Малиновый закат в конце драмы

      Неистово прекрасно.       Где-то там остаётся жизнь парня, который всё равно в неё скоро вернётся. Автомобиль направляется в другой город, ведь у Поповых там есть дом. Внутри такое чувство, будто бы это действительно моя семья. От дяди Сергея и тёти Тани веет некой теплотой и заботой, а от Еси и Арса — любовью. Эти люди по-своему принимают меня, когда мне остаётся просто быть рядом.       Рядышком сидит Арс, а у другого окна — Еся, у которой глаза сияют от предвкушения. В моих ушах играет музыка, приносящая не боль и страдание, а спокойствие. Вы бы знали, как моей душе сейчас хорошо, — впервые за долгое время. Про Иру. С ней мы встретились у того самого элеватора. Это заброшенное место, где практически не бывает людей. И именно там что-то манило, притягивало и говорило подниматься на самую крышу. Сама Ира — хорошая девушка, правда с болью в глазах. У неё не было эмоций, даже страха перед высотой. Она стояла почти у края, говоря, что выбрала себе место смерти.       — Я хочу умереть здесь. Прийти сюда в свой последний день и сделать шаг, — смотрела она на тёмный Воронеж, в то время как холодный ветер обдувал её светлые волосы, делая щеки и кончик носа красными. Она действительно милая и красивая, но я понимаю её как никто другой.       — Знаешь, это верная смерть, — сделал я шаг вперёд. — Ты не боишься?       Те, кто планирует умереть, давно свыклись с мыслью, что смерть — это не страшно. Единственный выход, который им остаётся, — это покончить с жизнью.       — Нет, — чётко ответила Ира. — Но думаю, во время полёта будет немного страшно. Только всё равно я уже ничего не смогу сделать, — на последних словах она повернулась ко мне лицом. Тёмные глаза смотрели прямиком в душу, искали там что-то, что я сам никогда в людях не найду. Её я не смею осуждать за подобные мысли, ведь сам придумал себе смерть.       — Умирать всегда страшно. Но страшнее — не понимать, почему ты этого хочешь, когда находишься в миллиметрах от смерти, — смотрел я в глаза, говоря твёрдо и серьёзно. На мои слова Ира слегка улыбнулась и отвернулась к городу, наслаждаясь мгновением. А я стоял, найдя свой покой. Там было так хорошо, что не хотелось уходить.       Как только картина перед глазами рассеивается, то я понимаю, что я в машине и гляжу в окно, за которым трасса и деревья. Хотелось бы продлить эту минуту, растянуть настолько, насколько это возможно. Рядом те люди, которые заменили мне семью. Родители Арса очень добры ко мне, знают про ситуацию с мамой и, что я с ней не в лучших отношениях. Они не задают лишние вопросы, а просто позволяют быть рядом с их сыном. Касаемо его. Лучший друг продолжает заботиться обо мне, беречь и волноваться, хотя по сути мы не обязаны делать это. У него есть своя жизнь, в которой что-то происходит. Но тем не менее Арса прогонять вовсе не хочется, да и не нужно.       Я чуть сползаю вниз, кладу голову на плечо друга, закрыв глаза. Знаю, что он не оттолкнёт, потому спокойно выдыхаю и расслабляюсь. От него исходит тепло, которое дарит Солнце в душе. Поездка выматывает, ведь едем мы уже два часа, потому я быстро засыпаю на плече Арса.

***

      В руках сумка с одеждой, перед глазами красиво обустроенное помещение, где хочется просто остаться. Снаружи дом не плох, даже шикарен, а внутри уютен. Глаза бегают по мебели, выполненной в едином стиле и светлых тонах; камину из белого камня, с рядом стоящими удобными креслами; шкафу со стеклянными дверцами, где лежат какие-то мелочи; зашторенному окну с бежевыми шторами и белому ковру. Да… красиво здесь. Слов нет, чтобы сказать, как мне здесь нравится.       — Шаст, идём, позже осмотришься, наши комнаты на втором этаже, — слышу сзади родной голос, потому оглядываю камин ещё раз и иду к Арсению, который уже поднимается по лестнице. Я топаю за ним, параллельно глазея на весь интерьер. Нет, ну, всё-таки слишком прекрасно.       На втором этаже оказалось несколько спален и ванная комната. В одну из них Арс сразу шагает, а я стою как истукан. Знаете ли, я здесь вообще ничего не знаю и вообще… лишний словно. У Поповых такая идиллия, что и нарушать не хочется. Надо было дома остаться.       — У тебя будет своя комната, идём, — вышел Арс из спальни, хватая меня за запястье. Я сглатываю и поджимаю губы, дав ему отвести в необходимую комнату. — Ну, ванная у нас будет общая, если Еся будет прибегать, то спокойно выгоняй, чтобы она тебе не мешала. Кровать, — указывает он ладонью на спальную мебель. — Шкаф. Письменный стол, если понадобится. Можешь делать здесь всё, что хочешь. А я буду жить в соседней, Еся и родители — внизу… Пока раскладывайся, а потом уже будем ужинать.       — Арс, — поворачиваю голову на него. — Спасибо тебе и твоей семье, — становится так стыдно. — Вы такие добродушные, не то что… просто спасибо, — улыбаюсь, поджав губы, а он приподнимает уголки своих губ, смотря на меня.       — Лично я всегда рад тебе помочь, поэтому не стесняйся чего-то просить. А… — закусил он нижнюю губу. — Родители лишь любят тебя, из-за этого радуют… Ладно, не буду мешать, — собирается он уйти, но я беру за руку, заставляя обратить на себя внимание.       — Danke,— шёпотом благодарю я, слегка улыбаясь. Арс только кивает и улыбается в ответ, после чего уходит, оставляя меня наедине с комком мыслей в голове. Я выдыхаю и ставлю сумку на пол, чувствую комфорт внутри. С людьми, что сейчас где-то в доме, так спокойно, будто это действительно мои родные люди. Такого чувства никогда не было с матерью, с которой я вечно ругаюсь. Не знаю, нет в душе какого-то чувства вины или любви. Что я за человек вообще такой? Эгоист.       Пока я раскладываю свою одежду по полкам и вешалкам, думаю о том, что непременно хочу напиться. Мне всё надоело. Хотя бы Воронеж остался позади, но вскоре я вновь вернусь туда. Там осталась на кладбище бабушка, у которой я давно не был. Она была доброй и хорошей женщиной, которая всегда была мне рада. Откармливала оладьями, блинами или пирогами, ведь это бабушка… Светлый Ангел, который, несмотря на смерть, всё равно рядом. Бабулечка… я ласково называл её так в детстве, когда приходил и прыгал в объятия. Я всегда плакал, будучи маленький, потому что так любил проводить время с бабулей, когда я должен был уходить домой. Маме ничего не оставалось, как мирно разрешать оставаться у неё ещё на какой-то срок.       Вы спросите, где мой папа? А я не знаю. О нём с мамой мы никогда не говорили, да и смысл? Я не считаю этого человека своим отцом и вообще мужчиной. Какой из него мужчина, если он бросил мою мать одну со мной на руках? От бабушки узнал когда-то, что он жив, но у него есть другая семья. Плевать на него. Жил и живу же как-то без отца, осталось-то мне не долго.       — Тось, а ты что будешь кушать? Сеня пиццу хочет, мама и папа тоже, — прибежала в мою комнату Еся, глазея на меня. — Чё ты будешь, м?       Я закрываю дверцы шкафа, выдыхаю и присаживаюсь на край кровати, смотря на девчушку. Она такая лучезарная, что своей улыбкой может осветить этот ужасный мир. В её глазах любовь ко всему — любимым игрушкам, природе, животным, родителям и брату.       — Я буду то, что и Арсений, — облизываю я губы. Еся подходит ко мне, залезает на кровать и смотрит в упор, причмокивая губами.       — У тебя что-то болит? — неожиданно для меня спрашивает в лоб она, заглядывая, будто бы, в душу. Я начинаю часто дышать, хмуриться и не понимать.       — Нет, с чего ты взяла?       — Не знаю, так кажется, — пожимает плечами.       — Когда кажется, креститься надо, — провожу подушечкой указательного пальца по кончику её носа. — Давай беги к себе, а завтра, я тебе обещаю, мы погуляем, хорошо?       — Ага, — громко согласилась Еся, кивнув. Она убегает, а я выдыхаю через нос, опуская глаза вниз. Болит? Душа болит. Раны болят. Сердце болит. Всё болит. И как она чувствует?

***

      После ужина, во время которого мне было комфортно с Поповыми, я лежу на кровати, слушая музыку, которую мне отправили кураторы. Они как-то заглушают боль или превращают её в тихое волшебство. Я думал, чтобы написать или позвонить маме, но быстро отмахнул эту мысль. Не хочется.       На край кровати плюхается Арс, выдёргивает мои наушники и забирает телефон.       — Эй! Арс, ты чего? — тут же возмущаюсь я, подняв брови. — Ну, отдай.       — Ты всё время решил в телефоне просидеть. Нехуй проёбывать эти дни, — суёт он мой телефон в свой карман, отдав гарнитуру. — У меня есть идея получше. Идём, — вкладывает он свою ладонь в мою, поднимаясь с места, заставляя тем самым подняться и меня. — Только тихо, родители уже спят.       — Что ты опять задумал? — спрашиваю, смотря чуть вниз. В комнате темно, потому я не могу ясно видеть небесные глаза.       — У тебя есть тёплая одежда?       — Арс, блять, зачем? Ты собрался на улицу?       — Ты со мной идёшь. Так есть?       — Есть.       — Одевайся, и через две минуты жду в коридоре.       Он отпускает меня, двигается в сторону двери, а я говорю в след полушёпотом:       — Телефон мой отдай.       Я не получаю ответа. Вот же сучка. Арс порой бывает ужасно странным, даже слишком, и я всё ещё не привык. Нормально, да? Прийти ко мне почти в полночь, забрать телефон и заставить тепло одеться. Ладно, я выполню. Наскоро меняю кофту с длинными рукавами на тёплую толстовку, а штаны на джинсы, выхожу в коридор, где уже ожидает Арсений.       — Идём уже, но веди себя как мышка, понял? — взял он меня за запястье, говоря полушёпотом. Я поджимаю губы и фыркаю:       — Придурок.       Он хмыкает и тащит к лестнице. Мы осторожно спускаемся, на цыпочках пробираемся в прихожую, одеваемся и покидаем дом. Пока он возится с дверью, а я стою на крыльце, интересуюсь:       — Ну, и нахуй ты вытащил меня сюда?       Арс тихо закрыл входную дверь на ключ, после чего повернулся ко мне, склонив голову чуть в бок:       — Мне не хочется сидеть дома. Гулять хочу, а ты всё равно не спал.       — Но это не значит, что я тоже хочу. Может, мне нравилось валяться на кровати.       — Шаст, — строго говорит Арс. — Я прошу тебя, не выёбывайся. Я же с тобой, а ты со мной, так что всё будет в порядке… Здесь недалеко есть речка, сходим?       — Пошли уже, — сую руки в карманы и спускаюсь по лесенке, шагаю по дорожке и вдыхаю запах ночи. Здесь нет освещения, нет душ, но есть умиротворение и Арсений. С ним мне всегда спокойно, ведь он никогда не даст меня в обиду, что бы ни случилось. Наверное, о таком человеке, а точнее таком отношении к себе, я мечтал всю жизнь поручь себя. Чтобы просто любил. И Арсений обязательно найдёт своего человека. Почему я не мог обрести своё обычное, человеческое счастье? Да и времени у меня с каждым днём остаётся всё меньше и меньше.       Мы покинули пределы дома Поповых, потому медленно идём по тропинке, которую сопровождают высокие деревья. Ночью особенно красиво.       — Арс, можно задать вопрос?

Арсений

      — Арс, можно задать вопрос? — поворачивает Антон на меня голову. Я чуть киваю и он продолжает: — Ты был влюблён?       Я никогда не говорил ему о чувствах, о том, что мне кто-то нравится, ведь бесповоротно влюблён в него же. Как его можно не любить? Он, как котёнок, нуждающийся в защите. И я бы всю жизнь оберегал его, обнимал крепко-крепко, лишь бы ему было хорошо. Лёгкий ветерок щекочет открытые участки кожи, вызывая трепет в душе. Хотя этот трепет живёт во мне много лет и просыпается, когда Антон рядом.       — Я и сейчас влюблён, — легко отвечаю, смотря в ответ.       — Почему ты не рассказывал мне? — смотрит он по-детски. Да потому что, что расскажу? Что любовь всей моей жизни — это он сам? Шаст любит другого парня, несмотря на расставание, а я в этой истории лишний.       — Там нечего рассказывать, — перевожу взгляд на дорогу. — С этим человеком у нас ничего не может быть. Он любит другого, а я — его.       — Погоди, это парень?       — Да, — киваю. — А что? Презираешь? — поворачиваю на него голову, хмыкая.       — Дурак, что ли? — фыркает Антон. — Расскажи о нём и своих чувствах.       — Ну-у… — опуская глаза, вспоминаю того, кого люблю, хоть он и идёт рядышком. — У него красивая душа, невероятная улыбка и смех такой… мелодичный, — улыбаюсь, описывая Антона. — Он — самый лучший человек в моей жизни, для которого я готов на всё.       — А… не думал рассказать ему о своих чувствах?       — Зачем? Ему и так хорошо. Я в его истории буду лишний, хоть и любить в тайне сложно.       — Дело твоё, но я бы рассказал.       — Иногда необходимо молчать, чтобы не разрушить то, что строилось годами.       Далее мы идём, молча, хотя мне так хотелось бы поговорить с ним, узнать, почему он изменился. В школе получал плохие оценки, вид зачастую был заёбанный, отвечал на отъебись и взгляд такой усталый. А знаете, каково мне — любящему Антона всем сердцем? Что я чувствовал?       Подойдя уже к речке, мы останавливаемся и продолжаем молчать, а я гадать, что с Шастом происходит. Он не отвечал на мои попытки поговорить серьёзно, убегал и избегал. Ну, что за человек? Я ведь хочу помочь, чего бы мне этого не стоило. У Антона глаза стали тусклыми, хотя раньше там было Солнце, в которое я влюбился.       — Ты слышишь? — задаю риторический вопрос. — Слышишь эту тишину?       — Да… я хочу здесь немного побыть, — тонким голоском говорит он.       — Мы никуда не уходим.       «Мы»… Этого «мы» никогда не будет. Шастун любит другого человека, в то время как я люблю его. До ужаса люблю, что терпел все разговоры про Павлова. Но именно он сделал больному моему Антону, ради которого я даже убить готов. Так хочется Антона обнять, прошептать, что люблю, прикоснуться к рукам, а губами — к его губам, почувствовать их мягкость и нежно целовать. И каждый раз я сгораю от невозможности своих мечт.       — Представь, что меня однажды не станет. В миг. Сегодня я есть, а завтра — нет. Что бы ты почувствовал? — неожиданно говорит Шастун, заставляя меня переживать. Что этот мальчик удумал? Самоубийством жизнь закончить?       — С чего такие вопросы? — поворачиваюсь полностью к нему, чувствуя иной ритм сердца. — Шастун, скажи, что ты просто сумасшедший.       — Нет, Арс, я серьёзно, — разворачивается и он. — Что бы в тебе творилось, если бы меня не стало?       Боже, мне страшно думать о таком. Я не хочу, чтобы мой Антон погиб или что-то с собой сделал. Я люблю его и не готов потерять. Какой влюблённый будет к этому готов? Наверное, я бы сам в скором времени убил себя, потому что без своего возлюбленного я не смогу жить.       — Я не хочу об этом думать, — строго говорю я, стискивая зубы.       — Ответь, пожалуйста, — смотрит он щенячьими глазами, давая ясно понять, что для него это важно. Я вздыхаю, отвожу взгляд в сторону, зная точно то, что скажу следующим. Потому возвращаю взор на Шаста, отвечая:       — Если бы тебя не стало, то я бы себя в скором времени убил. А знаешь, почему? — делаю короткий шаг вперёд. — Потому что ты — один из самых важных людей в моей жизни, для которого я сделаю всё, лишь бы тебе было хорошо.       — Значит, готов лишиться жизни, если я умру?       — Чтобы быть рядом.       Так хочется в данную минуту притянуть Антона к себе для поцелуя, но помню, что нельзя. Там в больнице я места себе не находил, метался из стороны в сторону, моля Бога, чтобы с ним было всё в порядке. Этот человек слишком мне дорог, дабы взять и потерять. Если от меня что-то зависит, то его жизнь я буду поддерживать как могу.       С непринуждённой улыбкой на лице, я прикасаюсь ладонью к нежной щеке, поглаживая большим пальцем один участок, смотрю и влюбляюсь заново. До чего же он прекрасен. Вот только ранка на нижней губе настораживает, хотя он всегда кусал её, потому не удивительно.       — Не смей думать о смерти. Помни, что даже на том свете я захочу быть с тобой, — большим пальцем веду по всей щеке, рассматривая черты лица. Родинка на кончике носа, пухлые губы, зелёные глаза, русые волосы. Самый великолепный.       — Разве друзья могут так отвечать? — словно заворожённый спрашивает Шастун.       — Нет. Но я не считаю тебя не только другом. Ты намного больше, чем тот, с кем я столько лет проводил время, — опускаюсь пальцем к губам, которые очерчиваю и желаю поцеловать. Это желание разгорается всё сильнее, причём с каждым днем всё больше. Мой мальчик…       Я убираю свою руку, после чего делаю шаг назад, думая, ну какой я идиот. Обещал же себе не делать ничего подобного. Но как тут сдержаться, когда он стоит передо мной такой невинный и беззащитный? Я вожу глазами по деревьям, поджимаю губы и мысленно бью себя по лбу. Дурак. Дурак. Дурак.       — Прости за это, что-то нашло, — прошу я прощения, стоя к нему спиной.       — Ничего страшного. Но… — поворачиваюсь и накрываю его губы указательным пальцем.       — Прошу тебя, Антон, не нужно. Не порть мне представление, ладно? Забудем и всё, — смотрел в глаза, после чего убираю палец, но Шастун не отвечает, лишь кивает, чуть поджав губы. — Давай ещё немного постоим здесь, а потом вернёмся в дом.       — Хорошо, — вполголоса отвечает Антон. Как бы хотелось засыпать и просыпаться с ним в одной кровати; обнимать, прижимая к себе так, словно кто-то украдёт этого мальчишку у меня; целовать как в последний раз; скользить ладонями по его коже, выцеловывая каждый участок. Только это невозможно, ведь мы «друзья». Это ёбаное слово из шести букв так мешает, разрушает всё и не даёт элементарно обнять со всей нежностью. Но ещё мешает одно — Антон не любит меня, как я его, и не полюбит никогда. Значит, так и буду жить с невзаимной любовью, держать в ладонях и прижимать близко к сердцу.