Призраки

Когда пришла зима, в коммунальной квартире остались только Люба, Елена и Ефросинья. За Кристиной с мужем приехали ночью, ещё в самом начале войны. Так они больше и не вернулись. Потому что они немцы, говорили соседи. «Наверное, меня тоже арестуют, я ведь наполовину немка», - думала Люба. Но страха уже не было совсем. Не смело и решительно, как многие, смотрела она в глаза наступающему ужасу, а с равнодушием. Было всё равно. Но её не арестовали. Фросин муж ушёл на фронт добровольцем и почти сразу же погиб. Гога воровал продукты, пока они были, потом стал воровать карточки. Однажды он избил соседскую девочку во дворе и отобрал у неё дрова. Его арестовали. Тётя Маша закупила продуктов, как только пошли слухи, что немцы окружают город. Прятала их где-то, никто не мог найти. Говорили, что сбывала их за золотые украшения. А потом отравилась чем-то тухлым и умерла. Когда ударили первые морозы, раба божья Светлана всю ночь молилась и душераздирающе стонала. А рано утром ушла и не вернулась больше. Люди говорили, что утопилась. Люба отдала обручальное кольцо за продукты. То самое кольцо, которое берегла когда-то как зеницу ока, носила на цепочке с крестом, когда оно стало слетать с исхудавшего пальца. Было всё равно. Нечего терять. Сожгла всю мебель, потом – старые фотографии и старые платья. Все, даже те, что ещё муж покупал. Не было ни сожаления, ни тоски, ни отчаяния. Вообще ничего не было. Она перестала даже молиться. Думать перестала. Перестала жить. Она оживала только в своих снах, в которых к ней приходили те, кого она любила, кого потеряла навсегда. Сначала начал приходить Алёшенька. Иногда с собакой, а иногда с какой-то девочкой. Она спрашивала его, всё ли у него в порядке, не надо ли чего-нибудь. Он неизменно улыбался и отвечал, что у него всё есть. Рассказывал, как он хорошо живёт. И звал к себе. А она всё не шла. Иногда он снился совсем маленьким, и она кормила его старческой грудью, от чего всегда просыпалась в ужасе. Эти сны порой пробуждали её сознание, но выйдя на улицу, видя мёртвый город и ужас, царящий в нём, она вновь впадала в спасительное равнодушие. Постепенно она перестала ощущать даже голод. Он стал верным спутником её жизни, и, в конце концов, она к нему привыкла. Потом стали сниться родители. Сначала мать. Красивая, как мраморная статуя, и молодая. Она протягивала ей руку будто издалека и улыбалась. Любе так хотелось ухватиться за эту руку и погрузиться в долгожданный вечный покой, но она почему-то не могла. Потом стал приходить отец. Будто она маленькая вбегает к нему в кабинет, а он занят какими-то своими взрослыми делами. Он отвлекается и усаживает её себе на колени. У него всегда находилось для неё время. И только она прижмётся к нему, сразу просыпается. Потом они стали приходить вместе. Будто сидят они в их доме на диване, молодые, как на старой фотографии, которую она без сожаления сожгла, и молчат. Будто хотят, чтобы она присела рядом с ними. Но она не может. Опять не может. Редко приходил Кирилл. Таким, каким она видела его в последний раз. Он стоял у окна и ждал экипаж, чтобы ехать на фронт. Такой красивый! Она вошла, и он обернулся и улыбнулся ей. Так печально, будто знал, что не вернётся. Она хотела подбежать, обнять его, ведь она так по нему соскучилась за все эти ужасные годы. Но не могла. Ноги словно прирастали к полу. Наконец, в феврале пришёл Костя. Она сначала не узнала его. Такой сгорбленный старичок, сильно похудевший от болезни, в американском пальто и в очках, с растерянным взглядом. Люба бросилась его обнимать, спрашивать, как же там Эдмунд, почему он не пришёл. - Эдмунд не придёт, - глухо ответил Костя и исчез. Она проснулась в слезах и долго-долго потом не могла впасть в привычное равнодушие. «Костя умер! Как такое могло случиться? Котик умер раньше неё…» А Эдмунд жив. Страшными голодными ветреными ночами её грела мысль, что где-то за океаном жив её любимый брат. Так прошла зима. Но в начале марта завыли ветра ещё холоднее и опаснее, чем зимой. Люба начала кашлять кровью, и у неё выпадали зубы. Но ей уже снова стало всё равно. Однажды ей приснилось, будто лето, и нет никакой войны. И вся мебель в её комнате на месте. И у неё все зубы. Будто она заходит к себе, а на кровати сидят её молодые родители, совсем как в тех других снах. У окна стоит Кирилл, оборачивается и улыбается ей. На полу играет маленький Алёшенька. Растерянный Костя в американском пальто стоит, прислонившись к стене, и что-то жуёт. И все они будто ждут кого-то ещё. «Неужели Эдмунд? Неужели и он тоже?» - испугалась Люба. Но в комнату вслед за ней вошёл Миша Каретников, ведя за руку Катеньку. Оба они молодые, здоровые и светятся счастьем. И она сама становится моложе на много-много лет. - Как я рад, что наконец нашёл тебя, - говорит Миша. И вот они все уже в огромном белом зале с колоннами. И мама говорит тоном, не терпящим возражений: - Завтра ты приглашена к нам. И снова всё исчезло. Утром она уже не могла встать. Пребывая в туманном полубессознательном состоянии, она рассматривала потолок, стены, будто видела их впервые. Или в последний раз. А вечером в дверях появилась бледная фигура. - Лена? Фрося? – еле слышно произнесла Люба, - Кто это? Фигура медленно, плавно и бесшумно поплыла к ней. Люба не могла разглядеть лица, но она понимала. - Мама! – она протянула руки и ощутила тепло, а потом безграничное счастье, восторг и блаженство. Мир, в котором она жила 62 года, вдруг показался таким скучным, таким серым по сравнению с этим. И мир постепенно померк и ушёл в прошлое вместе со всей его болью, ненавистью и гадостью. И не осталось ничего.