура знала его куда лучше остальных. Она ночь за ночью наблюдала за ним в круге и прекрасно помнила его стиль боя ещё со времён ученичества. Застарелая злость — её снова не принимают в расчёт, недооценивают — поднялась в Сакуре, как снежная буря, сплетаясь с болью, которую принесла ей эта зима. Кулакам словно бы придали новых сил. Сакура не дралась так многие месяцы, может быть — даже никогда в жизни. Во время войны против Кагуи она никогда не была на первых ролях и на передовой — ей пришлось уйти в тыл, чтобы лечить и готовить других для атаки. Её задача состояла в том, чтобы держать всё под контролем и проявлять терпение. Сейчас же Сакура дралась словно зверь, а не человек: удары руками тут же сменялись пинками, затем — захватами. От удара по лицу голова Какаши мотнулась, брызнула кровь, и он, наконец, стал двигаться быстрее. Наконец-то воспринял как ровню. Прямой удар в живот — и он перестал сдерживаться. И тогда Какаши стал опасен. Теперь, лицом к лицу, Сакура прочувствовала, откуда взялась его пугающая репутация. Какаши, который до этого противостоял ей на поле боя, был её сенсеем и сдерживался ровно настолько, чтобы ученики почувствовали себя опытными шиноби. Глядя, как он взбешённо сверкает глазами, Сакура ощутила, как горячо становится в груди. Какаши наконец прекратил уклоняться и начал атаковать: первый удар пришёлся в плечо, второй — немного не дотянул до головы, задев ухо. В ушах звенело от боли, но Сакура не отступала. Она отпрянула, скрестила руки перед лицом, заслоняясь, готовая к новому броску. И только когда Какаши перенёс вес тела на левую сторону, как перед Чидори, Сакура получила свой шанс. Правая сторона оказалась не защищена. Только бы сделать захват и добить… Но в своей самонадеянности Сакура позабыла, до чего Какаши был быстрым. Она и вздохнуть не успела, как получила удар в шею. Сакура неловко отшатнулась. Для любого другого противника это означало бы победу. Вот только Какаши вздрогнул, будто это его ударили. Это было крохотное движение — никто из зрителей бы и не заметил, — но Сакура всё видела и снова вскипела, забывая и о звоне в ушах, и о желании отдышаться. Она схватила Какаши за предплечье, дёрнула, и он упал в пыль. Сакура упёрлась пяткой ему в шею, и толпа восторженно взревела. Однако её ярость так и не улеглась. Ярость шептала ей на ухо, когда Сакура, не глядя на зрителей, выходила из круга. Мурлыкала — когда протискивалась мимо Саске, не потрудившись даже встретиться с ним взглядом. И разразилась оглушительным хохотом, когда Сакура заметила, как Какаши, потный, обнажённый по пояс, заходит в импровизированную раздевалку на другой стороне арены. Она проскользнула следом и с силой захлопнула дверь, обозначая своё присутствие. Какаши обернулся. Его лицо под маской было совершенно непроницаемо. — Ты позволил мне победить, — прорычала Сакура. — Поддался. — Зачем мне это, Сакура? — вздохнул Какаши. Её имя прозвучало упрёком. Синяк, наливающийся под его левым глазом словно бы подчёркивал сказанное. — Я не знаю, — голос Сакуры становился громче с каждым произнесённым словом. — Я не знаю, какие у тебя причины вообще на что угодно. Почему ты сейчас поддался. Почему проводил домой той ночью. Не знаю, почему сказал уйти вместе с Саске. Ты никогда ничего не говоришь. Какаши молчал, будто хотел, чтобы Сакура выговорилась и устала. Словно из них двоих это он был взрослым и опытным, а она — опрометчивой, безрассудной и слишком юной, чтобы держать себя в руках. И оттого Сакура горячилась только сильнее. Она как будто вернулась в прошлое, и что бы она ни сказала, этого бы оказалось недостаточно. Когда Сакура, тяжело дыша, замолчала, Какаши, наконец, заговорил. Его голос был едва слышен — хриплый, словно каждое слово с трудом проталкивалось сквозь горло и оставляло после себя шрамы. — Неужели ты правда думаешь, что я хочу тебя отпускать. У Сакуры перехватило дыхание. — А тебе не всё равно? — выдавила она. Глаза Какаши потемнели. Всё его внимание было сосредоточено на ней. — Почему ты решила, что мне всё равно? — спросил он опасно спокойным тоном. — Потому что ты только и делал, что отталкивал меня. Какаши сделал шаг вперёд. Сакура ощущала его взгляд каждым дюймом своей обнажённой кожи. — Сакура, — выдохнул он, — я проиграл в честной схватке. — Я тебе не верю, — горячо возразила она. — Когда я тебя там увидел, я не мог мыслить здраво… не мог… — Какаши остановился, заставляя себя успокоиться. Он придал лицу безразличное выражение и закончил, осторожно подбирая слова: — Ты застала меня врасплох. — Ты — Какаши Хатаке, — не веря, проговорила Сакура. Запал покидал её с каждым словом. — Ты можешь победить любого врага, включая меня. — Кроме тебя, — исправил её Какаши, приближаясь ещё на шаг. Сакуре хотелось толкнуть его, развеять, наконец, его спокойствие. — Я тебе не верю, — повторила она. — Ты и понятия не имеешь, как действуешь на меня, Сакура. — Мучительно медленно Какаши придвинулся ещё на один шаг. И ещё один. И остановился. Сакура нетерпеливо ждала, когда же он сделает хоть что-нибудь — чтобы доказать свою правоту, чтобы закончить этот разговор. Что угодно — только не это невыносимое напряжение. Какаши вздохнул. Его грудь поднялась и опустилась, и она задумалась, бьётся ли его сердце так же неистово, как её, так ли трудно, как и ей, ему дался этот разговор. Но Какаши не стал делиться с ней мыслями. Когда терпеть стало уже невозможно, Сакура шагнула вперёд, решительно настроенная выяснить, что он имел в виду. И как только она оказалась на расстоянии вытянутой руки, самоконтроль Какаши рухнул. Он притянул её к себе и торопливо сдёрнул маску. Не успела Сакура разглядеть его лицо, как он уже целовал её, а его руки скользили по её телу. Она и чувствовала Какаши всем телом — как его обнажённая грудь крепко прижимается к ней, как торопливо та поднимается и опускается в такт с дыханием, как всё быстрее стучит его сердце. Какаши пах хвоёй и снегом, потом и кровью. На губах его ощущался привкус железа — от того удара во время боя. Сакура знала: она должна остановиться. Должна вырваться и заставить поговорить начистоту. Обсудить, что именно происходит между ними. Потому что… нет, не может того быть. Он ведь не может… Но остановиться не было сил. Ей было слишком хорошо — окунуться в тепло и кануть в него с головой. Дразнясь, Какаши прикусил её губу. От краткой, но острой вспышки боли Сакура застонала. Ободрённый, Какаши зарылся ладонью в её волосы и сжал кулак. По телу рассыпались мурашки. Сакура крепче ухватилась за него. Ногтями она безостановочно водила по его обнажённой спине. И этого было недостаточно. Какаши подтолкнул её к стене. Сакура ударилась об неё, откинулась назад, удерживая равновесие, и закинула ноги ему на талию. Ей хотелось большего. Ощутить вкус полнее, прижаться кожей к коже. Футболка страшно мешалась, но Сакура, изо всех сил вцепившаяся в Какаши, не могла её снять. — Пожалуйста, — прошептала она, умоляя о чём-то, что боялась даже назвать вслух. Сакура плотнее прижалась к его паху. — Ещё. Но Какаши вдруг остановился. Оторвавшись от её рта, он осторожно, будто Сакура была чем-то невероятно хрупким, поставил её на земле, отпустив лишь тогда, когда был уверен, что она прочно стоит на ногах. Всё закончилось так же быстро, как началось. Быстро, слишком быстро Какаши отпрянул, словно бы снова отодвигаясь недосягаемо далеко. Маска вернулась на место. Только глаза смотрели на Сакуру с ужасом. — Я не должен был этого делать, — проговорил Какаши. — Нет, — выдохнула Сакура. Она сама не знала, соглашается она со сказанным или нет. Жажда по-прежнему горела в ней, путая мысли. Взгляд Какаши потемнел, и он отвернулся. — Этого больше не повторится, — клятва прозвучала скованно и через силу. Он по-прежнему прятал глаза. — Обещаю. Правду говорил Какаши или нет, но его слова стали решающим ударом их боя. Сакуре не нужно было слышать вопли толпы, чтобы понять: он выиграл, а она проиграла. Она оказалась за дверью раздевалки прежде, чем Какаши успел снова посмотреть на неё. Сакура бросилась прочь. Ей было всё равно, кто видит её бегство. Она дождалась, пока не окажется дома — серый утренний свет уже лился в окно — и, наконец, дала волю слезам. Слезам горя. Она плакала по тому, что потеряла Коноха. Плакала по себе — не из-за того, что они с Какаши сделали, а по тому чего не сделали.