Призраки

Годы шли медленной серой чередой, и ничего в жизни Любы не происходило. Только разве что она становилась старше, ноги очень болели из-за каждого дождя. Да и вообще стали сказываться последствия пережитых физических и душевных страданий. Зрение стало слабеть, руки дрожали и память подводила. В конце концов, Люба ушла на пенсию. Так у неё появилось огромное количество свободного времени, которое она использовала для общения с городом. Петербург снова сильно изменился. Он сменил имя, и в душе его словно что-то надломилось. Превратился он в серую бесформенную массу, из которой когда-нибудь что-то должно было вылепиться. Но не сейчас. Так и стоял он застывший, словно предчувствовал что-то страшное, окуклился, впал в спячку. До лучших времён. А Люба ничего уже не боялась, даже ареста, даже голода. Даже смерти. Спокойно и как-то даже равнодушно вошла она в пору неизбежного увядания. Однажды в октябре она несла домой продукты, и так у неё разболелись ноги, что встала она посреди улицы, не в силах поднять сумку. Такое случалось и раньше. Сейчас постоит немного, и всё пройдёт. Ничего страшного. Но тут кто-то подошёл сзади и взял у неё сумку. - Здравствуйте, Любовь Николаевна. Люба долго разглядывала его, не веря своим глазам. Миша Каретников, поседевший, с потухшим взглядом, молчаливый, но снова мягкий, донёс её сумку прямо до двери и некоторое время мялся, не решаясь сказать что-то. - Любовь Николаевна, Люба… Мне нужна ваша помощь. Катенька очень больна. Люба только кивнула. Она понимала его, чувствовала его только сейчас. Когда и он оказался на развалинах его прежней жизни и стал таким же призраком, как она. И нуждается в ней. Теперь она понимала, что чувствует к нему. Ему можно доверять. На следующий день он впервые привёл её к себе домой. Через чёрный ход. Она не спрашивала, почему, она всё понимала. Миша жил в просторной, светлой четырёхкомнатной квартире на Фонтантке. Эта квартира была как сам Миша: уютная, местами строгая, местами простоватая, а в общем и целом, очень милая. В этой квартире они как-то внезапно перешли на «ты». - Я прежде хочу рассказать, что случилось с Катенькой, - говорил Миша, - Она внезапно… сошла с ума и стала говорить всякие страшные вещи. В обществе. И меня заподозрили. Будто я раскрыл государственные тайны. Но я, честно, ничего, никогда… Я раньше не говорил, но у нас с Катей разные матери. Катина мать цыганка. Она умела читать по рукам и предсказывала безошибочно. Её за одно предсказание и убили. Так вот, Катя стала говорить, что будет ещё одна война. И что все мы «под немцев ляжем». Потом Миша перешёл на шёпот, и глаза его загорелись нехорошим блеском: - Я был в Германии Люба. То, что у них там происходит – это ужас. Наверное, хуже, чем у нас. Они бросили всё, всё, на подготовку к войне. Будет такая война, какой ещё не было никогда, Люба. И всё это держится в тайне. Потому что после того, что народ пережил, пусть уж все думают, что всё хорошо. И всегда будет хорошо. А меня подозревают, что я тайну эту выболтал. Любу словно чем-то тяжёлым по голове ударили. Война. Какой ещё не было. Да что вообще может быть хуже гражданской войны?.. - Катю я к врачам вести боюсь, потому что арестуют её, - продолжал Миша, - Но есть у меня один знакомый психиатр. И он сказал, что человек внезапно с ума сойти не может. Всегда есть какие-то предпосылки. И надо их найти, чтобы вылечить болезнь. В этом может помочь, например, человек, которого она знала до болезни ещё. Чтобы она вернулась в прошлое и вспомнила, с чего болезнь её началась. А я… никому, кроме тебя, Люба, не доверяю. Вот как всё обернулось. Оказывается, в этом мире ещё могут встретиться два человека, которые доверяют друг другу. Катя жила в дальней комнате, которую Миша всегда запирал. - Она там всё измазывает, - сказал Миша, - Я убираю и ругаю её, а она всё равно измазывает. А ещё она раздетая всегда. Я её одеваю, а она всё равно всё срывает. Люба вошла в комнату. Как Миша и сказал, вся комната была измазана нечистотами. Катенька, раздетая, худенькая, съёжившаяся от холода, с длинными нечесаными волосами, сидела за столом и делала вид, что пишет. Раньше Любе доводилось видеть сумасшедших. Да она сама чуть не сошла с ума в Поволжье. Катя повернулась к ней. Черты её лица стали острыми, жутковатыми. Что-то птичье появилось в этом лице. Выражение глаз её постоянно менялось, но в них неизменно горело безумие. - А, это ты. Вот будет война, и ты умрёшь. Тебя закопают с кучей трупов, и ты будешь гнить. - Хорошо, что ты помнишь меня, Катенька, - Люба улыбнулась. - Я всех помню, даже тех, кого не знаю, - бубнила Катя, а потом вдруг закричала, - Я тут сижу не для того, чтоб болтать! Я всем говорю, что будет война! Я должна сказать ВСЕМ! Потому что надо подготовиться! Иначе немцы придут, и все вы под них ляжете! Смотри, я пишу письма в Кремль! – она потрясла перед Любой чистым листом бумаги, потом опять села «писать» и забубнила, уже не обращая на Любу внимания, - Надо сказать всем, всем, всем. Люба вышла оттуда в странном состоянии. Потом они с Мишей долго сидели в другой комнате и молчали. - Неужели так и будет? – сказала Люба. - Так и будет, - отозвался совсем поникший Миша, - Если не будем готовы, они нас разгромят. Хорошо, что я этого не увижу. Люба резко повернулась к нему. - Она мне напророчила, что меня расстреляют. Существование на обочине жизни сближает. Они стали встречаться часто, всегда у него дома, пробираясь туда подворотнями, чтоб никто не следил. Больше не было никаких домов друзей, потому что друзей больше не было. Никакого веселья под гитару и баян, потому что радоваться было нечему. Катя никак не желала поправляться. Миша понимал, что скоро его здесь не будет, и пытался окружить Любу заботой и уютом, как в последний раз. Но иногда забывался и начинал рассказывать о том, что происходит в Германии, как там создают сильную армию, а у нас, наоборот, лучших командиров арестовывают. Потому что больше некому было всё это высказать. И Люба слушала и не боялась. Ничего больше не боялась, ко всему была готова. Если её пожелают расстрелять, пусть расстреливают вместе с Мишей, потому что… она ему доверяет. Потому что рядом с ним она обрела, наконец, покой. Однажды, после всех этих разговоров, Люба задала вопрос, который давно хотела задать. Почему он так безгранично доверяет именно ей? Он посмотрел на неё с горечью, мягко, но разочарованно. - Ты так ничего и не поняла. Я же люблю тебя. С первого взгляда. Всегда любил только тебя. Она не знала что сказать. Все её слова померкли бы сейчас рядом с этим внезапным признанием. Он тогда молча проводил её до дома. И даже не попрощался. На следующий день Люба сама пришла к его дому с твёрдым желанием сказать, всё, что она чувствует. Что каменное сердце не способно снова полюбить, доверие – это всё что у неё есть. Это всё, чем она может жить сейчас. Она доверяет ему и готова пойти с ним в лагерь, на каторгу, на расстрел, да хоть в ад. Но в его окнах не горел свет, и подсознательный страх велел ей не входить. И на следующий день свет тоже не горел. И через день. И через неделю – тоже. Вот и не осталось ничего.