Назови меня плохим парнем, пни, как бродягу (Tell Me I'm a Bad Man Kick Me Like a Stray)

Не успела Сакура оглянуться, как снова наступила весна. Весна, её любимое время, всегда придавала ей сил, однако в этом году ни робкое тепло, ни почки, набухшие на деревьях, не вызывали ничего, кроме равнодушия. Мир Сакуры выцвел и стал тускло-серым. Она никому не рассказала о том, что случилось в раздевалке — слишком боялась давать название хрупкому чувству, трепетавшему в её груди, и погибшему всего от нескольких слов. На его месте теперь было только безразличие. Сколько бы Сакура ни твердила себе, что её работа важна, ей было сложно стряхнуть охватившую её апатию. Принимая пациента за пациентом, она напоминала себе: каждый заслуживает от неё самого лучшего, что она в силах дать. И она зашивала раны, лечила простуду, выписывала лекарства, а в ответ снова, и снова, и снова получала слова благодарности: что она — герой, спасительница, что она — благословение. Милые, красивые слова в обмен на травы и простейшие дзюцу, с которыми справился бы и генин. Все чувства Сакуры словно бы замылились и притупились — даже когда она сообщала дурные вести и наблюдала, как её пациенты борются с трагедией. Когда её ушей достигли слухи о стычках на границе Страны Огня, она лишь пожала плечами, подумав — неужели мир окажется настолько кратким? Шли дни, а Сакура не чувствовала ничего. Но однажды лёд, сковавший её той зимой, всё же треснул. Сначала Сакура услышала крики. Бежали люди, кто-то в панике выкрикивал приказы. Затем двери приемного покоя распахнулись. Вносили раненых. Сакура ощутила, как возвращается старая боль. Старый страх. Глубоко вдохнув, она проглотила его. Накатило привычное онемение. Но оно не было похоже на холод, стиснувший её сердце после того злополучного боя с Какаши, нет, это чувство было лучше, теплее. Ей уже казалось, что, погребённое под рутиной мирного времени, оно никогда не вернётся. Это был профессионализм в самом своём высоком воплощении: холодная голова, твёрдая рука, водоворот задач и бесконечно высокие ставки — стоит только задуматься и пальцы начнут трястись от ужаса. Соскользнувший скальпель мог стоить пациенту жизни. Ошибаться было нельзя. И Сакура не ошибалась. Она была безупречна. Одного за другим к ней привозили бесчувственных шиноби, а она, словно дирижёр, управляла сложнейшим танцем, исполняя главную роль в самом его центре. Сакура оперировала и зашивала, пока её собственные руки не стали кровоточить, а зрение не затуманилось. Не успела она перевести дух, как перед ней оказался последний пациент. На смотровом столе сидел мальчик и болтал ногами. Идеальная сосредоточенность Сакуры рассеялась, когда она быстро оглядела его и не нашла ничего — ни ран, ни каких бы то ни было проблем. — Что ты здесь делаешь? — пригнувшись, чтобы смотреть ему в глаза, спросила она со всей мягкостью, на которую сейчас была способна. Голос у неё подрагивал от усталости, но Сакура не позволила ему отразиться на своём лице. Она слишком хорошо знала, что даже незначительная травма и нечуткие слова могут привести к долгой и опасной болезни. — Мне больше некуда идти, — ответил мальчик. У него была копна светлых волос, которые, судя по оттенку, с возрастом превратятся в насыщенные каштановые. Черты его лица не наводили на мысли о каком-либо клане шиноби, а тело не выглядело тренированным. Значит, гражданский. Или один из тех ребят, которые позже поступают в Академию. «А может, и нет, — поправила себя Сакура. — Возможно, эта бесконечная мясорубка прекратится, и дети больше не будут сражаться в войнах». Вот только Сакуре, ощущавшей, как на её руках подсыхает чужая кровь, эта надежда казалась пустой. — Ты ранен? — спросила она, по-прежнему стараясь говорить мягко и уверенно. У Сакуры в груди рос ужас, когда деталь за деталью головоломка складывалась у её в уме, но она не давала этому ужасу просочиться наружу и затронуть её пациента. Будущее так или иначе наступит, и она встретит его смело, когда мальчик будет готов. Он оказался быстрее, чем Сакура полагала возможным. — Мои родители мертвы. Я видел, как они погибли в бою. Меня привезли сюда, потому что никто не знал, что со мной делать. Я не ранен, так что не надо за меня беспокоиться. Его слова были чёткими, слишком взрослыми. Мальчик словно бы пытался успокоить Сакуру и не считал, что должно быть иначе. Он мог бы ударить её — ощущения для Сакуры были бы те же. Этот ребёнок был ранен, вот только она не знала, как излечить его, никогда не знала, что делать с такими травмами. Сакура и раньше видела подобное, сотни раз. В Саске, когда он появился в Академии. В Наруто — очень поздно, спустя многие, многие годы после их первой встречи. В Какаши, как бы он ни старался спрятать застарелую боль. Сейчас она смотрела на этого мальчика, не наделённого особыми способностями, которые притягивали всех к Саске, и без наследия, делавшего Наруто таким важным, и в который раз понимала: она по-прежнему не умеет лечить эти раны. И она всегда убегала, даже не пытаясь научиться. Сакура сделал единственное, что могла, хотя бы попыталась: она наклонилась ближе и ласково погладила мальчика по волосам. — Мне очень жаль, что ты один, — сказала она. — Но моя работа — беспокоиться о тебе. Это было слабое утешение, холодные слова — и самое лучшее, на что Сакура сейчас была способна. Когда мальчик поднял взгляд, в его глазах зажёгся огонёк. — Я отомщу, — сказал он просто. И Сакуру словно сковало морозом. Холодное утешение было лучшим, что могла этому ребёнку дать Коноха, и сейчас, в мирное время, в этом было её упущение. Слишком много детей остались сиротами, слишком многим позволили носить в себе ярость, которая неизбежно вырвется вовне. Вот что им нужно было исправить. Рок Ли с разбитыми кулаками, бесконечно мстящий Саске — возможно, для них было слишком поздно. Поздно для Сакуры в окровавленном насквозь халате пытаться помочь им. Но у этого мальчика ещё было время, оставался шанс у нового поколения детей, потерявших родителей. Именно этого требовала Коноха. Сакура ещё раз проверила, нет ли у мальчика скрытых травм, убедилась, что ему найдут безопасное место для сна, и отправилась дорабатывать остаток смены. В голове у неё было тесно от мыслей и идей. Они пришли так внезапно и были такими настойчивыми, что за их мельтешением Сакура едва замечала остальной мир. Она ни с кем не разговаривала и не делилась своими размышлениями — всё нужно обдумать, подготовиться и, самое важное, найти средства. Но Сакура была готова ввязаться в этот бой. Совет поймёт, как это важно, а если нет, то что ж, ей хватит смелости заставить Какаши выслушать её и поддержать. Сакура была так погружена в планирование, что, выйдя из больницы, едва заметила серое небо над головой и то, как потяжелел воздух, предвещая скорую бурю. Она всё шла и шла, глядя себе под ноги, воображая свежеотстроенное здание с отдельными кабинетами для личных бесед и курсы для получения нужной квалификации. В Ивагакурэ была школа, где учили техникам, которые помогали сохранить здоровый рассудок, даже пережив ужасы войны. Можно было бы поехать туда на месяц, выучиться. Может, даже переманить несколько местных специалистов в Коноху. Мысли Сакуры блуждали, как и она сама — по узким улочкам, по тропинкам. Позже она не сможет даже вспомнить, сколько времени бродила в задумчивости. Из грёз её вырвал шёпот, произнёсший её имя, — так близко, что уха коснулось чужое дыхание. — Ты стоишь на краю скалы, — проговорил Саске. Сакура с изумлением заметила его руку у своего плеча. Застывшую, так и не коснувшуюся. Она вздрогнула, возвращаясь в реальность, и увидела, что Саске был прав — она оказалась на вершине Скалы Хокаге, но пейзаж и близость обрыва едва отпечатались в сознании. — Я думала о работе, — сказала Сакура. Саске окинул взглядом её фигуру. Сакура могла только предполагать, как выглядит в своём окровавленном халате у края скалы. Он о ней беспокоился? Эта мысль всколыхнула старую надежду — усталый призрак чувств той девочки, которой больше не существовало. — Работа, — фыркнул Саске. — Она тебя разрушает. — Она важна, — ответила Сакура. — Нужна Конохе. Заставить его понять было бы слишком трудно и не стоило усилий. Слова будут пустыми, а Саске — слишком озлоблен для того, чтобы даже попытаться. Он никогда не находился в самом сердце больничного переполоха, когда выживание другого человека зависит только от твёрдости руки врача и его сострадания. Единственное, во что верил Саске — это меч и поле боя. Он подошёл — Сакура остро почувствовала, как близко они оказались, — и взял её за подбородок. — Кто-то другой может этим заняться. Пойдём со мной, оставь их. Слова осели, как пепел сгоревшего дома. Когда-то Сакура жаждала услышать их. Первый раз, когда Саске ушёл из Конохи, опустошил её, а то, что произошло потом, во что он превратился, причинило ей страшную боль. Но сейчас… В его словах больше не было силы. Даже ветер, дувший Сакуре в спину, имел над ней больше власти. — Нет, — сказала она. — Однажды ты пожалеешь, — ответил Саске. Сакура вспомнила выражение глаз своего маленького пациента. — Не пожалею, — она пожала плечами. — Но ты мне всё равно никогда не поверишь. Ты продолжишь делать то, что хочешь, решая за остальной мир, что ему нужно. Но это не имеет значения. Я не должна тратить своё время, пытаясь заставить тебя понять. Что имеет значения — это моя работа и то, что есть люди, которые знают, как она важна. Саске нечего было ответить, только его безупречная каменная маска соскользнула на миг, и Сакуре показалось, что она видит за ней бесконечную, неизбывную печаль. Прежде, чем она успела всмотреться, маска вернулась на место, и перед ней снова стоял бесстрастный наследник Учиха. — Я смогу тебя переубедить? — спросил он. Сакура узнавала и не узнавала его голос — он как будто не принадлежал больше шиноби, которого боялся весь свет, таким потерянным он был. Эти слова что-то надломили в ней, и Сакура накрыла его ладонь своей. — Нет, — сказала она мягко, как разговаривала с пациентами, которым сообщала смертельный диагноз. — Я нужна здесь. — Я знал, что это не я склоню тебя на свою сторону, — покачал головой Саске. — Дело не только в работе. Сакура вспомнила об Ино, которая срывалась на любого, кто выражал ей свои соболезнования, о Ли и его сбитых костяшках, о Какаши, обнажённом по пояс и окровавленном на арене подпольного бойцовского клуба. — Нет, не только. Саске высвободил руку и впервые улыбнулся. Слабо и горько, и как будто неумело. — Позаботься о Какаши-сенсее, — сказал он. От удивления Сакура приоткрыла рот, но прежде чем она успела о чём-то спросить, Саске уже исчез.

***

Буря обрушилась на Коноху, как лавина. Улицы тут же залило, потоки дождя хлестали по окну спальни так громко, что, казалось, заглушали даже неугомонные мысли Сакуры. Она не могла отвлечься, так и этак обдумывая слова Саске. Неужели он знал, что они с Какаши сделали? Считал ли он её идиоткой? И самое важное: отчего она не могла забыть, как правильно было касаться Какаши, какими на вкус были его губы? Из квартиры Сакуры открывался не самый живописный вид, зато было отлично видно нечто важное: даже сквозь завесу ливня она могла рассмотреть свет в Башне Хокаге. Оранжевые окна казались ей маяками в бурном море. Она наблюдала за этим светом каждую ночь дольше, чем ей хотелось бы признаваться — всю зиму, когда Какаши отказывался с ней разговаривать. Ночами, не отрывая взгляда от окон и выискивая в них тени людей, она размышляла, что творится у него в голове. Этой ночью, как и все предыдущие, свет, льющийся из Башни, не давал никаких ответов. Обычно он выключался к одиннадцати, когда Какаши отправлялся на арену. Сакура никогда никому не рассказывала об этом, даже не признавалась самой себе, но это стало для неё своеобразным сигналом: свет гас, и она бесшумно выскальзывала из квартиры, шла следом за Какаши и наблюдала, как он дерётся. Потный, с разбитыми кулаками, тяжело дышащий. Победоносный. И той ночью, когда Сакура сцеловывала кровь с его губ, она тоже знала, что они встретятся. Минуло одиннадцать, а свет по-прежнему горел. Наступила полночь. Ничего не менялось. Затаив дыхание, Сакура смотрела. Какаши был человеком привычек. Она исчерпала все свои идеи, пытаясь вообразить, что может заставить его отказаться от обычного порядка вещей и остаться в кабинете в столь поздний час. Наблюдала, выискивая движение в окнах — возможно, какой-то иностранный дипломат пожаловал? — но ничего не происходило. Насколько Сакура могла судить, Какаши был в кабинете один. «Что, если он болен?» — спросила она себя. Какаши всегда был слишком горд, чтобы позвать врача, а АНБУ попросту ничего не поймут, потому что он не станет жаловаться. Будто сорвавшись с цепи, голову Сакуры наводнили названия многочисленных возможных болезней, от которых мог страдать Какаши: сердечный приступ, удар, лёгочная эмболия… С ним могло случиться что угодно, а охране потребуется слишком много времени, чтобы найти его. Даже барабанная дробь капель по стеклу не могла изгнать из разыгравшегося воображения Сакуры образ Какаши, хватающегося за грудь, или падающего без сознания на пол. Она оказалась на подоконнике прежде, чем сообразила, что творит. Ей было всё равно, что дождь хлещет по её обнажённой коже, что она бежит к Башне Хокаге, и на ней лишь футболка и пижамные шорты, что холод весенней ночи пробирает до костей. Плевать было на АНБУ у входа — она открыла окно в кабинет и перемахнула внутрь так ловко, будто проделывала это каждую ночь. Позже Сакура задумается, не предупредили ли АНБУ о её приходе. Едва ли Какаши разрешал всем подряд пролезать в его окна ночами. Какаши на полу не оказалось, и за грудь, сражаясь приступом, он не держался. Он сидел за столом. Перед ним стояла бутылка виски. Рука цеплялась за стакан, будто утопающий — за последнюю соломинку. Какаши даже не посмотрел на неё, но узнал мгновенно. — Что ты здесь делаешь, Сакура-чан? — спросил он. — Прости, я не должна была… — Сакура не успела договорить. В этот момент Какаши поднялся, и их взгляды встретились. Он был без маски. — Я думал, что к этому моменту тебя уже не будет в Конохе, — хрипло проговорил Какаши. Он смотрел на неё так пристально, ищуще, словно думал, что они больше никогда не увидятся. Сакуре не нужно было спрашивать, о чём он. — Я отказалась. Я не могу уйти. Какаши вцепился в край стола. — Почему нет? Я думал… — он помолчал, взвешивая слова, — думал, что он сделает тебя счастливой, — наконец, тяжело выговорил он. Признание далось ему с трудом. — Зачем ты тогда проводил меня домой? — вместо ответа спросила Сакура. С её мокрой одежды на пол уже натекла лужа. — Он бы проводил меня, и ты и сам знаешь, что случилось бы. Зачем было останавливать нас, если ты считал, что именно с ним я буду счастлива? Им не нужно было называть Саске по имени. Речь была вовсе не о нём, а о том, что происходило между ними. Глаза Какаши вспыхнули. — Я не мог этого вынести. Мысли, что он будет тебя касаться… что я позволю тебе уйти так просто… — Он отпустил стол и заново наполнил стакан. — Ты была пьяна, а я… я просто был слаб. Он осушил стакан в несколько глотков. — Почему ты осталась? Взгляд Какаши, проницательный и напряжённый, не оставил Сакуре иных вариантов, кроме как сказать правду. — У нас с тобой незаконченное дело. Даже оставь она Коноху, от памяти не убежишь: её бы до конца жизни преследовали воспоминания об их незаконченной истории. Даже этот призрак упущенной возможности был бы для нее важнее всего, что мог ей предложить Саске. — Сакура, — тяжело уронил Какаши, — будь осторожна с тем, что собираешься сказать. Костяшки его руки, державшей стакан, побелели от усилия. — Может быть, я больше не хочу быть осторожной, — ответила Сакура. Эти слова прозвучали смелее, чем она себя чувствовала. Сакура переступила ногами, гадая, не слишком ли далеко зашла. Что, если Какаши хочет, чтобы она оставила его одного? Может, он злится, что его одиночество прервали? Не сводя с неё глаз, Какаши поставил стакан на стол, но с места не сдвинулся. Каждая линия его тела говорила о напряжённом ожидании и сдержанности. И на этот раз Сакура сама шагнула вперёд, преодолевая разделявшее их расстояние. Сама протянула руку, медленно, давая возможность остановить её. Ладонь мягко легла на его щёку. И Какаши вжался в неё, словно к нему впервые за очень долгое время прикоснулись с нежностью. Он накрыл руку Сакуры своей. — Ты уверена? — Да. Какаши склонился к ней, и их губы встретились. Сакура ощутила привкус виски, и от этого дремавший в ней голод встрепенулся, разросся, заставляя желать большего — больше этой жгучей горечи, больше его самого. С её одежды текло, холод промокшей ткани и тепло его тела заставляли её мелко дрожать. — Больше пути назад не будет, — с явным трудом заставив себя отстраниться, предупредил Какаши. — Я знаю, — прошептала Сакура. Ей было страшно: казалось, заговори она громко, и этот момент окажется безвозвратно разрушен, а Какаши снова сбежит от неё. — Значит, ты остаёшься? — его руки играли с краем её футболки. — Да. — Хорошо, — в голосе Какаши проскользнули звериные, рычащие нотки. — Тогда давай освободим тебя от мокрой одежды. Не успела Сакура сказать и слово, как с неё сдёрнули футболку. Она оказалась обнажена по пояс, и голую грудь холодили сквозняки, гуляющие по кабинету. Поцелуй за поцелуем Какаши прошёлся по её ключице, сдвинулся ниже и прихватил зубами сосок. Сакура застонала. Лёгкая боль от укуса причудливо смешалась с удовольствием. Рука Какаши нырнула за резинку шортов, к тому месту, где сходились её бёдра, укусил сильнее, и Сакура не смогла сдержать ответный вскрик. Оторвавшись от её груди и осторожно придерживая за талию, Какаши подтолкнул их вперёд и прижал Сакуру к своему столу. — Сразу к делу, господин хокаге? — она игриво выгнула бровь. — Не называй меня так, — проворчал Какаши, сосредоточившись на её шее. Каждое прикосновение его зубов к коже словно бы высекало искры, и те бежали, разгораясь, по её позвоночнику. — Может, нужно звать тебя Какаши-сенсей? — Сакура не могла удержаться от поддразнивания, пусть мысли в её голове так и путались от удовольствия. Мягкие касания пальцев Какаши прекратились. — Неисправимая девчонка, — уткнувшись носом ей за ухо, он чуть ли не рычал. — Если так ты меня видишь, то нужно остановиться прямо сейчас. — Я ведь говорила, — Сакура повиляла бёдрами, требуя продолжения. — Между нами незаконченное дело. Это всё не имеет никакого отношения к тому, кем мы были друг другу до войны. Я не думала о тебе, как о своём сенсее, уже очень и очень долго. — Даже не знаю, чувствовать себя оскорблённым или вздохнуть с облегчением, — пробурчал Какаши, снова прижался к ней и положил голову ей на плечо. Сакуре было совершенно всё равно — лишь бы он не прекращал прикасаться к ней. Она покачала бёдрами, поторапливая, и Какаши, насмешливо фыркнув ей в шею, подчинился. — Нравится так? — прошептал он ей на ухо. Пальцы скользили между её ног мучительно медленно. Идеально. В ответ Сакура смогла только хныкнуть что-то нечленораздельное. Удовольствие в ней всё росло и росло. Она подалась навстречу его руке в безмолвной просьбе о большем. — Отлично, — довольно проговорил Какаши и убрал пальцы — ровно тогда, когда Сакура уже почти достигла пика. Она застонала, протестуя, и он снова начал свои неторопливые ласки. Сосредоточившись на ощущениях, Сакура запрокинула голову и, закусив губу, постаралась прижаться теснее. Какаши подводил её к краю всё ближе, и её тело напряжённо выгнулось и замерло, как натянутый лук. Но тут Какаши остановился снова. На этот раз Сакура — изумлённая, рассерженная — возмущённо вскрикнула. — Такая нетерпеливая, — промурлыкал он. — Я собираюсь тянуть так долго, как это возможно. Потому что я слишком долго ждал. — Как долго ты ждал? — тяжело дыша, спросила Сакура. — Потому что мне нужно понять, сколько ты будешь заставлять меня мучиться. Каждый нерв в ней горел, слова срывались с губ короткими всхлипами. Терпеть становилось больно, невыносимо. — Весь прошедший год, — сказал Какаши и с благоговением опустился перед ней на колени. Шорты соскользнули на пол. — Я весь год не мог отвести от тебя глаз. Теперь, оказавшись посреди его кабинета полностью обнажённой, открытой взгляду по-прежнему одетого Какаши, словно какой-то военный трофей, Сакура чувствовала себя уязвимой — и взвинченной, хотя сейчас её не касались и пальцем. — Почему ты не сказал? — она закинула ногу ему на плечо и потянула его поближе. Ей нужно было, чтобы Какаши поскорее сделал что-нибудь. Что угодно. — Мы бы сэкономили уйму времени. — Убедившись, что он смотрит, Сакура дотронулась до своих сосков, провоцируя и побуждая к действию. Какаши рассмеялся безрадостно и, наконец, подался вперёд: поцеловал её бедро, затем ещё раз и ещё, медленно приближаясь к тому месту, где Сакура больше всего ждала его прикосновений. — Хотел оставить тебя в покое, — каждое слово перемежалось поцелуями. Ближе, ближе. — От старика вроде меня одна головная боль. У Сакуры защемило сердце: очень многое в поведении Какаши в последний год говорило о том, что он сам себе был отвратителен. Одно сказанное слово — и она словно бы потянула за ниточку, распутывая целый клубок ненависти. Она крепко взяла его за подбородок и заставила на себя посмотреть. — Никогда, — твёрдо проговорила Сакура, молясь, чтобы Какаши почувствовал её честность. Его ответная улыбка показалась ей подарком. И на этот раз он дал ей то, чего она так хотела: губы Какаши наконец прикоснулись к ней между ног. Ощущения были такими острыми, что Сакура зажмурилась, выгнула спину и, ухватив его за волосы, прижала ближе, лишь бы он продолжал. — Вот так, да? — пробормотал Какаши. Он был так близко, что Сакура чувствовала на себе его дыхание. Она замычала, неспособная сказать хоть слово, донести до него, как сильно он был ей сейчас нужен. — Скажи, Сакура. — Не останавливайся, — с трудом вымолвила она. — Пожалуйста. — Хорошая девочка, — в голосе Какаши звучало истинно мужское довольство. Он коснулся её языком, и за закрытыми веками Сакуры вспыхнули звёзды. Когда терпеть уже казалось невозможным, она ощутила, как в неё проникает палец, а затем ещё один, и это, наконец, опрокинуло её в оргазм — резко, как камень срывает в пропасть. Сакура выгнулась, неловко запрокидываясь на стол и выстанывая имя Какаши. На пол посыпались документы, но сейчас она была как никогда далека от бюрократических реалий работы хокаге. Какаши залез на стол и навис сверху. Его руки упирались в столешницу по обе стороны от головы Сакуры. Она долго молчала, приходя в себя и, кажется, заново обретая дар речи. — Закончили, доктор Харуно? — наконец спросил Какаши. Он пристально вглядывался в её лицо, будто пытаясь прочесть мысли. Сакура потянулась и ласково погладила его по щеке. Она не могла подобрать слов, чтобы описать, как чувствовала себя в эту минуту — таким огромным и в то же время хрупким было то, что в этот момент жило в её груди. — Нет, не закончила, — дразнясь, ответила Сакура. — Отпустить тебя без полного осмотра будет непрофессионально с моей стороны. Ей подумалось, что она никогда не привыкнет к виду открытого лица Какаши. Видеть его таким, без маски, казалось более интимным, чем разглядывать его голый торс, чем ощущать его пальцы внутри. — Теперь понимаю, зачем ты носишь её, — проговорила Сакура. — Ты будешь отвлекать от дел всю Коноху. Шутка получилась неуклюжей и очень далёкой от того, что она имела в виду и чувствовала на самом деле. От бесполезности этих слов горчило во рту. В ответ Какаши нежно поцеловал её в лоб, словно бы всё понимая. — Ты уверена, что хочешь продолжения? — спросил он. — Да. Сакура притянула его к себе, прижалась губами к его губам. Вкус этого поцелуя был сладким, точно обещание, и она вообразила, как день за днём снова и снова возвращается к нему. Надежда была слабой. Сакура слишком боялась поверить, и всё же, не спрашивая её разрешения, надежда уже крепла в ней. Какаши стряхнул с плеч жилет, снял лонгслив и вскоре остался совершенно обнажённым. Сакура невольно зашипела, разглядывая его наготу, то, как перекатывались мышцы в тёплом свете кабинета. Внезапно расстояние, разделявшее их, показалось ей слишком большим, и она дёрнула его к себе и прошлась ладонями по его спине. Какаши вздохнул, принимая её прикосновения, и склонился ниже. Сакура почувствовала, как в неё упирается член. Поёрзала, придвигаясь ближе. Взглянула ему в лицо, закусила губу. — Пожалуйста, — попросила она. И Какаши не выдержал. Он вошёл одним плавным движением. Застыл на долгую минуту, давая ей приспособиться. Вдох. Выдох. Вдох. Мысли плыли у Сакуры в голове. Ощущение, что он там, внутри, было для неё испытанием на терпение и выносливость. И она его с треском провалила. Выдох. — Двигайся, — взмолилась Сакура. Какаши улыбнулся ей лукавой, озорной улыбкой, и от предвкушения у неё подогнулись пальцы на ногах. Медленно, он подчинился. Застонав, Сакура ухватилась за край стола над головой. Скольжение кожи по коже, прохладный воздух, касающийся груди, то, что она обнажена прямо посреди кабинета хокаге, и тепло тела сверху — всего этого было слишком много. Бёдра Какаши прижимались к её в постоянном ритме, подталкивая всё ближе к финалу. Сакура выдохнула его имя и притянула к себе для поцелуя — неловкого и влажного. Она уже едва владела собой, напряжение в ней всё нарастало. — Уже близко? — проговорил Какаши, отрываясь от её губ. Глядя Сакуре в глаза, он наклонился, вобрал в рот её сосок и прикусил. И тут же Сакура выгнулась дугой. Вскрик эхом прошёлся по офису, перекрывая другие звуки. Какаши последовал за ней: несколько последних неровных рывков, и он навалился сверху и глухо застонал ей в шею. Они лежали, не двигаясь, ещё несколько долгих мгновений. Сакура чувствовала, как дыхание Какаши становится ровным, а сердце замедляется. Успокаивающе стучал по стеклу дождь. Рокотал вдалеке гром. Она осторожно коснулась волос Какаши, погладила, наслаждаясь их мягкостью. Он потёрся носом об изгиб её шеи. — Я рад, что ты осталась, — проговорил он и, удобнее расположившись на столе, крепко обнял Сакуру. Та затихла, пригревшись. Лёжа в объятиях друг друга, они слушали, как шумит за окном непогода. Потом Какаши, будто вспомнив вдруг что-то важное, приподнялся на локте и спросил: — Но зачем ты пришла сюда так поздно? Сакура залилась румянцем. — Я увидела свет в кабинете из своей квартиры, — призналась она. — И я подумала, может, ты… Она замолчала, и Какаши мягко её встряхнул. — Я подумала, что, может, у тебя сердечный приступ или ещё что-то случилось. Какаши упал обратно на стол. Плечи его тряслись от смеха. — Ну не настолько я старый. Сакуру тоже разобрал смех. — У меня ещё много дел, — продолжил Какаши. — Я пока не могу умирать. — Неужели? — заинтересовалась Сакура и обняла его одной рукой. — Расскажи. — Во-первых, по полу моего кабинета разбросана гора бумаг, — стал он перечислять. — Во-вторых, в Конохе ещё нужно многое восстанавливать. — Ага, — Сакура продолжала перебирать его волосы, слушая вполуха. Она расскажет ему о своих планах на больницу позже. Сейчас ей хотелось только наслаждаться его близостью, сохранить этот момент нетронутым в воспоминаниях до конца своих дней. Будто прочитав её мысли, Какаши положил ладонь Сакуре на бедро и чуть сжал. — И, — он выдержал паузу, — я собираюсь посвятить значительную часть своего времени тому, что выясню, что же заставляет несравненную Сакуру Харуно стонать и просить о большем. Сакура не смогла сдержать счастливую улыбку. Она, наконец, отпустила свою надежду на волю. Ей всем сердцем верилось, что перед ней и Какаши ещё долгий, долгий путь, и пройдут они его рука об руку.