Дела кузнечные

Ему казалось, что ночью, намахавшись за день лопатой, он будет спать без задних ног. Но близость Дмитрия перевешивала любую усталость. Данила вроде и проваливался в сон, но, просыпаясь, слишком уж отчетливо ощущал, как близко притулился к нему Митя. Которому в жизни еще не спалось так хорошо и покойно. И сны все как на подбор – теплые, уютные, стыдные немного, но покидать их и возвращаться в стылую зиму, где Данила, хоть и рядом, но так не приголубит, не прижмет к широченной груди, не поцелует – совершенно не хотелось. Проснулся Митя снова в одиночестве, но выплывая из сна потихоньку, сумел ненадолго продлить его ворожбу, представить, будто и в жизни такое возможно – сейчас он встанет, обнимет Данилу, тот его поцелует в макушку, и будут они жить душа в душу. Но прикосновение к макушке он заслужил лишь от Сметанки, который успел сообразить, кто стал хозяйничать в доме, и от кого можно получить лакомства. - Голодный? – открыв глаза, Митя запрокинул голову к котику и погладил его. – Встаю. Позднее зимнее солнце подняться еще не успело, но на улице было уже не черно – серо. Во дворе Данилу видно не было, подойдя к другому окну, Митя увидел, что кузнец постепенно продвигает тропинку к большаку. Понимая, что тот едва ли с утра стакан молока выпил, парнишка наскоро умылся да занялся готовкой, уже вполне освоившись. К тому же, Данила, заботясь о том, чтобы Дмитрию не приходилось лазать в подпол, продукты оставил на столе – яйца, мясо вяленое, муку да простоквашу. Пусть дело то было не мужицкое, но у Мити от мысли, что он скоро накормит Данилу, в груди словно росло и ширилось что-то теплое. Он даже подумал выведать у матушки хитрости какие кулинарные, а потом сообразил, что толку в том нет, не быть ему хозяином в этом доме. - Данила! Иди трапезничать, - приготовив оладушки и яйца, Митя высунулся в дверь и поразился, как это от кузнеца в одной рубахе пар валит, а он продрог, едва нос на улицу сунув. - Ты что же это чуть не телешом на улицу суешься? – Данила на это же обратил внимание, вернувшись в избу. – Еще не хватало соплями обвеситься! Хорошо, что сегодня банный день, никакой хвори не дам к тебе прилипнуть. - Хорошо, - пискнул Дмитрий – голос его подвел, когда разум принял обещанное кузнецом – сегодня они пойдут в баню вместе. И ведь, казалось бы, сколько раз бывал в бане с мужиками деревенскими, а тут от мысли, что пойдет с Данилой, внутри замерло все. Какими силами расчудесными Дмитрий взял себя в руки, чтобы не показать, как распереживался, он не знал. Видать испугался, что Данила заметит что-то такое, да передумает. Тревоги, раздиравшие разум кузнеца в тот момент, тоже были нешуточные – из бани уже не сбежишь, как с печи. А если естество проявит себя… Так погано, так тоскливо стало ему от мысли, что он из-за собственной проклятой натуры Митю может потерять, что он тут же себе зарок дал – едва почувствует, как бесовское в нем собирается взыграть, и тут же рукой, а то и голым задом к печи прижмется. Что ожог будет – это не беда, ради благого дела, да и заживают они на Даниле, как на собаке, зато и поганое уж не посмеет голову поднимать. На том и порешил для себя, и даже как-то даже на душе легче стало. - Ох, до чего вкусно-то было! Избаловали вы меня с Прасковьей, не знаю, как снова сам хозяйствовать буду, - он озвучил свои совершенно искренние мысли. А Дмитрий едва прикусил язык, чтобы не ляпнуть, что остался бы в этом доме навсегда, и даже если никогда больше выйти из него не сможет, рад будет тем, что Данилу сможет видеть каждый день. Конечно, батю с матушкой жалко, да пострелят младших… - На здоровье, Данила, - Митя отмахнулся от мыслей – никто его в этот дом жить не звал, так чего страдать о несбыточном. - Я пойду, баню затоплю, да веники запарю, - решил кузнец. – А потом чаю заварим. После бани чай с медком – милое дело. А ты пока в сундуке покопайся, выбери себе штаны да рубаху, чтобы чистое надеть. Митя в одну штанину данилиных штанов как раз целиком мог влезть, зато, если подпоясать, презабавные шальвары получались, Митя в одной лубочной книжке видел, будто в одной дальней стране так бабы ходят. Подивился, конечно. Пока кузнеца не было, он, вполне освоившись в хозяйстве, чистую одежду им обоим подобрал, да простыни подготовил, чтобы закутаться. В подпол за медом лезть не рискнул, зато туески с травяными сборами перебрал, на силу смог определиться – до того все ароматные. Все эти простые дела помогали ему хоть как-то отвлечься от того, что неминуемо близилось – его позорного разоблачения. - Подготовил все? – Митя шерудил поленья в печи, а от того не услышал, как Данила вошел в избу и подошел к нему. Паренек аж подпрыгнул от неожиданности и уронил кочергу, благо, не на ногу себе. - Да, Митюня, такими темпами мы тебя до лета не вылечим, - пошутил кузнец, подняв кочергу и повесив ее на крючок. Только самому себе Дмитрий признал, как страшно пожалел, что кочерга упала не на ногу, но в груди все равно росло и ширилось что-то теплое и приятное от этого «Митюня», словно Сметанка, на груди свернулся и урчит, только чувство это гораздо сильнее. - Прости, Данила, - повинился он и кивнул на стопки вещей. – Все подготовил, только мед не достал. С этим кузнец быстро справился, и скоро они направились к бане. Сам он, как был, в рубахе, только ноги в валенки сунул, а вот Мите на плечи свой тулуп накинул – тот ему как раз до полу был. А в бане уже пахло распаренными вениками, дубовыми, да еловыми. На последние Дмитрий опасливо покосился, а Данила, на беду, этот взгляд заметил и тут же рассмеялся – весело, но без издевки. - Не боись, с тебя и дубового хватит. Елочку больше для духа запарил, - он хлопнул гостя по плечу, заодно стянув с него тулуп. – Заголяйся. Деваться было некуда, Митя потянул рубаху за ворот, стараясь не глядеть на Данилу, да толку-то – как тот обнажается, паренек буквально кожей чувствовал. - Жду тебя в парилке, - оглянуться все же пришлось, когда кузнец позвал его, и в этот миг Дмитрий уже словно в банном жаре оказался, когда увидел кузнеца во всей красе – широченные плечи, ноги крепкие, как столбы каменные, филейная часть… - Иду, - просипел Митя торопливо отведя взгляд, но готов был дать голову на отсечение, что и чресла успел увидеть. Совладав с малодушным порывом сбежать – еще не хватало, чтобы Данила его, труса, по деревне искал, Дмитрий глубоко вдохнул, и как в ледяную прорубь на крещение рванул в парилку. Справедливости ради, в иордань он осмелился нырнуть лишь однажды, и тогда казалось, едва не помер, когда грудь словно в тиски ухватило и весь дух вышибло. Сейчас было иначе, в парилке вдохнуть глубоко не получалось, но теперь уже из-за жара. - Садись, - позвал Данила и похлопал по полку рядом с собой. Кивнув, но не поднимая взгляд, Митя забрался к нему, уселся и зажал ладони коленями. Парилка у Данилы была небольшая, они почти касались бедрами друг друга, и Дмитрий не мог понять, от чего ему жарче – от печки или от близости кузнеца. Понемногу дышать становилось легче, Митя выпрямился, стал осматривать парилку, а когда повернул голову, встретился с внимательным взглядом красивых зеленых глаз. Показалось, что Данила все про него знает, понимает, почему его гость сидит, стиснув коленки. И из глаз будто сами собой потекли слезы. - Данила, прости меня! – всхлипнул он, не в силах оторвать взгляд от глаз напротив – даже пар не мешал. – Ты с душой ко мне, а я со злом, с мыслями погаными! Нельзя тебе со мной. Ты хороший человек, самый лучший на свете, а я порченный, думаю о тебе такое, что человечьей природе противно. Мысли у него путались, слова шли тяжело, и Митя, не выдержав, рванулся к двери. Да только Данила, до того ошеломленный слезами, а потом и словами странными, теперь уже не оплошал, кинулся следом, перехватил Дмитрия, прижал к себе, чувствуя, как сердце из груди рвется, и частью грозит в камень обратиться от ужаса, что Митя и правда сбежит, а частью обещает птицей в небо воспарить от надежды. Неужто? - Митя… Митенька… ты о чем таком толкуешь, птенчик? – ласковые слова текли на язык сами собой, пока Данила, ловко развернув Дмитрия, прижал к своей груди. Поначалу парнишка пытался вырываться, да какое там. - Тебе даже прикасаться ко мне должно быть противно, - пробормотал тот куда-то густую поросль на груди кузнеца. – Потому что… потому что ты вот сейчас держишь меня, а я хочу… хочу, чтобы ты как девицу меня к себе прижал. Вот и все, рассыпался камень в труху в даниловой груди, а птица воспарила в поднебесье. А может, и сам он воспарил. И летит сейчас над деревенскими домами, прижимает к себе свое сокровище величайшее, и не холодно им совсем. - Митенька… - Данилу голос тоже подвел, зато силы не оставили, так что он Митю теперь к себе одной рукой прижимал, а второй поднял его заплаканное лицо. – Не хочу я и не буду тебя, как девицу прижимать. Потому что прижимать я хочу тебя! Раз этот парнишка, этот птенчик оказался смелее его, раз смог признаться в том, что на душе, теперь уж Данила его не подведет. И ни за что не отпустит. - Потому что ты мой птенчик, мой Митенька. Я, остолоп, по первости думал, что братенком ты мне стал, да только сердце другое твердило. Никто мне, кроме тебя, не нужен. А без тебя и свет белый не нужен. В парилке, где горели лишь два жирничка, будто светлее стало – это свет прямо из Митиных глаз полился. Он рванулся вперед, с неожиданной силой обнял Данилу за шею… да разрыдался еще пуще, только теперь от облегчения. - Данилушка… - едва слышно сорвалось с его губ. Зато потом, ночью, когда они любились на печи, уже голос не берег. Поначалу правда, когда Данила целовал его везде, куда мог дотянуться, смущался да хихикал – борода мягкая щекотала, зато потом, когда естество его мужеское в руке кузнеца оказалось, разворковался – любо-дорого послушать. Данила в который раз порадовался, что живет на отшибе. Держать чью-то, кроме собственной, мужескую суть в руке должно было показаться странно, да только никакого неприятия, ни душевного, ни телесного кузнец не испытывал. Поначалу только страшно было, что сожмет где слишком сильно, больно сделает – руки-то не для ласк да утех созданы. Но Митя просил еще и еще – еще крепче, еще ближе, еще быстрее, и Данила перестал тревожиться. И на себе ощущать Митины руки оказалось самым правильным в жизни. А еще губы. То, что Дмитрий любопытный и любознательный, Данила знал хорошо, но не ожидал, что настолько. Он на мгновение прикрыл глаза, совершенно разнежившись от того, как Митя кулаком по его естеству скользит, а потому аж ахнул от неожиданности, когда этот бесенок вдруг склонился над его чреслами да лизнул самую головку. От того Данила и оконфузился – думал, что еще растянется удовольствие, а оно брызнуло Мите прямо на губы. А тот и не отпрянул даже, да еще и обрадовался, и облизнулся, чисто Сметанка, когда лакомство урвет. Ай да сокровище.