Анализируй свои чувства

      — Дотторе, нет. Хочешь ты того или нет, но сегодня я собираюсь спать до последнего.       Панталоне тихо и недовольно мычит, когда его шеи сзади мягко касаются чужие губы, задерживаясь там дольше обычного. Солнце еще даже не полностью встало, что прекрасно было видно даже за закрытыми веками, так что да, его раздражало, что к нему пристали. Это был его единственный выходной за целый месяц, и проводить его Панталоне планировал исключительно в постели, проснувшись ближе к обеду, как того требовал измученный постоянной работой организм, но один конкретный несносный ученый, всегда просыпающийся ни свет ни заря, умудрился разбудить и его. Он чувствует на себе горячую мозолистую ладонь, нежно поглаживающую его талию через чужую рубашку на нем. Ему было приятно — врать не стоит, — но спать ему на данный момент хотелось куда сильнее того, что ему беззвучно предлагал Дотторе.       Доктор зарывается носом в темные растрепанные волосы на затылке и горячо выдыхает в него. Рука тем временем продолжает медленно расхаживать по его телу. Дотторе оттягивает ворот застегнутой не на все пуговицы рубашки и опускает голову, едва ощутимо прижимаясь губами к изгибу шеи. Панталоне резко выдыхает и тихо стонет, когда Дотторе мажет по коже языком. Его горячий рот создает контраст с остывшей кожей и температурой в комнате, а оставшийся после него мокрый след только усиливает это ощущение.       Панталоне кое-как переворачивается на другой бок, чтобы оказаться лицом к лицу с Дотторе, и сонным взглядом всматривается в чужие глаза сквозь полутьму, стоящую в спальне.       — Что на тебя нашло? — почти шепчет он, все еще испытывая дикое желание провалиться обратно в сон. — Мы делали это ночью. Ты не устал?       Дотторе в ответ на это молчит, никак в лице не меняясь. Он возвращает руку ему на талию и придвигается ближе, чтобы оставить на его лице парочку поцелуев. Панталоне жмурится от этого, словно сбитый с толку кот, и утыкается носом в его щеку, подбирая к груди руки. Дотторе меняет положение головы и находит чужие губы своими, прижимаясь к ним в почти невинном поцелуе. Бледная, лишенная колец на ночь рука ложится ему на шею и поглаживает затылок пальцами, из-за чего Дотторе довольно выдыхает и мягко проскальзывает ладонью через подол своей же рубашки на чужом теле, слегка задирая ее. Панталоне совсем немного отстраняется.       — Тебе кошмар приснился? — предполагает он и в следующую секунду вздыхает, потому что губы Дотторе совсем немного поджимаются, а хватка на пояснице становится сильнее — такое он уже видел. — Ты в порядке?       Мужчина неясно качает головой и прижимает его ближе к своей груди. Видимо, сон придется отложить. Дотторе врет о своем состоянии слишком часто, чтобы Панталоне не научился понимать его чувства по реакциям тела, поэтому он прекрасно осознает, что от него сейчас требуется.       Панталоне целует любимого в уголок губ и позволяет затянуть себя в еще один медленный поцелуй, от которого тянет под ребрами у обоих. Дотторе тяжело даются эмоции. Он страдает от них больше, чем кто-либо другой, потому как не всегда может понять себя правильно. Но что-то никогда не меняется. Когда ему больно, он закрывается в себе и молчит до тех пор, пока Панталоне не удается по крупицам вытянуть из него правду. И это, словно порочный круг, повторяется из раза в раз и не выпускает их обоих, обгладывая и перемывая им все кости. Банкир привычен к этому.       Он открывает рот, прижимая свободную ладонь к чужой груди, за которой заполошно бьется перепуганное сердце, и позволяет языку Дотторе проникнуть внутрь, вылизать его небо, язык и зубы. Он по-прежнему нежен, но становится настойчивее, повинуясь внутреннему желанию стать к нему еще ближе, стереть липкие отпечатки обезображенных, страшных картин в своей голове. Панталоне стонет ему в губы и сильнее сжимает ладонь на светлых волосах, слабо оттягивая те у корней, на что получает ответную реакцию, прошедшуюся щекоткой по горлу. Дотторе стонет по-грудному низко, так, что при любом другом случае у Панталоне сами собой разъезжались бы коленки, но сейчас он только подавляет в себе приступ слабости и давит на грудь доктора, заставляя того улечься на спину, а затем перекидывает через него ногу, оказываясь на бедрах сверху. Дотторе тут же возвращает руки на его тело, сжимает талию и смотрит по-влюбленному разбито.       — Что тебе снилось? — тихо спрашивает Панталоне, упираясь ладонями ему в грудь.       Дотторе хмурится, тянется к пуговицам на мятой рубашке, расстегивает их по очереди и молчит. Панталоне отчаянно хочется разгладить залегшую складку между его болезненно сведенных бровей, заставить его говорить, поэтому он тянет к его лицу руки, заставляя его остановиться, и кладет их на слегка колючие щеки, наклоняется, прижимаясь губами ко лбу.       — Все в порядке, дорогой, — шепчет он, поглаживая его скулы большими пальцами. — Ты можешь сказать мне.       Дотторе напряженно замирает, и Панталоне чувствует, как судорожно задвигались под пальцами желваки.       — Ну же, — подталкивает он. — Не будь таким упрямым.       Дотторе обреченно терзает свою нижнюю губу зубами, его глаза мокро блестят в отсветах первых слабых лучей солнца, пробивающихся через неплотно задернутые шторы, и Панталоне тихо умирает от того, как больно это выглядит.       — Ты, — Дотторе поддается, впервые за это утро подав хриплый от долгого молчания голос, надорванный вернувшимися воспоминаниями.       — Ох, милый...       — Я не хочу, — сдавленно продолжает он и прерывается, тяжело сглатывая, — остаться один.       — Я здесь, Торе, — Панталоне боднул его лбом сбоку. — Я здесь.       Дотторе резко выдыхает, его руки почти дрожат, когда Панталоне целует его в висок, мягко и аккуратно.       — Лоне, я... — пытается сказать он.       — Я понимаю, — Панталоне прерывает его и неглубоко кивает, отстраняясь от его лица. — Если тебе это правда нужно, мы можем сделать это снова.       Дотторе благодарно ему улыбается, мимолетно, ненадежно и совсем слабо, но Панталоне все равно дорожит этой улыбкой всем своим сердцем. Он целует истерзанные зубами губы, зализывает каждую ранку, появившуюся по вине разваливающегося на части хозяина, и податливо льнет к большим рукам, осторожно стягивающим с его плеч рубашку. Дотторе иррацианально скован в своих действиях — не хочет навредить даже неосторожным касанием, — чего нельзя было сказать о нем этой же ночью, и Панталоне понимает, что именно ему снилось. Он направляет его движения, показывая, что, несмотря на большое количество темнеющих засосов и укусов по всему телу, ему совсем не больно. Давит специально на красные отпечатки ладоней на своих бедрах чужими, вырывающимися из хватки руками и даже не дергается, глядя в непривычно испуганные мокрые глаза.       — Со мной все в порядке, — доверительно шепчет Панталоне, поглаживая недавно сбитые в кровь костяшки жилистых рук. — Ты можешь трогать меня.       Дотторе рвано вдыхает, его грудь начинает мелко трястись, он крепко стискивает зубы и резко задерживает дыхание, поднимая взгляд к потолку, чтобы не позволить влаге, скопившейся на глазах, скатиться вниз по вискам. Ему никогда не было так паршиво от своих собственных мыслей.       — Я не могу, — разбито на высокой ноте всхлипывает Дотторе, выпутывая свои руки из чужих. — Панталоне, господи...       — Чш-ш, тише... — он обратно наклоняется к нему, берет лицо в ладони и прижимается лбом к чужому, часто и коротко целуя в губы.       — Что я с тобой сделал?.. — Дотторе задушенно выдыхает и давит вырывающиеся из груди рыдания, все-таки смаргивая предательски покатившиеся по лицу слезы.       Панталоне едва ли сам не срывается на плач, видя, как ему больно.       — Все хорошо, милый, все хорошо, — как заведенный повторяет он, судорожно оглаживая его лицо и вытирая дорожки слез. — Ты ничего со мной не сделал.       — Я просто... Я чудовище, — почти задыхается Дотторе. — Прости. Прости меня.       В который раз повторяется одно и то же. Сначала он торопливо и будто бы украдкой извиняется, а после делает ровно то же самое, что и до этого. На Панталоне, всего искусанного и измазанного в почти черных синяках, смотреть страшно. Даже самому Дотторе. Он просто не умеет держать себя в руках. Пытается, но каждый раз срывается и оставляет на его коже так много ссадин и кровоподтеков, что неподготовленный к этому зрелищу человек тут же решил бы, что его часами избивали.       — Со мной все в порядке, — уверенно говорит Панталоне, когда видеть Дотторе таким становится совсем невыносимо. — И ты не чудовище. Посмотри на меня.       Он терпеливо ждет, но не добивается ничего, и даже когда он сам пытается потянуть голову Дотторе на себя, он вырывается, не позволяя ничего с собой сделать. Панталоне грузно выдыхает, оставив эту затею. В упертости с Дотторе мог бы посоревноваться разве что баран, пробивающий стену головой.       — Мне не больно, — он звучит мягко, но настойчиво, почти отделяет слова друг от друга.       Панталоне отстраняется и возвращает сопротивляющиеся, мелко трясущиеся руки Дотторе на свое тело, упорно прижимая грубоватую кожу его ладоней к бедрам.       — Ты не пугаешь меня, Торе, — стараясь успокоить себя, чтобы не выводить Дотторе на еще более сильные эмоции, произносит Панталоне. — Ты веришь мне?       Доктор шумно и очень глубоко вдыхает, громко сглатывает ком, вставший поперек сдавленного горла, и усиленно старается взять себя в руки. Его кадык судорожно дернулся.       — Я верю, — сорванным голосом говорит он. — Я тебе верю.       Панталоне улыбается, мягко и надежно — не так, как со всеми — и спускает его ладони на резинку нижнего белья, призывая продолжить. Дотторе требуется еще с минуту, чтобы прийти в себя и все-таки вернуть к нему взгляд покрасневших глаз. Панталоне находит это ужасно травмирующим зрелищем, но безмолвно кивает, подбадривая. Дотторе вдыхает чуть свободнее, но все еще тяжело, глядя на его расслабленное лицо, не искажаемое муками боли, и послушно забирается сведенными судорогой пальцами под кромку ткани, медленно стягивая вниз. Панталоне помогает ему снять с себя белье окончательно и, оперевшись одной рукой около его головы, нагибается вперед, выискивая под подушкой флакончик слаймового концентрата. Он передает его потерянному доктору в руки и скатывается с него, понимая, что дальше в такой позе они продолжить не могут. Панталоне тянет его, медленно сейчас соображающего, на себя. Тот едва поворачивается на бок, заторможенно моргая. Мысли в его голове дико скачут, роятся, превращая связный, упорядоченный обычно поток в кашу. Он даже не заметил, как вес чужого тела пропал с него.       — Все в порядке. Это нормально, — понимающе полушепотом зовет Панталоне, надавливая чуть сильнее в свою сторону на его левое плечо. — Иди ко мне.       Дотторе промаргивается и приподнимается на локте, ставит свободную ладонь по левую сторону от головы Панталоне и нависает над ним, оставляя смазку чуть дальше от них, даже не вспоминая о ней. Его взгляд рассеянно плывет по лицу Панталоне, не желая фокусироваться, а тот смотрит так нежно в ответ, что у Дотторе напрочь перехватывает дыхание. Он пару раз вдыхает и выдыхает, приводя в порядок свои хаотично разбросанные мысли, и склоняет голову ниже. Две длинные пряди спадают Панталоне на лицо и щекочут, когда Дотторе снова целует его, все еще дико неуверенный в себе. Они мягко сплетаются языками, трогают друг друга, куда только дотягиваются руки, и тихо мычат в чужие губы. Прикосновения Дотторе настолько невесомые, что Панталоне невольно теряется в ощущениях. Он не знает, как еще помочь Дотторе прийти в себя. Раньше ему быстрее удавалось вернуть его из этого состояния в реальность, даже когда положение казалось совершенно безвыходным, но сегодня — прямо сейчас — все его слова будто бы проходят мимо ушей Дотторе, и от этого в груди оседает неприятное давящее чувство, проламывающее ребра.       Панталоне разрывает поцелуй первым, надеясь, что его мысли не отражаются на лице эмоциями, и гладит растерянного этим Дотторе по лицу, ободряюще улыбаясь. Доктор открывает рот и почти начинает говорить, но Панталоне качает головой и еще раз целует его, на этот раз коротко и почти незаметно. Дотторе принимает это, целует его в щеку и спускается к шее, следуя давлению чужой руки на макушке, аккуратно прикасается к ней, и прихватывает кожу губами, проходясь по ней языком. Панталоне пропускает между пальцев пряди его немного спутанных волос, прочесывает их осторожно, приводя в порядок, и разрезает тишину комнаты утяжелившимся дыханием. Он чувствует, как прикосновения, уже самостоятельные, спускаются все ниже, выверенные и точные настолько, что ни разу не задевают следы прошлой ночи, хотя это кажется практически невозможным — живого места на Панталоне осталось невероятно мало.       Когда горячий рот накрывает его болезненно опухшие соски, он едва удерживается от того, чтобы не зашипеть. Это одновременно больно и приятно, но он не смеет даже дернуться, боясь спугнуть хоть немного отошедшего Дотторе. Мало что было в этом решении правильным, но по крайней мере доктор уже не выглядел таким разбитым, а это было куда важнее мимолетно появившегося на коже покалывания. С его губ срывается тихий стон, и он невольно прижимает руку ко рту, чтобы Дотторе вдруг не счел этот звук признаком боли, но красные от слез глаза поднимаются на его лицо, и сам Дотторе поднимает голову, не понимая, в чем дело.       — Тебе больно? — единственное, что он спрашивает, прежде чем убрать с его тела руки.       Панталоне моментально отнимает ладонь ото рта, понимая, что лучше от этого никому из них все равно не станет.       — Нет, просто... — банкир отводит взгляд в сторону, жалобно хмуря брови от чувства пустоты на тех местах, где лежали широкие шершавые ладони. — Верни руки, пожалуйста. Мне приятно.       Дотторе целую вечность — по ощущениям Панталоне — сверлит его взглядом, выискивая подтверждение своим мыслям, но, не найдя их, делает то, о чем его просили. Панталоне длинно выдыхает, окончательно расслабляясь под мягкими касаниями, и опускает взгляд на Дотторе, голова которого снова склонилась ниже, чтобы продолжить ласкать соски. Он едва ли не выгибается от вызыванных этой лаской смешанных чувств, и его пальцы сами собой снова зарываются в светлые волосы партнера и жмут его голову к себе еще сильнее, заставляя прижаться ртом к коже крепче. Дотторе считывает это движение правильно, активнее вылизывая чувствительно набухшие горошины и терпеливо ожидая, когда его голову отпустят и разрешат двинуться дальше по измазанному темными пятнами телу.       Когда Панталоне начинает под ним слишком сильно ерзать, он, преодолевая давление руки на своем затылке, отрывается от покрасневшей его стараниями кожи и вглядывается в лицо Панталоне. На нем нельзя было прочитать ничего, кроме возбуждения, — никакой боли, — и Дотторе это абсолютно устраивало.       Неясные отрывки из сна все еще посещали его голову, но он старательно их игнорировал, желая доставить Панталоне то удовольствие, которого он от него ожидал, хотя в это же время постоянно думал о том, что погорячился и сегодня ничего не сможет ему дать, пусть даже начал он это все сам.       С Панталоне всегда так. Когда он начинает разбираться в его состоянии, Дотторе разваливается на кусочки и собирается заново по нескольку раз за день, и в свободные от подобных моментов дни Дотторе ненавидит эту его черту всем своим сердцем, проклинает от души, но ничего не может изменить, когда это снова с ними происходит. Он чувствовал вину за свои внезапные порывы, хотя даже не мог этого контролировать. Дотторе пробовал даже умалчивать о таких своих состояниях, но потом он взорвался так сильно, что Панталоне едва удержал его от того, чтобы не разнести все вокруг себя к чертовой матери. Руки от насилия собственного хозяина он уберечь не успел, но спрятать от посторонних глаз смог, пусть даже звуки все равно эхом расходились под потолком по всему дворцу. Им обоим этого за глаза хватило.       Дотторе выныривает из своих воспоминаний только тогда, когда Панталоне вдруг хватает ладонями его лицо и садится, заставляя тем самым слезть с него. Дотторе понятно его желание — он сегодня тормозит слишком сильно, чтобы вести.       — Перестань думать об этом, — ласково просит он, оставляя свой поцелуй на его шее. — Мы здесь, дорогой. Не там.       Дотторе выдыхает, прикрыв глаза. Ему так отчаянно хочется прижаться к Панталоне еще ближе, сжать его в действительно удушающих объятиях, но он только и может, что рвать пальцами простынь у своих ног. Как он может его касаться после всего, что сделал?       — Я сам растяну себя, ладно? — вкрадчиво спрашивает Панталоне, снова и снова пропуская между пальцами отливающие серебром волосы.       — Нет, — почти беззвучно хрипит Дотторе, бездумно блуждая по его лицу взглядом.       Панталоне тихо вздыхает, сжимая пальцы на светлых прядях чуть сильнее, будто бы собирался сейчас повалиться на постель, но в последний момент передумал и ухватился за него.       — Ладно, — говорит он, заставляя Дотторе смотреть в свои глаза, а не сквозь него. — Как мне лучше лечь?       — Нет, — болванчиком повторяет доктор, вызывая у Панталоне на лице недоумение, а после рассеянно промаргивается. — Нет, не надо. Без этого. Просто ляг на спину.       Панталоне медленно кивает, отпуская его голову, и опускается на кровать, как ему и велели. Он настороженно смотрит на него, слабо, но настойчиво встряхивающего головой. Казалось, словно его мутит и ему стало вдруг нехорошо. Тяжесть в груди Панталоне усилилась, но он предпочел проигнорировать это. Его волнение сейчас никому из них добра не принесет, так что он собирался держать рот на замке до тех пор, пока сможет это делать.       Дотторе пару раз глубоко вдыхает. Он ощущал себя так, будто бы попал под воду и теперь слышит, и видит все через плотную темную рябь. Это раздражает, но он уже не в состоянии злиться, хоть за ребрами и дерет. Он ориентируется почти на ощупь, отмахиваясь от этого состояния, когда смазывает свою руку концентратом и сползает вниз, плотно обхватывая пальцами член Панталоне. Он слышит, как его дыхание, слегка подрагивающее, утяжелилось, и поэтому склоняется ниже, целуя тонкую кожу.       — Ты не должен, — тут же хочет возразить банкир, но его дыхание перехватывает, когда горячий рот обхватывает его. — Дотторе...       Доктор сжимает губами головку и старается интенсивно ее вылизывать, помогая себе рукой. Панталоне всхлипывает от этого и упирается взглядом в потолок. Он не чувствовал, что сможет получить удовольствие от минета, сделанного из чувства вины. Тело, конечно, реагирует, но мозг остервенело протестует, и Панталоне даже не знает, что из этого хуже. Выбирать из двух зол меньшее придумал точно какой-нибудь идиот.       — Может, мы все-таки поговорим? — пытается он, когда ощущает, как Дотторе ниже насаживается ртом.       Доктор берет лишь глубже, упрямо пытаясь заглотить всю длину сразу. Панталоне, чувствуя это, встревоженно приподнимается на локтях и садится, пусть это крайне неудобно.       — Дорогой, пожалуйста, — тихо зовет Панталоне, укладывая свою ладонь Дотторе под челюсть.       В ответ слышно только неясное мычание, имеющее интонацию всего и сразу. Панталоне без понятия, как ему удается запутать даже самые простые вещи. Он смотрит, как напрягается спина Дотторе, как искалеченные руки подрагивают, а сам он начинает старательно двигать головой. Панталоне хочется застонать от отчаяния. Ему уже не приятно ни в каком из мест. Он просто хочет поговорить, потому что Дотторе насилует себя. Он чувствует, как судорожно сжимается его горло, как мышцы челюсти болезненно напрягаются, и сам он чуть ли не давится, жмуря глаза. Долго этого вынести Панталоне не может.       — Дотторе, хватит, — он крепче ухватывает его под челюстью и буквально отрывает от себя, одной рукой перехватывая его плечи, а другой прижимая взъерошенную голову к себе. — Тебе это не нужно. И мне тоже. Сейчас мы просто пойдем в душ, я приготовлю нам завтрак, а потом мы поговорим. Прошу, перестань издеваться над собой.       Дотторе крепко поджимает мокрые губы, выдерживая оглушительный поток ненависти к самому себе, но покорно кивает.       — Я и вправду жалок, — бормочет он, напряженно выдыхая.       — Ни капли, — упрекает его Панталоне, притираясь к чужому виску щекой. — Это только лишний раз доказывает, что ты все еще человек.       — Люди сами по себе жалки, — мычит он.       — В таком случае мы оба с тобой жалкие, — нервно усмехается Панталоне.       — Выходит, что да, — доктор улыбается устало.       Они сидят так в тишине еще некоторое время, пока Дотторе невольно не обмякает в обвивающих его тело руках, разморенный теплом. Он обрушивает на Панталоне внушительный вес своего тела, который — он знает — тот выдерживает с трудом, но ничего не может с собой поделать.       — Как же я устал... — длинно выдыхает Дотторе, наконец решившись обнять его в ответ.       — Я тоже, дорогой, — соглашается Панталоне. — Я тоже...       Им еще много чего предстоит вытянуть друг из друга, принять свои ошибки и, возможно, повторить их, не усвоив урок. А пока Дотторе может просто прикрыть глаза, уверенный в том, что о нем позаботятся.