Пепел

      Звук шагов эхом разносился по всему дворцу, отражаясь от стен и возвращаясь обратно, словно бумеранг. Но если и существовало что-то более неприятное, чем он, то это было само место, где находились Коко и Инупи.       Парни одновременно выпали в осадок, когда к ним — точнее к Сейшу — подошел некий незнакомец, который явно был в курсе, кто такой Изаму. Первичный шок прошел не сразу, и они шли за этим человеком, представившемся Ясуо Сасаки, не разбирая дороги перед собой. Каждый был занят своими мыслями.       За то короткое время, что блондин находился лицом к лицу с советником, он подметил неестественную бледность его лица. Под маленькими и узкими глазами лежали синяки. Возможно, мужчина недосыпал, возможно, переживал не лучшие времена. Даже если это не было делом Сейшу, такой откровенно потрепанный вид советника заставлял невольно проникнуться к нему сочувствием.       Вот только Коко такого настроя не разделял.       Они шли, петляя между беседками и кустами, прямиком во дворец. Разговор не заводился как между парнями и советником, так и между Коко и Инупи, от того все трое шли в полной тишине.       И если Коко притих вполне ожидаемо, то вот Сейшу лишь прилип взглядом к широкой спине человека, ведущего их по тропике к большим воротам.       Таких больших и широких сооружений он никогда не видел.       Несомненно, человек не был глуп, он знал о величии императорского дворца в столице, но знать — одно, а лицезреть его величие воочию — другое. И если бы у Сейшу было больше времени для прогулки по территории дворца, он бы с радостью и с полной самоотдачей прошёлся по самым заманчивым местам.       Однако, как бы красив и величественен не был дворец, как бы не впечатляла вся прилагающая к нему территория, блондин едва ли оценивал по достоинству масштабы постройки.       К сожалению или к счастью, ему сейчас далеко не до этого. — Куроки-сан просил найти вас как можно скорее, да и уважаемый сёгун тоже настаивал на этом. Как же хорошо, что вы пришли сами, — отозвался Ясуо, когда завел парней во дворец. Его противный, писклявый голос потухал в глубине широких и пустых зал. — Понимаете, Инуи-сан, я совсем не сторонник таких методов, но они же тут все самураи, и это их долг. Да и еще такая страшная ситуация. — Извините, — неуверенно произнёс, прервав советника, Сейшу. — Ясуо Сасаки, — учтиво напомнил свое имя понимающий сопровождающий, полуобернувшись через плечо к парню. — Да, Сасаки-сан, — блондин кивнул скорее себе, нежели собеседнику, и продолжил спокойно. — Мне скажут, зачем брат требовал моего появления? И все ли с ним хорошо?       Плечи идущего впереди советника поднялись и опустились в таком движении, будто он намеренно сбрасывал с себя груз знаний. Говорить Сасаки не спешил, лишь ускорил шаг своих коротких полных ног, чем принудил следующих за ним сделать то же самое. Беседа затихла так же быстро, как и началась. Коко, в общем-то, не сильно хотел слушать слова этого пропащего человека хотя бы потому, что во дворце пахло кровью. Этот советник что-то скрывал и яро не хотел говорить об этом сейчас, вот только когда они узнают правду, будет слишком поздно. Коко в этом уверен.       Они ныряли из коридора в коридор, проходили через людей, охранявших определённые территории дворца. На каждый этаж становилось все сложнее попасть просто так. Бдительные воины, охранявшие покой живших здесь приближенных сёгуна, с недоверием относились даже к его верному служителю — советнику Ясуо Сасаки. Но он не был настолько бесполезен. С собой у него — бумага — ключ в любой уголок дворца. Именно так с Ясуо и его «ключиком» их пропустили в самое охраняемое крыло дворца.       Пройдя в конец длинного коридора, Сасаки остановился около тяжелой и массивной двери. Коко и Инупи так же встали рядом. Хаджиме, осматриваясь, заметил, что в этом месте больше нет комнат.       Только одна дверь, около которой они и остановились. — В этой комнате временно живет Куроки-сан, — сказал Сасаки и кивнул людям, стоящим у этих самых дверей.       Они поняли его без слов. Тяжелый дверной засов, выступающий в роли замка, сдвинулся с места при помощи рук двух людей. Скрежет был противен слуху всех присутствующих, но никто не спешил закрывать свои уши. Ждали, когда засов покинет свое место и разрешит войти в комнату. — Скажите, Инуи-сан, этот молодой человек, — прежде, чем впустить блондина в комнату, советник решил уточнить интересующий его момент. Почему сейчас? Разве это не имело смысла сделать раньше? Или, по его мнению, лучше момента уже не будет? — Он с вами? Простите, не знаю, как деликатней спросить, чтобы никого не обидеть. — Да, господин Сасаки, этот молодой человек со мной. Я прошу принять его так же, как вы примите меня, — последнее, что успел сказать Сейшу, как тяжелое бревно покинуло свое место.       Советник тяжело сглотнул и посмотрел на брюнета, не совсем понимая, от чего так боится его. Демон же уяснил это моментально, от чего в ответ на взгляд Сасаки растянул губы в привычной ухмылке и высунул язык.       Хотя бы какое-то развлечение будет, пока он ждет Инупи. — Пожалуйста, проходите. Ваш брат ждет вас внутри, — отвернувшись от Коко, советник подошел к Сейшу. Он положил свою толстую руку тому меж лопаток, а второй легонько постучался в дверь.       Вот только к чему была вся эта спешка? — Войдите, — донеслось из глубины комнаты, блондин узнал голос своего брата.

***

      Когда дверь за блондином закрылась, Коко повернулся к советнику и недобро сощурил глаза. Самураи, стоявшие около двери в комнату брата Инупи, недобро нахмурились. Для них этот человек был странным на первый и все последующие взгляды. — Скажите, как я могу к вам обращаться? — Моя фамилия Коконой. — Позвольте, я вас провожу в вашу комнату отдыха, господин Коконой. Вы уж извините, но мы не рассчитывали, что с Инуи-саном будет друг, и не подготовили покои для вас. Вам будет удобно расположится с Инуи-саном вместе?       Голос этого низкого человека был слишком звонкий и местами истеричный для императорского дворца, от чего каждый раз, когда советник открывал рот, в каждом уголке дворца слышалось, что он сказал. Также иногда его голос проседал, и он сипел, что тоже не очень приятно к слуху. — Это не доставит много проблем, — ответил Коко, по привычке натягивая шляпу на левую сторону головы.       Шли оба в тишине, так же, как и добирались сюда. Не хватало только блондина для полного попадания в картину.       Выйти из этого крыла дворца было проще, чем зайти, от того Сасаки быстро довел Хаджиме до нужного помещения, более не останавливаясь и не пользуясь своим «ключиком». Для такого весьма толстенького человека, Ясуо ходил достаточно резво и быстро, даже если по его внешнему виду — Коко имел в виду лицо — можно было подумать, что человек чем-то хронически болен. — Это ваша комната на ближайшее время. Прошу, устраивайтесь здесь поудобней, хотя я не думаю, что вы задержитесь тут надолго, — улыбнувшись, советник склонился в коротком поклоне и было собрался уходить, но, поняв, как грубо прозвучали его слова, закрыл рот и застыл. — О Ками-сама, простите, господин, от всего императорского дворца, я не хотел показаться грубым или негостеприимным!       Коко, выгнув одну бровь, смотрел на поклоны извиняющегося человека и не слышал его слов. Что он имел в виду под «не думаю, что вы задержитесь тут надолго»? Можно ли это было расценивать как жирный намек, или братья — Изаму и Инупи — просто поговорят и они — Коко и Инупи — покинут дворец? Тогда зачем им — ладно, только Инупи — выделили покои?       Что-то определенно не складывалось.       На шум, учиненный громким советником, уже стали косо поглядывать редкие воины, осматривающие и охраняющие дворец. Они проходили мимо них нарочито медленно и не отрывали своего взора от поклоняющегося Ясуо. Также для них был подозрителен и сам демон.       Все это было очень и очень неприятно, Коконой всем телом и демоническим чутьем ощущал что-то неладное. Стоило пригласить советника в их комнату и попытаться что-то узнать там, где нет лишних пар глаз и ушей. — Зайдите, я угощу вас вкусными каштанами, мы с Инупи сами собирали их по дороге сюда. Ваш сорт каштановых деревьев дает такие вкусные плоды! ! — взяв человека за длинные рукава наряда, Коко потянул его внутрь комнаты, перед этим предусмотрительно открыв дверь оной. — Я обижусь еще сильнее, если вы их не попробуете!       Ясуо, речь которого перебили, резко замолчал и от неожиданности дал себя завести внутрь, когда за ним захлопнулась дверь, и он понял, что случилось, было уже поздно. Коко прислонился к ней лопатками и сложил обе руки за спиной, показывая этим простым жестом свое отношение к возможному внезапному желанию советника уйти. — Господин? Что-то не так? — пропищал то ли от страха, то ли от непонимания и шока советник. Брюнет даже тихо хрюкнул от смеха. — Зачем вы искали его? — вдруг спросил демон. От его былой веселости осталась только серьезность, и эта серьезность в корне не нравилась Сасаки. — Как же я могу это вам сказать, господин, если вы — не он? — Тогда объясните, почему мы не должны задерживаться тут надолго?       Коко знал, куда давить, какие вопросы задавать. Природная демоническая чуйка и некая гениальность помогали ему в добычи нужной информации.       Когда губы советника сжались, он сам весь скомковался, подобрался и раскис, Коко примерно понимал, что навел человека на ту тему, которая является для него триггером. Но несмотря на то, что ситуация складывается в его пользу, все эти перемены в поведении Ясуо показались очень странными Коко, и он, в который раз за посещение дворца, изогнул бровь в непонимании.       Советник же, еле держа себя в руках от переполняющих его чувств, упал на стул и уронил голову на руки. Вся его фигура стала напоминать один сплошной ком плохой энергии, а Коко так и не понял, как помочь людям в таком состоянии.       Когда в тишине небольшой комнаты послышались первые всхлипы, демон подобрался около двери и вмиг оказался рядом с Ясуо. — С вами все в порядке? Что-то болит? — задаёт дежурные вопросы Хаджиме, а сам не чувствует какие-либо волны физической боли от человека.       Толстые пальцы советника вцепились в волосы на макушке, ногти драли нежную кожу головы. Кажется, именно сегодня и именно сейчас Хаджиме удастся лицезреть истерику. — Сасаки? — попробовал еще раз демон и сжал руки человека.       Сасаки издал какой-то резкий вдох и поднял голову. Его сложенные ладони уперлись в нос и губы, от чего его дыхание было похоже на фырчанье. В любой другой ситуации Коко бы похихикал над ним.       Что же, этот человек пришел в себя так же быстро, как вышел.       Давить не хотелось, но раз уж советник показал свои эмоции, то, может быть, демону все же перепадет какая-нибудь информация? Попытаться всегда можно, а если не получится, вполне можно и схитрить. — Я поверить не могу. Его должны судить по всей строгости закона. Но даже тут пожалели, — зашептал советник себе под нос, но хороший демонический слух уловил его речь. — Расскажите, что произошло, — в край обнаглев, начал давить Коко. Это помогло справиться с Сасаки.       Советник облокотился на колени и перевел на демона свой взгляд, налитый кровью. Губы его искривились в улыбке крайней степени отвращения. По нему было видно, что он нездоров, его разум отравлен, а душа неспокойна, но если даже дела пойдут по совершенно непредсказуемому сценарию, Хаджиме справится с каким-то человеком. Просто схитрит. — Этот Изаму, — вся интонация Ясуо буквально кричала об отвращении к брату блондина, а демон, слышащий пренебрежение в голосе говорившего, мысленно убедил себя для начала дослушать советника, а потом мучать наглеца до смерти. — Убийца. Наглый и бессовестный убийца. — Кого он убил? — Он убил своего господина! Моего брата! — выкрикнул советник и даже подался к демону всем корпусом. Брюнет сделал шаг назад, мало ли. — Того, кого клялся защищать лучше себя и своей семьи! Он не смог его защитить, да и еще посмел выжить!       Брюнету вдруг стало неприятно и мерзко слышать ненависть в словах советника. Будь это простое отвращение, бог с ним, но не тогда, когда негатив направлен на брата Инупи. Коконой ощутил острую необходимость в выплескивании своего гнева: стоило вырвать прогнивший язык Сасаки.       Коко нахмурился: его морщина меж сведенных бровей никогда так сильно не чувствовалась, как сейчас. На самом деле, демон хотел сконцентрироваться на чем угодно, только не на плохих словах про Инупи.       Хаджиме просто не мог слышать такие страшные слова про убийцу, предателя и прочий бред, адресованные очень хорошему человеку. Не мог брат быть таким. Это невозможно. Коко в это верил, повторял как мантру. Он никому не позволит сомневаться в том, кто был для него всем.       Эти чувства обострялись, разрастались в его груди. Никто не имеет права оскорблять то, что было важно для блондина. Коко в один момент понял это так ясно, что сомневаться стало бессмысленно       Ясуо не мог знать его мыслей. Он продолжал, и его было не остановить. — Когда кортеж моего брата возвращался в город с очень важного похода, на них напали. Кое-кто всё же выжил и доложил мне о всем происходящем. На них напали в одночасье. Этот бешеный вихрь чего-то пронесся, смел половину воинов. Стало так темно. По словам, не было видно дальше своего носа. Мрак, беспросветный ужас и звенящая тишина. Брату было страшно, я уверен. он всегда боялся темноты. Его самурай — Изаму — должен был защищать хозяина до своего последнего вздоха. Тот не справился с этим мраком, испугался, спас себя, а не своего господина. Он помнит глаза, наполненные этим ужасом — белые и бездушные.       Коко замер. Понял.       Белые и бездушные глаза.       Майки!

***

      Блондин остановился на пороге комнаты, не спешил подходить к брату, ждал, когда дверь за его спиной закроется, и их не будет слышно.       Было странно. Неопределенно.       Конечно, некая радость и предвкушение желанной встречи, несомненно, присутствовали, но обстоятельства, чёрт бы их побрал. Обстоятельства встречи — такие, которых хотелось бы избегать.       Но вот они здесь.       Изаму сидел перед ним в традиционной позе, на коленях, положив руки на бедра.       Взрослый мужчина смотрел на него снизу вверх, не отрывая своего тяжелого взгляда. У блондина сбилось дыхание от такого взора старшего.       Морщины, скопившиеся на его лице. Не может быть! Волосы поседели, а океан эмоций в глазах был высушен. Это невозможно. Человек не может так постареть за столь короткий срок.       Вся злость мигом ушла из сердца Инупи, уступив место тоске.       Как мог он злиться на брата, не зная, что он переживает? Стало так противно от поспешных выводов и пассивной агрессии к брату, что не отпускали все месяцы. Особенно было стыдно за мысленные обвинения, которые не прекращали появляться в голове блондина на протяжении всего пути сюда. — Изаму-чан, — только и смог прошептать Сейшу, смотря на брата.       Изаму молчал. Взгляд его не выражал ничего лишнего. Казалось, он даже не заметил присутствия младшего брата в комнате, но это было ошибочное предположение. Куроки неотрывно смотрел аккурат Инупи в глаза. — Здравствуй, Сейшу, — прозвучал голос Изаму, и Инупи не поверил своим ушам.       Это правда он? Слишком строго и сдержанно. Они будто были друг другу чужими. — Как вы добрались? Сасаки-сан не был к тебе строг? — Я… Изаму-чан, я добрался сюда сам.       Впервые за их короткий диалог самурай позволил себе какую-то эмоцию, если угрюмо сведенные брови можно назвать эмоцией. — Вот как? Тогда расскажи, почему ты решил прийти в город самостоятельно? — Я шел к тебе намерено, это было моей целью. Однако, когда я уже был у ворот дворца и пытался сказать, к кому держу путь, Сасаки-сан вышел с территории дворца и забрал меня. Признаться, я растерялся и не знал, что сказать еще долгое время. Все потому, что Сасаки-сан указал на то, что он искал исключительно меня. — Прости меня, дорогой Сейшу. Моё упущение: не предупредить тебя об этом. Но я не мог. Ты, наверно, был напуган? — Если только немного.       И тишина.       Никто из парней вновь не хотел — или даже не знал — как пробиться через барьеры молчания. И недоверия.       Так много недомолвок вдруг осели им на плечи. — Я, кхм, — прокашлявшись, всё же решил начать серьезный разговор Изаму. Было непросто. Он поймал себя на мысли, что не репетировал свою речь и оттого сейчас не знает что сказать. — Прости, Сейшу, я немного рассеян, в моих мыслях полный бардак. Не желаешь ли ты чего-нибудь испить? Я заварю тебе чай. Проходи и садись, пусть эти стены не стесняют тебя.       Младший послушался.       Сделанный шаг удивил его: неужели все это время Инупи стоял на месте и не давал себе даже шанса пошевелиться? Однако это неудивительно: с самого их прихода во дворец блондин произнес едва ли дюжину слов.       Изаму. Его горячо любимый старший брат Изаму Куроки. Еще вчера он казался младшему таким чужим, далеким и недосягаемым. Сейчас же старший спокойно и размеренно заваривает чай. Такие обыденные действия, такой простой разговор, хотя их короткий диалог едва ли можно назвать беседой.       Изаму явно хотел что-то сказать, да и тревога, заполнившая все нутро Инупи, скоро польется через край. Отчего тот так молчалив и спокоен?       Неужели Инупи сам все себе навыдумывал?       Сколько бы он себя не успокаивал, как бы не старался найти оправдания — которых, к слову, было не так уж и много — всё одно: его надежды разбивались о реальность. Вдребезги.       Почему Изаму-чан сейчас находится не на службе? От чего его комнату охраняют двое самураев? Если Изаму искал его, Сейшу, да так искал, что даже отправил за ним советника, тогда по какой причине не вышел и не встретил лично? Когда Инупи зашел в его комнату, брат не был чем-то занят. Наоборот, терпеливо ждал младшего.       Прежняя тревога возрастала. От внимания младшего также не ускользнул уставший голос Куроки, озадачивал и явно осунувшийся внешний вид старшего. Да что происходит, в конце концов? — Изаму-чан, я очень нетерпелив: не могу держать свое любопытство при себе. Пожалуйста, скажи, что же всё-таки происходит?       Широкая спина старшего брата вздрогнула, сам Изаму прекратил все свои действия.       «Стоило не тянуть, а сказать сразу».       Именно это и подумалось Куроки, когда он прекратил насыпать в чайник травы.       Тяжело, больно и невыносимо горько.       Отчаяние?       Он не может сдержать желание выйти вон.       Как он, чёрт возьми, должен объяснить незнающему, неосведомленному в этом вопросе младшему брату, для чего его сюда звали? И был ли он прав, если бы не пожелал в качестве доверенного лица Сейшу?       Но всё случилось. Сейшу здесь, и это значит, что обряд должен состояться как можно быстрее.       Изаму сжимает зубы, желваки на его лице чётко выделяют контур острой линии подбородка.       Нужно, чтобы это свершилось.       «Сделай», — разрешает голос Акане в голове, и он разворачивается к брату. — Ты не маленький, Сейшу, да и я уже не так молод, как был когда-то. Сейчас время играет со мной злую шутку. Я не могу быть с тобой так любезен, как хотел бы, уж прости меня за это. — Всё, всё в порядке, Изаму-чан. Я выслушаю тебя и уж тем более постараюсь понять.       Старший усаживается напротив Инупи, ставит чашечку с горячим чаем около него в последний раз. — Я самурай. Ещё будучи ребенком знал, кем хочу быть. С возрастом кое-какие вещи изменились, но это осталось неизменным. Мне было известно не так уж и много, что несколько огорчало меня. И вот одна из вещей, которая не была покрыта мраком: ритуал сэппуку.       Сейшу хмурится, но непонимание на его лице читается не так явно. — Или как он более известен — ритуал Харакири.       У Инупи рвется дыхание: за реберными костями бьется едва ли живая душа.       Почему это происходит именно с ним? — Я попросил найти тебя, чтобы ты стал моим доверенным лицом.       Вопреки всему, блондин не столбенеет, не сжимается в комок — пока что всего этого нет. По правде говоря, в нем вообще ничего нет.       И Изаму не делает дыру в его груди меньше. — Я совершил ужасное — допустил смерть своего господина. Это самый грязный поступок, который может совершить самурай. Неизмерима моя благодарность уважаемому сёгуну за то, что он позволил мне провести ритуал. Так я смогу достойно уйти из жизни. Искупить свой грех.       На какое-то время наступило полное молчание. Куроки собирался с мыслями, чтобы продолжить свой монолог, и был настолько погружен в себя, что упустил из виду состояние Инупи.       Младшего утягивало в болото с каждым словом. В этом болоте, которому нет ни конца ни края, не было ничего и никого. Темнота. Водоросли-лианы оплетали его конечности, перекрывали доступ к кислороду и всеми силами препятствовали каким-то жизненным процессам в организме.       Даже спустя столько лет Сейшу Инупи так и не научился справляться с плохими событиями в своей жизни. — Всё, что ты должен сделать, когда это закончится — отрубить мне голову.       Инупи переводит взгляд на брата — куда он смотрел все это время — и не понимает, правильно ли он его услышал. Такие простые слова, их значение не меняется, но почему-то именно в таком порядке они теряют смысл. Или Инупи его просто не осознает?       На самом деле, Сейшу не сильно понимает, как будет проходить ритуал, но не спрашивает. Не знает, и знать не хочет. Как же он боится: если откроет рот, то просто не замолчит. Будет кричать или чего похуже. Стоило бы помолчать хотя бы ради своих нервов. — Ещё я хотел от нашей встречи, чтобы вы с бабушкой точно знали, что именно со мной случилось. Мне бы не понравилось, сообщи вам о таком в письме. Да и, если быть до конца откровенным, я очень сильно сомневаюсь, что вас об этом оповестили.       И тут Инупи будто просыпается ото сна: собо-сан! То, зачем он изначально шел к брату, и что забылось таким естественным образом. — Ты в очень подходящий момент вспомнил про собо-сан, — выдохнул Инупи и сузил глаза. Пустоты больше не было. Её стало забирать раздражение. Может, даже злость. — Как жаль, что она никогда не забывала о тебе. — В чём ты хочешь меня упрекнуть? — В твоем безразличии. И эгоизме. Я не смогу прийти в дом после того, что случится. Не смогу так просто сказать ей, где Изаму. Не сейчас. Она не заслуживает такого отношения к себе, Изаму, не заслуживает! — его грудь обволакивает бешенство. Такую мерзкую эмоцию он ещё никогда не ощущал, и именно поэтому, ожидаемо, как только открыл рот, больше не почувствовал за собой желание его закрыть. Инупи выкрикивает последнюю фразу и вскакивает с пола. Брат встает за ним. — Ты мог приехать раньше! Написать хотя бы одно письмо или послать кого-то, чтобы они успокоили собо-сан и сказали, что ты жив! Но ты не сделал ничего из этого! Так не делают, Изаму! — Сейшу, все не так просто… — Мне все равно! Я слишком долго пытался оправдать тебя перед собо-сан. Хочешь искупить свой грех — прошу, сделай это! Но не заставляй меня присутствовать и потом пересказывать твою судьбу бабушке!       Изаму стоически выслушивает всю гневную речь младшего и больше не пытается вставить и слова.       Тот прав, безоговорочно прав. Изаму мог писать им чаще, но знал ли он, что случится такое страшное событие? А после того, как он избитый и еле живой пришел во дворец, его подлечили, дали отдохнуть и выслушали. Однако после все прелести общения, что ожидаемо, стали ему недоступны. Естественно, кому-то писать и с кем-то встречаться — стало запрещено.       Если бы он предвидел свою судьбу, но одному только Шиве известно, что случится.       Всех тонкостей младший не знал, да и не надо ему обо всем этом говорить. Не за чем. Его реакция понятна Изаму, но от этого она не стала менее обидной.       Последние мгновения жизни Куроки хотел провести с клинком и братом. Поэтому то, что младший отказывает ему в этом, очень ранит. — Сейшу, я тебя прошу, дай этому случится. Будь со мной в мои последние минуты. Я этого хочу. Она хочет этого. Она зовет меня.       Как только блондин слышит это, все обиды становятся неважными, а пустота в груди снова вытесняет любые другие эмоции.

***

      Когда Сейшу покидает его комнату, бывший самурай чувствует себя опустошенно.       То, чего стоило бояться и ждать долгие недели, случилось. Он сказал самую важную вещь брату, тот вроде как согласился остаться и быть с ним в тот самый момент. Все слова мира были бы пустым звуком, если бы Куроки выражал через них свою благодарность. Это очень важно для него, и Сейшу делает брата бесконечно счастливым, даже не подозревая об этом.       Кажется, всё закончится совершенно не так, как он хочет.       Изаму всегда представлял свое будущее однозначным, для него оно казалось определенным. У него была бы престижная работа, большой дом, дети и прекрасная Акане. Их жизнь, насыщенная, красочная и полная любви.       Он — прекрасный муж, заботливый отец и сильный глава семьи. Она — красивая жена, любящая мать и хранительница семейного очага.       Как же это всё было бы прекрасно.       Бывший самурай прикрывает глаза и позволяет себе последнюю слабость: утонуть в самом счастливом воспоминании, связанном с ней. ~~~       Тогда стояла пасмурная погода.       Небо хмурилось, свинцовые облака застилали всю голубизну над ними, но ненастье едва ли виднелось. Лес с его высокими деревьями и широкими листьями закрывал вид на темнеющий свод.       Всё давало знать о скором дожде, но лесные жители уверены — его не будет. Слишком редко в их лесу проливалась вода с неба, и это несколько печалило.       Но даже в такую погоду Изаму и Акане сидели в их любимом месте, прижавшись друг к другу в волнующей ласке. Изаму было мило видеть смущающуюся девушку, так стыдливо держащуюся за полы своего кимоно.       Инуи не допускала, чтобы молодой человек увидел хотя бы намек на ее голую кожу, но при этом не отодвигалась и не убегала от его прикосновений. Именно это и казалось Куроки очень душевным.       Он полюбил тот день с этого момента.       Вновь подул слабый ветер, и его порывы слабо игрались с краями одежды парня. Он, в отличии от девушки, не смущался вида на свой оголённый торс, куда очень часто поглядывала сама Акане. Несомненно, Куроки замечал эти взгляды, но не обмолвился о них ни словом.       Слова сорвались с языка совершенно случайно. Не было понятно, кто именно ошеломлен больше: он или девушка. — Ты будешь моей женой? — спросил Изаму тогда настолько беззаботно и легко, от чего тут же притих и испугался, что Инуи засомневается в его намерениях.       Вопреки тону Изаму был серьезен.       Он любил Акане, сильно любил, вот только в ее чувствах сомневался. Но была бы она с ним, позволяла бы за собой ухаживать, если не чувствовала к нему хотя бы симпатии? Стоило попытаться узнать об этом, пусть даже таким способом. — Я люблю тебя, Акане, — сказал он серьезней и пересел на колени, прямо перед ней.       Девушка смотрела тогда на него во все глаза, ещё сильнее сжимая кимоно в области груди. Её легкое тело упало назад, и спина стукнулась о ствол дерева, на который опирался сам Изаму до того, как сел по-другому.       Она молчала достаточно долго. Куроки пододвинулся ближе и взял ее за плечи, и сжал их в своих руках. — Скажи, я противен тебе? — Акане помотала головой, вызывая у парня улыбку. — Тогда я уверен, я дам тебе все. Наш дом не будет знать несчастья. Ты можешь доверить мне свое счастье. Я прошу, выходи за меня, Акане.       Она тогда ничего не ответила, лишь кивнула. Изаму было обиделся на такую скупость в эмоциях будущей жены, но тут же простил за это: невеста со всхлипами бросилась к нему на грудь.       Изаму принял её в свои объятия, гладил по голове, плечам, спине, пытался успокоить, но она плакала всё сильнее и сильнее.       Куроки тогда подумал, что сделал ей больно. Ненамеренно, но сделал. Вот только какого рода была эта боль?       Он отстранил ее от себя, держа за плечи, и спросил, глядя в глаза: — Я сделал тебе больно? — Нет, Изаму, я просто очень благодарна тебе, — прохрипела она и наклонилась к его лицу.       Такая маленькая в тот момент, Инуи украла его сердце раз и навсегда.       Он знал и до этого, что любит её, знал, что станет с ней и для неё кем угодно: мужем, названным братом, другом или даже дядей её детей. Ему было всё равно: он бы просто был для нее, а это иногда важнее статусов.       В тот момент, когда она сама приблизилсь к нему, вкладывая свою боль в его руки, он просто не мог пропасть раз и навсегда.       Вся его душа отныне и до конца принадлежала ей.       Принадлежит до сих пор.       До самого последнего вздоха.       «Дыши!» — Спасибо, Акане, что разрешила мне любить тебя, — прошептал Изаму, качнув потяжелевшей головой.       Память подводит его в самые нужные моменты, от того он уже не думает о том конкретном вечере, о своих эмоциях в тот день. Изаму от неподъёмной грусти еле помнит, где находится сейчас.       Горе утраты забирает его разум медленно. С проклятого дня, когда он узнал о ее смерти, душа его стала угасать медленно, но необратимо.       Не такой молодой, как раньше, он склоняется в глубоком поклоне сидя. Его лоб касается татами, на котором мужчина сидит.       Любой зашедший в комнату подумал бы, что Изаму молится, и был бы наполовину прав.       Он молится, но молитва его не отдастся Богу или Демону.       Перед ним один образ.       Образ девушки, которой теперь вечно двадцать лет.       Её рука ложится на затылок бывшего возлюбленного. Он почти физически ощущает ее прикосновение.       В тот вечер самураи, сторожившие его комнату, еще долго слышали всхлипы и глухие стоны Изаму Куроки.

***

      Инупи не помнит, кто именно проводил его до комнаты. Взгляд его бегающих глаз едва ли всерьез цеплялся за обстановку вокруг. Стены, красивые икебаны, узоры на потолках и полу. Почему люди окружают себя этим?       Будучи еще очень маленьким — Сейшу считает себя ребенком до семи лет — он очень интересовался кистями, бумагой и тушью. Пожалуй, в их деревне они были теми единственными вещами, связанными с искусством. И хотя сейчас Сейшу имеет в виду рисование, говоря об искусстве, то очень давно это было совсем не так.       Дело состояло в том, что Инупи — прямой наследник печатного рода.       Когда-то очень давно, порядка тысячи лет назад, их предки — Нана и Горо — постигли мастерство, доселе неизвестное ни одной живой душе. Прародители печатного дела научились заговаривать рисовые листы бумаги, вкладывая в каждую бумажку разную силу.       Настолько это оказалось просто и полезно, что ушли Нана и Горо в лес, утащив за собой самых близких друзей. Нана и Горо обосновались в выдуманному лесу, позже названном «Поэтикал», чтобы спокойно и тихо учить родных сердцу своему мастерству.       Не много прошло времени, прежде чем Нана Сано и Горо Инуи полюбили друг друга, позже предав себя узам брака в том же лесу.       С того самого момента их маленьких лагерь в лесу стал расти. К ним присоединялись новые люди, некоторые из старых — не о возрасте речь — подобно Нане и Горо Инуи, также объединялись в союз мужа и жены.       Их численность росла, а учения о печатях не останавливались.       Как оказалось потом, их усилия не были напрасны, что предполагалось с самого начала. Разразилась бойня: жившие в лесу демоны учуяли угрозу в своих новых соседях и решили устранить недоброжелателей (?). Однако, весь беспредел длился недолго. Демоны понимали, что люди преуспели в своем печатном искусстве и составили им достойных противников. Никто не вышел бы победителем или проигравшим.       Желая закрыть явный конфликт, благосклонные и умные люди предложили заключить контракт.       Таким образом, простые люди, пришедшие в лес для постижения искусства печатей, объединились. Во главе деревни встали Нана и Горо Инуи, так как только они знали, как правильно научить других зачаровывать листы рисовой бумаги.       Тогда же и было решено, что каждый раз, когда глава деревни сменялся, этот самый глава будет встречаться с Майки. Формальность, просто чтобы главы двух кланов, находящихся в непосредственной связи, знали друг друга в лицо, в случае чего-то непредвиденного.       Этот образ жизни их деревни был однозначным. Каждый житель учился искусству печати, каждый умел писать с самых малых лет.       Об их племенах в лесу знали и городские жители. К ним наведывались гости из правящей династии, простые путешественники и другие люди. Никто не относился к ним, как к дикарям, все потому, что городские жители воспринимали их кем-то, кто стоял на порядок выше обычных людей. Именно от этого их понятия об искусстве очень и очень разнились.       Поэтому Инупи воспринимал слово искусство только в значении их печатного мастерства. Только потом, живя в доме собо-сан мальчик понял, что люди, далекие от их мира, ассоциировали искусство с чем-то возвышенным. Неизведанным. Непостижимым. И обязательно, чтобы на бумаге было нарисовано что-то кроме иероглифов. Только это в их понимании можно назвать искусством.       И как раз возвращаясь к разукрашенным потолкам и полу в коридоре, Инупи становится точно уверенным в одном: люди, жившие в их деревне, являлись бы самыми лучшими художниками.       Они знакомы с кистью и бумагой очень давно, правда не так, как следовало бы для рисования, но все одно. Любой выходец из деревни Гемма украсил любую поверхность этого замка в стократ лучше, чем есть.       «Как же противно находится здесь» — думает Сейшу и морщится. Отвращение сейчас — самая нужная эмоция, даже если совсем недавно он не чувствовал ничего.       Ему открывает дверь комнаты — в которой уже должен быть Коко — какой-то человек и тут же удаляется. Сейшу отворачивается во время короткого поклона неизвестного. — Инупи! Я уже было заскучал — донесся до него голос Коко. — Тут, кстати, очень уютно, а какова здешняя купальня! И только для нас!       Демон выплывает из-за ширмы и останавливается. Смотрит прямо на блондина, и его взгляд меняется. Не в лучшую сторону.       Почему Инупи такой недовольный?       Коко хочет спросить, слова почти покидают глотку, вот только блондин резок. — Ты обращал внимание на рисунки на потолке?       Демон с характерным щелчком зубов друг о друга закрывает рот. Какие, к черту, рисунки? О чем он вообще? — Я? Нет? А стоило?       Блондин раздраженно ведет плечами назад и проносится мимо демона. На ходу развязывает завязки кимоно и бросает шляпу куда-то в угол. Соломенный головной убор пролетает аккурат мимо головы демона, сбивая его собственную шляпу. — Эй, Инупи? В чем дело?       Однако блондин не слышит его слов, звук голоса демона доносится до него не сразу. На самом деле он не сильно хочет его слышать.       Что там Коко говорил про купальню? Следовало бы ее испытать.       Сейшу залетает в отдельную комнату, из которой как раз вышел демон, смежную с их спальней, и действительно оказывается в купальне. Стоящая посередине деревянная бочка почти до краев наполнена водой.       Наверно, Коко уже искупнулся. Но, когда Инупи пришел, демон был сухой.       Инупи сбрасывает со своих ног тапки с деревянной подошвой и ступает босыми ногами по полу. Подходит к бочке с водой и чувствует горячий воздух вокруг. На проверку вода оказывается более чем теплая. Плавающие в бочке цветы, явно пахучие, уже источали свой аромат.       Вся купальная комната понемногу наполняется ароматом душистых цветов.       Сейшу вдыхает их благовоние, склоняясь над бочкой, медленно, позволяет воздуху просочится под его диафрагму и осесть в легких. Приятный запах бьет в голову, вызывает легкий дурман и временное помутнение.       В этой маленький комнате, так качественно сделанной под банные процедуры, было тихо и спокойно.       Влажный воздух и пары воды сделали свое дело: Инупи стал успокаиваться.       На низкую скамеечку он уложил свою одежду, расправил заранее приготовленное полотенце, и полез в бочку с водой.       Несколько брызгов воды разбились о пол, но это не волновало блондина: он уже был весь во власти окутывающего его тепла. Пусть даже такая высокая бочка не по его размерам, это не мешало наслаждаться водным процедурам.       Сейшу прикрыл глаза и откинул голову на край. Что ж, даже если его брат фанатик и хочет быть самураем до своего самого последнего вздоха, так тому и быть. Тем более, он уже все решил, и, фактически, Инупи никто не спрашивал. Мнение младшего просто не учитывалось. Так что… Вполне можно насладится всеми прелестями их вынужденного пребывания в сёгунате. Когда же еще он побывает в столь важном месте? — Да, это поистине уникальная возможность. — Что «уникальная возможность»?       Блондина дернуло, и он чуть не улетел на пол вместе с бочкой: чертов Коко стоял во всей своей красе около него не пойми сколько времени.       Серьезно, когда он успел зайти? — Коко, ты меня испугал, — проворчал нарочито сердито, чтобы скрыть нарастающее смущение. — Выйди вообще отсюда.       Демон усмехнулся и высунул язык. — И не подумаю.       У Инупи дернулся глаз. — Ты что? А ну выйди отсюда, окаянный! — Вообще-то, воду грели по моей просьбе. Я хотел тут искупаться, но потом пришел ты и залез в мою бочку. Так что, если подумать, уйти стоит как раз тебе, — задумчиво проговорил Коко, театрально прикладывая ладонь к подбородку. Вот же актер театра кабуки. — Но, знаешь, я, кажется, нашел выход.       О нет. Сейшу, кажется, тоже знает, какой выход нашел демон. — Выход прямо за твоей спиной, — пробурчал Инупи, чуть ли не с головой уходя под воду. Покарали бы Боги этого бесстыжего демона и дали ему ген, отвечающий за стеснение.       Коко рассмеялся, откидывая голову назад. Вид профиля демона опять заворожил человека.       Его острый кадык дергался в такт смеху, линия подбородка тоже двигалась, как и челюсть.       Отчего Коко был такой худой?       Почему именно сейчас Инупи задумывается над его худобой? И что вообще едят демоны? И если подумать, когда Хаджиме последний раз вот так принимал горячую ванну? И принимал ли он ее когда-нибудь вообще?       Внезапно мысль пустить демона в бочку показалась ему очень легкой.       Он покраснел, и был рад тому, что находится в душном помещении: все его порозовевшие щеки можно списать на духоту купальни.       Коко замолк, замечая притихшего блондина. Последний о чем-то крепко задумался и смотрел на Хаджиме, вот только не видел его перед собой.       Что же такое происходит в этой белобрысой голове?       Брюнет смягчается, не желая более смущать того, кто волнует его сердце, и было порывается уйти. Вот только когда демон отворачивается, то слышит за своей спиной бульканье воды, а следом за ним ощущает мокрое прикосновение к своей руке.       Инупи дотронулся до него? — Что ты? — ошарашено шепчет демон, оборачиваясь и смотря на руку на своем запястье. — Залезай, — смущенно бубнит блондин и отворачивается.       Коконой не ослышался? Сейшу только что пригласил его залезть к нему?       Однако и сам блондин не уловил момента, когда стал полностью не против, чтобы демон забрался к нему. Он просто подумал, что было бы неплохо поплескаться с ним в бочке, поговорить о чем-нибудь, кроме происходящего, да и если уж на то пошло, то Хаджиме ведь сам хотел искупаться.       Ведь в этом нет ничего такого! Они оба парни, так что вполне могут принимать ванну вместе. Тот момент, что Сейшу человек, а Коко — демон, он и вовсе решил опустить.       Разберутся как-нибудь потом, тем более, Сейшу уже дотронулся до демона.       Коконой, на счастье человека, не стал спорить и выяснять природу такого желания, а просто молча сбросил свою одежду неаккуратным комом около скамейки.       В этот раз вода заволновалась от нахождения в ней двух людей (?).       Неужели они и вправду купаются вместе?       Сейшу не знал, как себя вести, что делать и можно ли вообще смотреть на Коко. Потешные, но вполне логичные, замечания, судя по его положению.       Демон же, в отличие от человека, не отрывал пристального взгляда от блондина, вел себя непринужденно, совершенно не стесняясь своей наготы. — Почему ты так пристально смотришь? — все же поинтересовался блондин и почти пожалел о своих словах: демон придвинулся к нему ближе, практически нависая над телом Инупи. — Потому что хочу.       Инупи коротко хохотнул, однако ему тут же стало не до шуток.       Было ли время у блондина для того, чтобы осознать все происходящее? Сначала внезапная встреча с Коко на базаре, потом буквально тем же вечером — погоня. Новый неизвестный демон по имени Какуче. Известие о болезни собо-сан, поцелуй с Коко, безобразное пятно на его, Сейшу, животе, путешествие в столицу, новость об обряде сэппуку и вот, они здесь.       Кажется, он еще забыл важный разговор с Сато-сан.       Всё это действительно происходит именно с ним?       Так когда же, спрашивает он у самого себя, будет время для осознания?       Коко за всю их короткую историю знакомства уже ощущался рядом так привычно, что противно. Противно, конечно, в хорошем смысле, однако все же немного пугает. Так оказалось, что демон пришел в его жизнь в тот период, когда был нужен больше всего.       Отчего он осознает это, сидя в тесной для двоих бочке?       Демон был с ним, когда человек узнал о дурных вестях по здоровью своего единственного родителя, так же присутствовал — невербально конечно, но это тоже считается — во время разговора Инупи и старушки-Мисаки, что тоже оказалось очень важным.       Ну и, наконец, Изаму. Завтрашний ритуал.       И вот он, Хаджиме, рядышком. — Коко, — хрипит Сейшу, внезапно даже для самого себя оплетая своими руками плечи демона.       «Тепло» — думает Инупи и хочет валить все на воду и градус в купальне, но вот только тепло расходится изнутри.       Оно, тепло, греет его душу, и теперь уже Коконой не знает, куда себя деть.       Руки демона упираются по обе стороны от тела блондина, но сейчас в таком «давлении» нет смысла. Он убирает их и выпрямляется.       И ему хватает порядочности, чтобы почувствовать смущение, когда Инупи не отодвигается от его голого тела, а прижимается ближе.       «Мне за эти грехи гореть в аду» — думает Коко и не сильно переживает по этому поводу.       Не может он по-настоящему быть недовольным, не тогда, когда прикасается своим сердцем к открытой душе блондина.       Даже он, будучи демоном, понимал людскую доброту и благодарность.       Несколько десятком минут спустя в их общую комнату входит, шлепая босыми ступнями по полу, одна пара ног. Вторая — болтается в воздухе и похихикивает, подтрунивая демона, чтобы тот поосторожней нёс человека.       Они привычно засыпают в обнимку, однако демон всеми силами старается не допустить контакта кожи о кожу вновь.       На теле человека стали распускаться вечные следы их мимолетной близости.

***

      Поместье Куроки жило беспокойной жизнью с самого момента отъезда младшего внука из дома.       Поначалу это была просто мельтешащая Мисаки, а когда слегла Азуми, дом болеющей только пополнялся лекарями. Также приходили другие люди, знающие их семью довольно долго.       У всех предлог прихода был один: навестить больную. Никто не произносил настоящей причины вслух. Проститься.       На следующий день после ухода Инупи, рано утром Мисаки проверяла Азуми. Хоть и было слишком рано даже для нее, она не спала.       Словно дожидаясь Сато, та повернула голову к ней сразу, как только ширма за входящей прикрылась.       Куроки лихорадило. Жар, окутавший все ее тело в середине ночи, не спадал до сих пор, сколько бы раз Мисаки не обтирала тело подруги.       Азуми Куроки очень быстро отдавала себя в руки болезни, и это было естественно.       Как потом скажут лекари, она держалась слишком долго. Было ли ее природное упрямство и сила духа — непонятно. Ясно одно: сейчас упадок этой женщины будет скорым, и все закончится даже быстрее, чем могло показаться.       Когда в то утро Мисаки присела около футона Куроки, последняя произнесла усталым голосом: — Позови лекарей, и скажи моим добрым соседям, что я буду рада попрощаться. С каждым. Сделай это для меня, милая.       Сато-сан только и кивнула.       Выполнив все нужные дела — поменяв повязки, смочив горло и обтерев тело — травница выскочила из комнаты тише, чем входила.       Ком стоял в ее горле и простоит так еще очень и очень долго.       Пожалуй, она почувствует облегчение только в свои последние минуты, но будет это очень и очень не скоро.       Именно в тот день, и только в тот, ворота в поместье Куроки были отворены. В комнате Азуми всегда находился один лекарь и гость, желавший сказать пару драгоценных слов на прощание.       Сама Сато, которая встречала желающих у входа, так и не поговорила с Азуми в то утро более. Да и днем они, к сожалению, и парой слов вновь не перекинулись.       Много времени это все не заняло.       На закате дня и закате своих лет, старушка Азуми Куроки мирно скончалась в своей комнате.       Её последние слова были: — Позовите… Мисаки…       Но, естественно, Мисаки прийти так и не успела.

***

      Инупи и Коко выходили из сёгуната полностью опустошенными.       Точнее, таковым себя ощущал только Сейшу, Хаджиме же — довольно неопределенно. Демон не знал, как себя вести с человеком после случившегося. И дело было не только в мертвом брате Инупи.       Руку, держащую ладонь блондина, до сих пор периодически потряхивало. Конечность до сих пор не могла забыть тяжесть катаны.       Они остановились. Блондин поднял голову к небу. Шляпа сползла назад сама собой.       Коко подошел чуть ближе, положил руку к Инупи на плечо и сжал. — Завтра точно будет лучше, чем вчера.