Эрос

У него руки тёплые, на запястья излишки масла стекают, а день был таким тяжёлым. Панталоне устраивает голову на сплетении рук, тихо вздыхает, когда на него садятся сверху. И когда они успели потерять верхнюю одежду? Ладони шершавые, прикосновения острые к озябшей коже. Слабый свет свечей помогает атмосфере, глаза закрываются сами собой, в лёгких оседает аромат благовоний. Дотторе оглаживает зажатые плечи, ставит локти на лопатки и давит до хруста костей. Может сломать одними этими руками, и смешанные чувства оседают внизу живота, но банкир не придаёт им достаточного значения, забываясь в коктейле мыслей. Верх, вниз, поджимается живот, стоит достать поясницы. Каким же умелым он был после курсов и тренировок. Док доволен второй профессией, совершенно точно не собираясь зарабатывать на этом, да было и не нужно — в хирургии прелестно платили. Панталоне отлично справлялся с отмыванием этих денег. Их маленький семейный бизнес. — Ч-чёрт! — он дышит глубже обычного, вздрагивая, шумно сглатывая, а Дотторе всего лишь спустился чуть ниже таза, аккуратно приспуская бельё, прижимая весом тела бёдра. — Всё хорошо? — вопрос привычный и в ответ пара уверенных кивков. Он слишком нежный здесь, особенно после работы, уставший и слегка раздражённый, ёрзает, ища повторное прикосновение, но док как ни в чём не бывало ласкает позвоночник, прогибая, где следует, жмёт на лопатки, возвращается к плечам. И так по кругу, мучая свою жертву до всех возможных пределов, до тех пор, пока она не начнёт просить. — Можно снизу? — голос хрипит, румянца не заметить в полутьме комнаты, но Дотторе знает. — Конечно, — будто только этого и ждал. Хотя почему будто? Просто слегка заигрался, наслаждаясь мычанием и одобрительными вздохами наслаждения. Было приятно размять мышцы после целого дня в скрюченной позиции, не то, что он — по отделению и вокруг хирургического стола набегался на жизнь вперёд. Руки проходятся по поджарым ягодицам, мнут неспешно, скрупулезно желая прочувствовать, а Панталоне откровенно заёрзал, зажимая себе рот ладонью и шумно сглатывая слюну, излишне часто — по кадыку видно. — Что такое? — док строит из себя саму участливость, не отпуская желанное тело ни на секунду, лишь сильнее сдавливая кожу пальцами, ещё немного и останутся следы. — Ничего, продолжай, — видно, как тяжело поплывшему банкиру даётся связная речь, но он героем держится, слегка разводя ноги, якобы для чужого удобства. Взгляд в ложбинку падает сам собой — Дотторе клянётся. Ладони уходят ближе к бёдрам, вслед за движениями спускается бельё. Вскоре ненужная тряпка вовсе лежит в стороне, а мужчина прижимает собой зашевелившееся создание, выливая на руки новую порцию масла, распределяет прямо над задницей, совершенно не заботясь, как обжигают неожиданно упавшие капли. Хирург начинает всегда сверху вниз — от шеи и до нынешней зоны работы. — Как ощущения? — Не слишком ли много ты болтаешь? — Панталоне морщится от грубого шлепка, но недолго сопротивляется, расслабляясь под контрастно ласковыми поглаживаниями. — Давно пора приступать к основной части? — с его ухмылки можно пить самодовольство всего мира, с раскосых глаз лакать вино. Они никогда не обсуждали это, не договаривались, всё выходило само собой. Затянувшаяся игра с чередой побед и проигрышей для каждого. Дотторе стремился завладеть им целиком и полностью, не желая и толики делить с чужаками. Банкир уверенно очерчивал границы, как круг солью от нечистой силы. Он не желал быть украшением коллекции, знал, что нравится, а это значило только одно — собачкой может побыть кое-кто другой. Очень ласковой, если кнут за спиной. Ведь доку нужен был Панталоне, а ему самому... нравилось нравиться. Это было удобно, грех отрицать. Только вот осечка — он подпустил к себе, проморгал с каких пор они живут вместе, с каких пор готов согласиться на брак и когда только успел дать согласие держать себя за руку на людях. А Дотторе стыда был лишён от рождения, собственность цвела и пахла бурным садом, цветами теми, что он любил приносить по весне. Так, без повода, лишь бы улыбку драгоценную увидеть. Этот мужчина оказался на удивление хорошим партнёром. Столь хорошим, что подчиняться начал банкир. Стыдливо взгляд уводя — ему нравилось. А хирург щадить не умел от природы совсем. Малость позволял, контролируя процесс в первые разы излишне трепетно. Заботился, пусть по-своему. Его руки жгли холодом получше стали. Панталоне вздрагивал, подбирался весь, лишь фыркая на удержание — сбегать пока не планировал. Но ладонь уверенно давила на спину, не позволяя шевелиться. Дотторе позади звенел колбами, так привычно, что если закрыть глаза и задержать дыхание можно оказаться в объятиях кожаного кресла в приёмной. Док будет рядом, непременно раздражённый и страшно злой, целует напористо, кусаче, продолжает браниться и на ходу, разливая по бокалам то крепкий чай, то подаренный ликёр. «Взятка», — обязательно кинет банкир и с удовольствием пригубит. Он тоже брал, в других размерах, правда. Жизнь им тюрьмой. — Да что тебе не лежится? — тон дерзкий, он склоняется над зажатым телом, дышит прямо в ухо, обжигает. — Может, потому что ты... — Панталоне хочется ответить, но дыхание ни к чёрту, а когда Дотторе двигается так, то говорить вовсе не представляется возможным. И он это отлично знает. Пользуется. — Что я? — сама невинность во плоти брови вверх приподнимает. — Тварь. — Это я знаю, — усмешка украшает розоватые губы, клыкастый оскал пока не настиг их, но приподнятые уголки восполняют упущенное. — Быстрее... чёрт тебя дери, — банкир ерзает, не находя приемлемого положения, то пытается сбежать от касаний, то налегает на них. — Не слышу, — настоящий садист. — Пожалуйста. Просьбы работали безотказно. Так просто и сложно одновременно. Дотторе раздумывает с секунду и действительно ускоряет движения пальцев внутри, раздвигая на манер ножниц, не может перейти установленный предел — скорая в завершении вечера им не нужна. Приходится терпеть и ему самому, но собственные нужды в моменты слабости партнёра всегда были ниже. Док прислоняется кожа к коже, ведёт кончиком носа по хребту, зовя за собой табун мурашек и едва слышное мычание. Он пах приятно, ещё влажный от масла. Свободная рука растирает следы, массирует неспешно, отвлекая от не самых приятных действий внизу живота. Соскальзывает на грудь незаметно для обоих, пальцы скручивают соски, за манипуляциями следует тихий вскрик. Панталоне подбрасывает бёдра, явно намекая, где действительно стоит прикоснуться, но Дотторе лишь посмеивается, ублажая взгляд открывшейся картиной, искренне жалеет, что у него всего лишь две руки, что он сам всего один. Единственный и неповторимый. — Ты издеваешься, — он констатирует, оборачиваясь насколько это возможно. Док даже не пытается скрывать зверьё во взгляде и жуткого возбуждения от тела пред ним. О, нет, он специально прижимается к бедру. «Как только брюки не жмут? Хотя ему наверно прия-а-атно. Сволочь», — Панталоне ругается про себя, но поток брани прерывается третьим пальцем в нём, а Дотторе с новой силой отвлекает на другие раздражители. Пара капель масла на поджатый пресс, одной рукой не так удобно, но лучше чем ничего, банкир сладко поскуливает, когда пальцы жмут в верных местах — лучшее изучение за карьеру учёного. Пожалуй, самое плодотворное из его работ. Шёлк волос прилипает к вспотевшей коже, Панталоне парой резких движений пытается откинуть их назад, но у него мало что выходит, приходится снова просить помощи. А Дотторе любит, когда его просят. — Давай уже, — этого давно было достаточно, они занимаются сексом далеко не в первый раз и каждый этот «далеко не первый» раз всё было в совершенстве одинаково. — Что давать? — когда он здесь начинал издеваться, это было категорически невыносимо. — Дотторе. — М-м? я внимательно тебя слушаю, дорогой, — пальцы внутри ни на секунду не останавливались, влача свой уныло медленный темп, лишь дразня, но не давая необходимого, а покрасневшая головка мазала предсеменем по простыне, жадно просила внимания. — Не будь сукой, пожалуйста, — пока только «сука», но видит бог, ещё несколько минут этих измываний над ним, и словечки пойдут куда краше. — Я не понимаю о чём ты, — Панталоне почти рычит, одна из ног уже занесена в ударе по наглецу, но была оперативно задержана в десятке сантиметров от цели. — Блять, Дотторе, выеби меня уже, — падает лицом в кровать и едва ли дышит, слыша довольные смешки позади себя. Внутри становится ужасно пусто, банкир окончательно поднимает таз, становясь на колени, обнимает подушку, жадно пряча в ней мокрые глаза и стоны. Не то чтобы док сильно этим доволен, но он отлично знает партнёра — сейчас не время отнимать опору, под конец он сам откинет её, привычно желая целоваться и услышать что-нибудь кошмарно грязное насчёт его развратного тела. — Блять, — маты выходят сами собой. Невозможно сдержаться, когда перед тобой раскинулось произведение искусства. Таких в музее под пуленепробиваемым стеклом хранят, а он имеет право коснуться драгоценности небес. Кожа мокрая от пота, он сам разводит ноги, скользя покрасневшими коленями по простыне, мычит, ёрзая в ненавистном ожидании, подгоняет, ещё немного и собственными руками раздвинет ягодицы, лишь бы Дотторе приступил наконец. А мышцы сжатые, пульсируют, хирург слегка переживает о растяжке каждый раз. Уже случилось, как ошибся, за глаза хватило. Не достаёт любимого «ну, с Богом» с тонких губ. Док надеется сорвать с них кое-что получше. — М-мх! — банкир дышит через раз, тяжело, хватая воздух ртом. Жмурится, медленно поддаваясь назад, ближе к Дотторе, ближе к удовольствию. Внутри узко и горячо, невыносимо — мужчина неслышно уговаривает себя собраться. Движения ленивые, даёт привыкнуть прежде чем ощутимо толкнуться. До вскрика, до сумасшедшего сжатия. Но мышцы имеют свойство расслабляться и опытный партнёр помогает, проклиная глухим шёпотом. Было безмерно приятно продвигаться вот так, поддерживать руками за бёдра или можно опуститься чуть ниже, слегка сжимая шею, смотреть в заплывшие вожделением глаза, целовать румяные щёки, вслушиваться в едва слышные мольбы о большем. — Ты знаешь, что я люблю... грубее, — связная речь даётся ему нелегко, грузно вздымается грудь при каждом вздохе. Он забывается в стонах, когда Дотторе отвечает краткое «конечно». Всё он помнит, просто медлит, издеваясь малость. Возвращается излюбленный темп, стальная хватка от которой остаются синяки, засосы распускают бутоны на слабой шее, кровавые лепестки губ раскрываются лишь для него, верхний душит долгим любованием, изводит до нижайших мольб, как бёдрами не поддавайся, если Дотторе решит, то не выйдет ничего. Нужно лишь попросить. Унижение? Панталоне совсем не чувствовал себя униженным, выкрикивая ненавистно любимое имя, проклиная от души в перемешку уговаривая повторить движение. А этот чёрт был хорош, немного слишком, но как отказать самому дьяволу? Совершенно невозможно, ведь он входил так правильно, прелестно, рокотал баритоном что-то отвратительное про жар внизу, мокрые от масла и прочих жидкостей бёдра, а расцарапать их было обожаемым занятием. Чтобы до крови, до скулящих стонов. Добавлял, облизываясь, про сладость голоска. Банкир клялся, что прирежет, прерываясь лишь на откровенные крики, когда сдержаться было категорически невозможно — Дотторе попадал по простате с хирургической точностью, чем, ублюдок, гордился. Когда в оргазме скрутило замерли оба, док поддерживал, вжимаясь до предела, сцеловывал с приоткрытых губ собственное имя. Этим же языком он проходился по ложбинке меж ягодицами, ловя взгляд покрасневших одурманенных глаз. Охрипший голос просил его прекратить, когда ухмылка расцветала. Глотал без стеснения, переворачивал размякшее создание. — Ещё разок?