Эрос

Он сказал ему приходить, когда повзрослеет. Вечера у начищенных до блеска сапог затерялись в памяти срезов. Вспомнил, занося руку над дубовой дверью, как притирался щекой, обезображенной химическим ожогом, как ластился к прохладным ладоням. За равного не считали, чего не скрывали. Но теперь... теперь на пороге стоял второй из предвестников Фатуи. Панталоне бы не стал склонять пред ним головы, подниматься в почтении, но он смотрел и это было лучшей наградой. — Дотторе, — всего лишь имя, а по спине табун мурашек расползается. Давно его голос стал таким? — Господин Панталоне, — ласковые нотки в баритоне зародились ещё с экспедиции в Фонтейн, и теперь он играется ими, то занижая тон до урчания, то возвращая в норму с редкой юношеской писклявостью. — Проходи, не стесняйся, — Панталоне давит дружелюбным тоном, нацепляя на губы самую невинную улыбку из возможных, хотя он понимает, к чему всё идёт. Они ведь договорились об этом ещё так давно. Банкир своих сделок не забывал никогда. Очки сползали на кончик носа, Дотторе любил глазами стройную фигуру, обтянутую эластичной тканью водолазки, пересчитывал серебро на бледной коже, присаживаясь на диван для посетителей. Как мило, теперь он здесь есть, а по юности дай бог кресло находилось, док всё равно предпочитал чужие коленки строгому бархату. — По делу или так? — Регратор заботлив, наконец покидая насиженное местечко, отдаляясь к шкафам. Оглядывается узнать, доставать чашки или бокалы. Второй демонстрирует бутылку ликёра, и вопросы мгновенно отпадают. — И то, и то, — ладонь придерживает гранёное стекло. Редко он имел честь пить с девятым предвестником. Раньше. — Миссия успешно завершена? — Панталоне говорит так, будто ему особо не важно, но глаза выдают змеиную натуру, зрачки оглядывают новой образ неторопливо, специально не делая акцент ни на чём. Затянувшаяся игра срывается, ведь банкир находит кожаные ремешки под рубашкой. Сглатывает, старательно смотря теперь только на лицо. Дотторе мог пить и так, но отследив взгляды, железо маски ложится в руку и к груди. Знак глубокого почтения заставляет даже наглого банкира качнуть головой в ответном жесте. Он ценит, прячется за покрывалом ресниц, перекидывает нога на ногу, закрываясь от человека перед собой, как только это возможно. Он... стесняется. — Разумеется, — док специально делает свой тон незначительным, выпячивая талант, ловит отблеск усмешки. Это разряжает атмосферу, они оба довольны, а Панталоне по-кошачьи играется с сердцем бога. Столь значимая реликвия подбрасывается в воздух под взгляды двух. — Алкоголь пришёлся вам по вкусу? — Неплохо, — уклончиво ответил Лоне, отдавая игрушку в руки хозяина. Завтра утром он передаст их на доску Пьеро. Но всё это потом, а сейчас нужно завершить некоторые личные дела. — Я рад, — прищур становится выразительным, потеряв прикрытие — маску. Панталоне задерживается глазами на старом ожоге, перед глазами невольно восстаёт совсем юный Дотторе. Даже тогда взгляд выдавал его с потрохами, потому он привычно прятался в иллюзиях. Необязательно осязаемых. Драгоценным было то, что перед девятым он снимал категорически все, оголял богатую мимику, затерянную в глубинах холода искренность. — Как дела на родине? — док теряет в радости, мрачнеет, слегка опуская голову так, чтобы витые кончики закрыли щёки, спрятали его от пытливого банкира. — Стабильно, — железо на кончике языка. Панталоне хмыкает про себя, вспоминая, как невольно второй называл его латинским «ferrum». Давняя привычка. — Мне следует спросить как дела на твоей родине? — Всё так же, — Регратор жмёт плечами, пряча улыбку за тенью стекла, а кровь глаз неустанно наблюдает за ним, считывает любое движение. Анализирует так бесконечно, что вскоре устаёт, переходя на грудь, увенчанную брошками — глазами. Они тоже смотрят. — Совсем ничего любопытного? — ухмылка у него сладкая, точно мёд. Хочется слизать её языком и оставить капельки в уголках. Панталоне манит пальцами, надёжно упрятанными в перчатки, ближе к себе, и Дотторе на грани повторения традиции, но он гордо сдерживается, лишь придвигает кресло. Банкир смеётся ласково, кивки лёгкие, одобрительные. А руки тянутся инстинктивно. — Брось, иди ко мне, — он был тем, за кого док продаст душу беззастенчиво и гадко. Оттягивает волосы у корней, зарывается в шёлк прядей, урча довольно. Он ждал, и от этого сводит все внутренности, закручивает в тяжёлый узел. Дотторе слепо пробегается глазами по старым формулам, это всё лишь игры гормонов. Но губы у него искусанные, тонкие и всегда поджатые. Их хочется зацеловать до смерти, выпить последний вздох. — Ты издеваешься, — второй не спрашивает, утверждает. Скалит отросшие клычки, кусая подставленный большой палец. — Самую малость, — Панталоне только смеётся, читая по эмоциям его всего и что хуже — Дотторе не собирается скрывать этого. Это не самоуверенность, не гордость, нет, нечто пострашнее — безоговорочное доверие. Глупое, ненадёжное и бессмысленное — сказал бы любой здравомыслящий человек. Но док себя к этим глупцам никогда не причислял. Он подставится под касания, будет ластиться к рукам и заедать многолетнюю разлуку пожирающими разум взглядами. — Мы определенно хотим одного и того же. Банкир не уверен, останавливает движения, раздумывая невыносимо медленно, кажется, слышно, как хрустят шестерёнки в его голове. Реакция тела однозначна — стоило паре крепких рук сжать бока, как он задрожал весь, сорвался неосторожный вздох восхищения с губ. — Будь аккуратен, — это всё, с чем его оставляет Панталоне. Целуется вязко, а Дотторе его не жалеет, сминает, кусает, тут же слизывая выступающие капельки крови, смакуя металлический вкус. — Мнх, — и когда он только успел встать сзади? Док неспешно поглаживает поджимающиеся мышцы живота под водолазкой. Панталоне оказывается милейше подрагивает от любого прикосновения, дыхания в нежную зону за ушком, он уже искусал всю мочку, играясь с побрякушками на одежде. Хотелось содрать её вместе с кожей, пройтись языком по оголённым нервам, испробовать на вкус его сердце, раскалённое, ещё бьющееся. — О чём ты думаешь? — банкир неспешно проводит по щеке, склоняет к себе ближе, ведь обернуться и заглянуть в глаза он не может. — Пустяки, — предвестник приникает к размаху плеч, оттягивает горловину, чтобы пройтись языком, унимает дрожь силой сжатия. Прелюдии длятся невыносимо, но жаловаться совсем не выходит. Лоне тает в его руках, тихо скулящий, со стыдливыми следами румянца на щеках. Очки давно спали на грудь, он ориентируется лишь в ближайшем пространстве, слепо тычась губами в рубцеватые скулы. А Дотторе не смеет остановиться и на секунду, постепенно избавляясь от лишней одежды. Им нужно перейти в спальню, взгляд скользит по дверям без надписей, насмешка в голове явственная — было б очень забавно войти к помощникам девятого в таком виде. Панталоне решает не играть в судьбу, глаза в ответ замирают на бледной коже ладони, док проникновенно исцеловывает её, вбирая пару пальцев в рот, прежде, чем пойти в указанном направлении. А он тёплый под слоями меха, мягкий и ужасно гибкий, давно обвился лозой у шеи, ждёт первого промаха. Дотторе укладывает на белое постельное со всей нежностью. Вот так, вжимая его в матрац за плечи, он выглядит почти угрожающе, а Регратор смеётся звонко, вовсе не напуганный, зовёт сплестись языками, шепчет что-то на незнакомым языке его родины. Дитя ненавистного океана Ли Юэ, нечисть столь облюбованная доктором. Горячий и узкий, вздрагивает от жгучей смазки, что течёт вниз по ягодицам. Даже не морщится от болевых ощущений — предвестник сглатывает глухо, отводя глаза в сторону. Он всё ещё влюблённый мальчишка пред ним, пусть прибавил в росте, силе, заслужил звание и славу. Но когда Панталоне смотрел на него так и улыбался особенно ласково, то голова опускалась сама собой, боязливый румянец заполнял шею пятнами. Пальцы у него замерзли, лезут нёбо пощекотать, приговаривает какое-то стихотворение на своём родном, один этот голос успокаивает, движения становятся увереннее, легче, быстрее. Дотторе в миг вспоминает все техники, бессчетные записи пролетают, собираясь в краткий томик. Надавить здесь, поцеловать в уголок губ, проследить за дрожью ресниц. Проходится розоватый язычок по губам — он всё делает правильно. Банкир раскрывается, разводит ноги без капли стеснения. Оно заперто в кабинете, в сведённых бёдрах, ведь док, его милый док, так повзрослел, так вымахал, что заставил старшего смущаться. Брови опасно вылезают за пределы лба. Пара ладоней меряет член, прикладывает к животу, а Дотторе правда старается не смеяться так громко. — Не нравится? — он ласков, сминая меж пальцев соски, мучая вспотевшее тело до невыносимости. — Что это такое? Внутренние органы щекотать? — Панталоне откровенно негодует, даже совершает пару мелких попыток сесть, но движения внутри быстро присмиряют его, голос уходит в стоны, становясь слегка выше. Если не знать, то никогда не догадаешься, кто может издавать такие звуки. — Ага, — стыд остался в задиристом юноше, а сейчас в постели настоящий мужчина, кто по кровожадности глаз хочет партнёра не то расчленить, не то сожрать заживо. Оба варианта хуже выбранного. — Издевательство, — ставит свой вердикт, кратко вскрикивая от касаний к истекающей головке. Приём запретный и ужасно наглый, за что в наказание следует пара укусов в шею, чтобы не расходился сильно. Дотторе только усмехался шире, сжимая бока своего Лоне, чужие руки гладят его снизу, проходятся длинные пальцы по выступающим венкам, обласкали плоть до содрогания в теле. — Панталоне, хватит, — грубый баритон хрипит, игривость в банкире расцветает ярче. Он поднимается сам, когда док покидает его, обнимает ладонью член, направляя в себя и смотрит. Глаза в глаза, не отрываясь, щурясь манерно, вызывая страшную дрожь. Предвестник едва дышит, поддерживая обеими руками под ягодицы, помогает медленно опуститься под тихие всхлипы и рванное дыхание. Это немного труднее, чем они оба ожидали, но, что ж, терпимо. Стоит доку впервые двинуться, как зрачки закатываются за орбиту сами собой. Он держится за плечи Дотторе, помогая дрожащим от перенапряжение бёдрам. Искренне проклинает себя, за то что выбрал именно такую позу в первый раз. Кто мог подумать, что док настолько ненасытный. Он менял положение, как ему вздумается. Обрушил Панталоне на постель, подхватывая под коленки, трахал так, что кровать ревностно скрипела, за криками, что в порыве от стонов едва ли отличишь, этого даже не было слышно. Банкир срывал голос, то ругался, то умолял, скрещивая лодыжки за спиной партнёра, расцарапал всё от копчика до плечей, искусал руки, порой зажимающие ему рот. Щёки все мокрые от слёз удовольствия, ресницы слиплись, глаза покрасневшие, слишком нежные. Наглость не оставила его и после второго оргазма, тело уже отказывалось подчиняться, Дотторе нависал сверху, говорил грязно, слизывая с пальцев смазку вперемешку со спермой. Невыносимый до одури, поднимал с мягкой постели и заставлял опираться о спинку кровати, пристраиваясь сзади. Панталоне думал, что он умрёт, ломая ногти об обработанное дерево. Интересно, как он сможет объяснить подчинённым, что это за следы. По виду его кто-то страстно убивал, а банкир отчаянно сопротивлялся до последнего. В целом, то было правдой, за исключением сопротивления. Перед Дотторе было категорически невозможно устоять, он подчинял с устрашающий нежностью, гладил мокрый низ живота и целовал вспотевший загривок, откидывая прилипшие пряди на бок. — Это кошмар, — Панталоне проводит пальцами меж истерзанных бедёр. — Как мне завтра на собрании? — Стоять, — док хмыкнул, вплетаясь в шёлк волос, он уложил возлюбленного себе на грудь и теперь всласть наслаждался. — Я смогу стоять? — удивление ленивое и язвительное. — Да. Насчёт идти узнаем утром, — Дотторе ухмыляется во все тридцать два и как бы в знак извинения целует в висок, укутывает в одеяло по самый нос. А утром... утром Панталоне будет ходить с его шубой на плечах, ещё тёплый, обнажённый, льнуть к рукам и, прикрывая глаза, обещать придушить.