Секрет бессмертия

Красный ковер неприятно пружинил под ногами. Сто дворцовых ступеней, неподвижные воины, ветер колышет флаги. Не раз и не два за то время, что Чжоу Цзышу вез в столицу бессмертного, на него накатывало малодушие. Разбудить его. Скрыться от собственных людей. Навсегда сбежать. Но разбудить его было невозможно: Чжоу Цзышу не был уверен, что «Жизнь как сон» вообще сработает, и подмешал в чай Е Байи слишком много. Обычный человек от такого провел бы в сладких грезах месяц, но Бессмертный меч наверняка проснется через две недели. Ровно столько, сколько они и пробудут в пути. Еще одна ступенька. Ноет грудь — то ли гвозди, то ли… Ему показалось, что Е Байи догадался об отраве — его взгляд, его тон изменились. Хороший воин, но плохой притворщик. Зачем тогда выпил? Думал, что бессмертного ничего не возьмет? Мог ли я не делать этого, спросил себя Цзышу. Нарушить приказ государя? Сказать, что даос был слишком силен? Возможно. Закончить так же, как закончил их с Хэлянь И наставник. Отец Хэлянь И посадил его в тюрьму, и тот свел счеты с жизнью, не желая мириться с несправедливостью. Когда Хэлянь И стал таким же, как его отец? Чем ближе к верху — тем сильнее ветер. …Им пришлось уложить Е Байи в паланкин, сделать вид, что воины Тяньчуан забирают с горы своего раненого лидера — чтобы та женщина не поняла. Кто она такая? Почему живет там? И кто такой Чанцин? Чье имя Е Байи выдохнул, оседая ему в объятия? О ком его самая заветная мечта? Цзышу сам подоткнул ему меховое одеяло. Погладил кончиком пальца спокойное, блаженное лицо, сейчас совсем юное. У каждого своя судьба и свой долг. Долг этого ничтожного — выполнять приказания государя, пока в тело не будет вбит последний гвоздь. Он прошел мимо стражи, мимо изукрашенных ширм, мимо золотых павлинов, мимо шелков и драгоценных курильниц, и опустился на колени перед князем Цзинь. — Этот подчиненный выполнил приказ государя. — Цзышу! — Хэлянь И поспешно поднялся из-за стола, спустился в зал. — Скорее встань! Но где же даос, почему ты не привел его? — К сожалению, даос не захотел отправляться в столицу добровольно, — ответил Цзышу холодно. — Я опоил его и привез, чтобы Его Высочество мог сам убедить бессмертного поступить к нему на службу. Сейчас он находится в темнице Тяньчуан. Вскоре он должен будет проснуться. Он… очень силен, так что мы постоянно окуриваем его блокирующими внутреннюю силу смесями. Если Его Высочество желает, я приведу даоса на аудиенцию, как только он очнется. Либо Его Высочество может навестить его в тюрьме, это будет безопаснее. — Цзышу! — Хэлянь И нахмурился. — Нельзя встречать почетного гостя в тюрьме. Приведи его ко мне, и я поговорю с ним. Должно быть, ты был недостаточно убедителен. Цзышу молча поклонился. Вернувшись в подземелья Тяньчуан, он отпустил стражников и вошел в камеру. Е Байи спал, все такой же безмятежный. Цзышу присел на край лежанки и, помедлив, отвел прядь с совершенного лица. На душе было тяжело. Не первое предательство, которое он совершил ради государя, и, должно быть, не последнее — но с каждым разом вокруг сердца будто все сильнее сгущается тьма. Никогда не искупить вины, ни гвоздями, ни адом. …Больно, будто снова предал Цзюсяо. Он прикрыл глаза, погрузившись в молчание. *** — А-Йи… — Чанцин потëрся утренней щетиной о его ухо. Е Байи пнул его, не открывая глаз, но не сбросил тяжëлую руку, обнимавшую за плечи, поуютнее прижался спиной к широкой груди. — Чего ещë? — Просыпайся, цжицзи, мне скучно, — хрипловатый со сна голос Чанцина опустился до мурлыканья. Так мог бы мурлыкать тигр. — Хочу начать утро с тебя. — А будить зачем… — Е Байи зевнул, перевернувшись на спину. В голове звенела пустота, душу наполняло сонное довольство. Что-то он забыл, что-то нужно было сделать… Но это не важно, потому что сегодня праздничный день, и он спит не в храме, охраняя покой ученика, а в постели любимого. Сколько раз он просыпался от ощущения, что его янский корень — в мягчайшей, влажной, горячей западне, а проснувшись, видел Чанцина, трудящегося над ним… Но сегодня Чанцину этого, видно, было мало: осыпал ленивыми поцелуями его губы и шею, распахнул полы халата, наброшенного на голое тело, вобрал в рот сосок… — М-м-м, А-Йи, твоя грудь как будто стала больше. Я что, и тебе заделал ребёнка? — этот сукин сын ещë и ухмыльнулся. — Не зря я над тобой так стараюсь! Е Байи дал ему подзатыльник. — Иди в задницу! А лучше рот свой займи. — В задницу… это мне тоже нравится. — Чанцин потянулся через него к флакону масла, стоявшему под кроватью… Сестрица Жун отдëрнула занавеску, вошла, уже одетая и причëсанная. — Какие же вы лентяи! Даже Ань-эр уже позавтракал и убежал в лес. Чанцин рассмеялся, протянул руку. — Хочешь к нам? Пока он не вернулся. На мгновение сердце Е Байи кольнуло: «не соглашайся». Ему хотелось побыть только с чжицзи, ещë немного. И сестрица Жун поняла, присела на край кровати, потянула мужа за выбившуюся прядь. — Кто-то обещал сделать что-нибудь с теми шкурами в сарае, пока не провоняли всю обитель. Ань-эр растëт, ему нужны сапожки побольше, — она поцеловала Чанцина в губы и легонько оттолкнула. — А кто-то обещал принести угля из долины. Следующий поцелуй пришëлся Е Байи в щëку. Сколько бы холодных ночей сестрица Жун ни спала между ними, тëплая, нежная, как бы Е Байи ни познавал еë тело, учась доставлять ей наслаждение языком и пальцами, правила у неë были строгие: только мужа можно целовать в губы, только мужа можно допускать к заветному источнику. Лишь однажды она это правило нарушила, и теперь, глядя на еë округляющийся день ото дня живот, Е Байи не мог не думать… — Мы же не богачи, чтобы целый день развратничать, — руку Чанцина со своей груди она всë же не убрала. — Я пойду в деревню продавать лекарства, в котле тушится мясо. Брат Е, присмотри чтоб оно не сгорело, и покорми Ань-эра, когда вернëтся. — Всë сделаем, госпожа, — Чанцин поцеловал еë в шею и отпустил. — Но сама знаешь, если уж я что-то задумал, не отступлюсь. А сейчас я задумал потормошить А-Йи как следует! Сестрица Жун фыркнула, притворно закатила глаза и отмахнулась, уходя. Дождавшись, пока она наденет халат на вате и плащ, пока захлопнется за нею дверь, Е Байи спросил наконец. — Ты думаешь… ребëнок твой или мой, чжицзи? Мы ведь оба тогда… Чанцин склонился над ним: волосы растрепались, губы припухли от укусов, в глазах искрилось веселье. — Он наш, А-Йи. У нас с тобой будет сын. Или дочь. Разве не счастье? Чанцин нежной рукой убрал волосы с его лица, но пальцы его оказались холодными, и невозможно было длить эту сладкую грëзу… Е Байи проснулся. Над курильницей вился тонкий противный дымок. От него внутренняя сила казалась слабой, вялой, словно тело разморило жарой, однако он сразу ощутил чужое присутствие: этот Чжоу был здесь, как ни в чем ни бывало сидел на краю постели и даже будто бы дремал, ссутулившись. Е Байи долго рассматривал его, не шевелясь. Отыскивая признаки подлости, мерзости… и ничего не находил. Всë то же юное, печальное лицо с тонкими чертами. Идиот… Он снова закрыл глаза. В сердце будто тупой нож проворачивали. Зачем — так? Почему не простое снотворное? Потому что этот ублюдок знал — есть сны, от которых не хочется просыпаться. В любой миг Е Байи мог бы стряхнуть наваждение. Но сдался. Выбрал погрузиться в тепло и нежность… В обман. Чанцин никогда не любил его как мужчину. Е Байи никогда не любил сестрицу Жун как женщину. Сюань давно вырос и погиб бесславно. «Я должен вернуть его прах домой», — подумал Е Байи, и отчего-то ему полегчало. Вот оно, простое дело, к которому стоит стремиться, раз уж оказался в Цзинь. А потом… потом можно и окончить свои дни. Пусть и за гробом Чанцин не станет любить его иначе, но, может, им случится переродиться вместе, а там… Сладкие сны возвращают в прошлое. Но смерть и перерождение — будущее. И если он сделает всë правильно в этой жизни, в будущей ему воздастся. Он улыбнулся, не открывая глаз. Отдохнуть немного, врезать как следует этому глупому юнцу Чжоу… А потом — на гору Цинъя. Цинь Хуайчжан подробно рассказал в письме, где похоронил Сюаня, тайком, чтоб не нашли воины Пятиозëрья и не разорвали на куски. Значит — найти сына, отереть прах с его костей… никогда он не любил мыться, поросëнок… сжечь кости, волосы, зубы, чтобы огонь омыл и очистил Сюаня в последний раз. А потом вернуть прах и обустроить могилу как следует. Чтобы сестрице Жун недалеко было ходить… Кажется, он снова задремал. — Просыпайтесь, Е-цяньбэй, — усталый голос мальчишки вырвал его из сонного оцепенения. — Его Высочество приглашает вас на аудиенцию. Е Байи сел, расправил рукава, всё ещё чувствуя себя, словно под водой: тело всё не желало обретать былую силу. И воздух, казалось, с каждым мгновением густел от вони, горькой и приторной одновременно. Дурман, паслён… ещё какая-то дрянь… Он помотал головой. — Что, ни умыться, ни причесаться не дадут? Нужен дикий горный отшельник? Мальчишка уставился на него так, словно перестал понимать человеческую речь. А чего ждал, удара в морду? Нет, не то чтобы не хотелось, но бить его такого, похожего на нахохлившегося воробья — никакого удовольствия. — Меч мой где? — сварливо спросил Е Байи. Чжоу Цзышу отмер наконец, поднялся с неожиданным изяществом. — Ваш меч у меня, — а в глаза не смотрит, голос ровный. — Воду и одежды сейчас принесут. Он отошел к двери, кликнул кого-то. Сам не ушëл. — Ты не ученик Цинь Хуайчжана, — сказал Е Байи, не глядя на него. — Хуайчжан не воспитал бы идиота и подлеца. Может, ты отравил его и сам занял место главы? Похоже на то. Тот ничего не ответил, только узкая спина стала еще прямее. Неприметные парнишки в черном внесли в камеру таз с водой и стопку одежды. Выходя, один из них не выдержал, тревожно оглянулся на своего главу, но тот только уголком рта дернул. — Ваша вода, Е-цяньбэй. Е Байи умылся, кое-как причесал волосы. Переоделся, в молчании позволил Чжоу завязать пояс и поправить рукава. Не желает говорить — пусть. О чëм им разговаривать? Когда они вышли из камеры, Е Байи окружили бойцы Тяньчуан, аж целых восемь. Какая честь! Как будто и не окуривали своей дрянью, чтобы ничего сделать не мог. Если, встретившись с мальчишкой на горе, он как будто уменьшился от размеров всего мира до пределов собственного бессмертного тела, то сейчас казалось, будто это тело перестало быть бессмертным: он будто бы ослеп, оглох, словно со всех сторон обложили хлопком, словно ци стала густой и липкой, как рисовый кисель. Он знал, что при помощи медитации сможет освободиться от действия яда, однако ощущение все равно было неприятным. Он был ветром, снегом, горой — а сейчас слаб, словно старый крестьянин. Его усадили в закрытую повозку. Чжоу сел рядом, бесстрастный и неживой, словно серый камень у моста Найхэ. Столица ли снова вытянула из него все соки, или на Чанминшань он лишь умело притворялся живым? С горячими губами, с нежными пальцами… С каждой ступенькой княжеского дворца он будто еще более мертвел. В богатые покои врывался аромат цветущих деревьев. Пели птицы, журчала где-то вода. Не дойдя до княжеского трона двадцати шагов, Чжоу опустился на колени: — Чжоу Цзышу выполнил приказ государя. Цзинь-ван, крупный статный мужчина, поднялся и подошел ближе. На вид ему было лет тридцать, такой же сопляк, однако глаза были жесткие, в глубине зрачков стыла навсегда вросшая подозрительность. — Если бы я не знал, что ты безраздельно верен мне, я бы подумал, что ты надо мной смеешься, Цзышу, — медленно сказал он, неотрывно глядя на Е Байи. — Что привел ко мне юного ученика вместо древнего мастера… — Этот ничтожный не смеет, — бесстрастно откликнулся Чжоу. Плечи его по-прежнему были прямыми. — Что ж… Приветствую великого бессмертного, — Цзинь-ван улыбнулся одними губами. Указал на два стола друг напротив друга: — Прошу, присаживайтесь и угоститесь. Поднимись, Цзышу. Чжоу встал с колен и безмолвно замер в стороне. «Цзышу», значит. Вот так запросто. Этот подлец-князь нравился Е Байи всë меньше и меньше, хотя куда уж ещё. Но приглашение он принял, устроился поудобнее напротив холëного, лучащегося довольством князя. Рядом с ним Чжоу Цзышу казался ещë тоньше и бледнее, словно этот царственный упырь высосал из него все жизненные силы. Е Байи закинул в рот горсть орехов, отпил маленький глоток вина, посмаковал вкус. Повторил. Неплохо, но не то, ради чего стоит оставаться в этой бархатной затхлой коробке, которую зовут дворцом. — Ну? — спросил он наконец, заметив, что и без того тонкие губы князя сжались в узкую линию. — Какого совета ты от меня хочешь, юнец? Слегка изменившись в лице, Цзинь-ван бросил взгляд на Чжоу, но тот смотрел прямо перед собой и помогать государю не спешил. — Я, уважаемый Бессмертный меч, приглашаю вас ко двору в качестве моего советника, — князь взял себя в руки и снова улыбнулся с холодными глазами. — И с радостью перейму секрет вашей молодости и бессмертия. А. Вот оно что. Е Байи усмехнулся. — Хорошо, я пожалую тебе этот секрет. Только с условием: бросишь свои владения, поклонишься мне три раза, а потом пойдëшь на мою ледяную гору учеником. Если проявишь усердие и прилежание, поделюсь с тобой тайнами своей школы. Князек было нахмурился недовольно, но потом снова замурлыкал: — Зачем же на холодную гору, цяньбэй? Во дворце у вас будет все. Просите, что захотите! Чжоу слегка пошевелился, узкие губы дрогнули, словно тень улыбки мелькнула по лицу. Вспомнил, как в наложники метил? — Я уже попросил, — Е Байи отправил в рот ещë горсть орехов, не спеша прожевал. — А ты мне отказываешь. Твой дед не так обращался со старшими! Вот теперь князь не удержал лица — моргнул глупо. — Вы знали моего деда, Е-цяньбэй? Он снова бросил взгляд на Чжоу, в глазах мелькнуло подозрение. Все же решил, что тот подшутил над ним? Так подлецу и надо. — Хэлянь Тэ, так его звали. В молодости сбегал из дворца путешествовать по Цзянху. Учился у разных мастеров, — Е Байи уже забыл лицо принца, но точно знал, что в цзиньском князе ничего нет от деда. — Не чурался тяжелой работы. И был потощее тебя, но посильнее. Князь откашлялся и отпил вина. Е Байи ухмыльнулся. Что за напыщенный дурак! И при дураке еще один, стоит, словно тень господина, ни звука, ни шевеления. Жалкое зрелище. — В отличие от моего уважаемого предка, я уже князь, и не могу сбежать в Цзянху, цяньбэй, — наконец нашелся, как его там, Хэлянь И? — Искренне прошу цяньбэя погостить в столице и помочь мне в моих делах… Е Байи поднялся. Лëгкость не вернулась, но раскидать княжеских слуг он смог бы и без этого — разве что повозиться пришлось бы дольше. — Хочешь моего совета? Вот тебе советы: мой миску после риса сразу, пока не засох, и всегда носи с собой сменные носки. Всë. Больше у меня для тех, кто не моей школы, мудростей нет. Князь со стуком поставил чашку на стол. — Прошу цяньбэя подумать дважды. Цзышу! Проводи уважаемого бессмертного отдохнуть и все взвесить… Чжоу ожил, шагнул вперед, вежливо указал ладонью на выход. — Не хочу я отдыхать, — Е Байи скрестил руки на груди. — Хочу домой, на свою гору. Что, думаете, сможете меня тут удержать? До того мирно стоявшие и ничем не отличающиеся от колонн стражи выступили вперед. Их было много, достаточно много, а еще был этот Чжоу, у которого в поясе прятался Байи. Отнять бы, да к горлу князя приставить — живо бы отпустили. Чжоу вдруг коснулся его рукава: — Цяньбэй, прошу вас… Е Байи выдернул рукав так, чтоб невзначай по лицу ему хлестнуть, но с мечом всë же рисковать не стал — собрал всю ци в ладонях, предплечьях, и, взмахнув рукавами, спустил еë с потолка. Словно вихрь пронëсся по залу, расшвыривая столы, громя посуду, разбрасывая воинов, как бумажные фигурки… Мелькнула мысль, что не стоило тратить столько сил, пока дурман не прошëл, но было слишком поздно. Чжоу отшатнулся, уворачиваясь от рукава, но удар ци смел его, заставив прокатиться по полу. — Защитить государя!.. В зал повалили воины, среди них были и подручные Чжоу в чёрном. Миг, и десятки тяжелых копий скрестились над плечами Е Байи, надавили, чтобы обрушить на колени. Е Байи пригнулся под их тяжестью, но не встал на колени — много чести! Копья заскрипели, древка полопались и пошли трещинами, но и сбросить их он был уже не в силах. Проклятье! Цзинь-ван, которого знатно приложило о колонну, пытался встать, отплëвываясь кровью. Умереть не умрëт, но полежит, подумает над своим поведением, пока снова не накопит ци. Его сразу же поддержали под руки двое воинов. Князь махнул рукой: — В темницу его! — и снова закашлялся. Перед Е Байи оказался Чжоу, в уголке его губ тоже была размазана кровь. Он вдруг резко наклонился между двумя воинами и ударил Е Байи в точки, блокирующие ци. Онемение прошло холодной волной по телу, и колени все же обмякли. — Заковать ноги и руки, — холодно сказал Чжоу и, отвернувшись, поспешил к своему князьку. Е Байи только усмехнулся презрительно, провожая его взглядом. Ну беги, беги. Куда же ты ещё денешься. «Трус», — хотел он крикнуть вслед, да не стал. Крик — напряжение мышц. Ему сейчас нужны были все силы, даже такая малость. — Своими ногами не пойду, — только и заявил он. — Раз я такая важная персона — несите! Да. Силы пригодятся. Нечего тратить их даже на ходьбу. *** — Проклятый старик! — Хэлянь И ударил кулаком по постели, и лекари сразу же бухнулись на колени: — Молим государя не гневаться, гнев вреден для здоровья! Цзышу, и так уже стоящий на коленях, промолчал. — Все вон, — сквозь зубы сказал Хэлянь И. — А ты останься. Почему не позаботился о безопасности? Цзышу коснулся лбом пола. — Этот подданный просит о наказании, — без всякой искренности сказал он. Я отдал тебе все, подумал он, свою преданность, своих братьев, даже Цзюсяо, и теперь ничего не осталось — ни надежд, ни страхов, ни желаний, кроме одного желания — уйти. Хэлянь И недовольно вздохнул. — Любого, кто позволил бы себе такое в моем дворце, я уже бы казнил… — Так отчего не казните? — устало спросил Цзышу, снова выпрямившись. — У этого старикашки и правда есть секрет вечной юности, — Хэлянь И покачал головой. — Нет, я оставлю его в живых. И ты мне этот секрет достанешь. Ты меня понял? Цзышу поклонился снова. И сказал: — Подданный принял приказ. В пыточном зале Тяньчуан Е Байи был уже прикован к креслу. Острые концы крюков выходили из его груди, кровь пропитала белые одежды. Два десятка бойцов стояли по стенам, готовые в любой момент разрядить маленькие арбалеты; Дуань Пэнцзюй прохаживался по залу, словно голодный зверь. Цзышу поморщился, глядя на эту картину. Разве таков был его приказ? Но Дуань Пэнцзюй всегда предугадывал желания своего государя. — Глава! — Дуань Пэнцзюй поклонился. — С чего прикажете начать, с плетей или с водяной пытки? Цзышу некоторое время молча смотрел на него, потом качнул головой: — Выйдите. Все. — Но… Цзышу приподнял бровь, и Дуань Пэнцзюй увял. Махнув людям, он первый пошел к выходу. Вскоре они остались одни. Чадили по углам зала фонари. В воздухе стоял странный свежий запах, словно не кровь здесь пролилась, а недавно ударила молния. Цзышу подошел к самому креслу и наконец взглянул Е Байи в лицо. Е Байи сидел, закрыв глаза, но выражение у него было умиротворëнное, словно он медитировал. Или потерял сознание, но даже головы не уронил. Цзышу некоторое время просто стоял, глядя на него. Я не хочу его пытать, думал он. Я хочу провести ладонью по его щеке. Хочу вытащить эти жуткие крюки и раскрыть замки на оковах. Хочу дать ему уйти. Хочу… Он оборвал себя, но все равно знал, что осталось не прозвучавшим даже в мыслях: хочу уйти вместе с ним. Теперь уже поздно. Предательство совершено, и пути назад нет. Цзышу сел на пол. — Вы не скажете мне секрет бессмертия, ведь так? — с тоской спросил он. Е Байи глубоко вздохнул, открыл глаза. Теперь он выглядел печальным и усталым, белая кожа посерела как будто, от зрачков тянулись кровавые прожилки. — Не могу понять, сумасшедший ты или идиот, Чжоу Сань, — задумчиво произнëс он. — Или, может, влюблëнный? Они и дураки, и сумасшедшие одновременно. Цзышу вздрогнул. Слово ударило в цель прежде, чем он успел защититься. Влюбленный. Нет. Ведь нет же… Потом он понял, что Е Байи имеет в виду другое: должно быть, он подразумевает князя… Цзышу надтреснуто засмеялся. В юности, пожалуй, он восхищался Хэлянь И, но юность минула, и все они давно были лишь призраками себя прежних. И Хэлянь И был ненасытный голодный дух. Просто править ему было мало, теперь понадобилось бессмертие… Цзышу вдруг понял, что ненавидит его — за все свои неверные решения, за горькие безвозвратные потери. Он закашлялся, согнулся пополам. На ладони осталась кровь — удар ци Е Байи был силен, а он стоял совсем близко. Я не хочу его пытать, повторил он себе с каким-то даже удивлением. Не хочу и не буду. Все отдано князю Цзинь, но отдать ему еще и этого бессмертного, чье дыхание пахнет снегом, а губы мягкие и теплые? Нет. Он поднялся. Шагнул ближе, наклонился над креслом. Осторожно, стараясь не дернуть, принялся отсоединять цепь от крюка. Е Байи не пошевелился. — Не боишься, что я тебе лицо отгрызу, Чжоу Сань? — спросил он, ухмыляясь, и вдруг резко дëрнулся к нему, клацнул окровавленными зубами у самого носа. Цзышу усилием воли подавил попытку тела отшатнуться. Только вздохнул тяжело: — Дождитесь, пока я освобожу вас, цяньбэй, а то глупо выйдет. Е Байи рассмеялся, но смех оборвался кашлем. — Хорошо, подожду, пока освободишь, и тогда отгрызу. Но неужто ты думаешь, что освободив одного старика и умерев, искупишь все свои грехи, а? — С чего вы это взяли? — сил на удивление уже не было. — Я не рассчитываю на искупление грехов, Е-цяньбэй. Он отсоединил вторую цепь. Потом открыл оковы на руках и на ногах. Подумал глупо: такие тонкие у него запястья. Исцарапанные железом… Он достал из-за пазухи пузырек. — Эта пилюля снимет действие ослабляющего зелья. Протянул на раскрытой ладони. Ничего было уже не жаль. Бессмертный меч не заслужил мучиться в плену, пока из него выцарапывают секреты ради жадности и страха князя Цзинь. Е Байи не взял пилюлю. — Откуда я знаю, что это не яд, Чжоу Сань? — Ниоткуда, кроме моих слов. Я уже взялся освободить вас, зачем мне вас травить, Е-цяньбэй? Цзышу откупорил пузырек, выкатил одну на ладонь и проглотил, с трудом дернув сухим горлом. — Дело ваше, но там, за дверями, полно охраны. Когда вы убьете меня, вам придется прорываться через них, и лучше бы вам иметь свои силы. К тому же, крюки... Будет проще вытащить их, когда вы сможете вынести боль. Е Байи вздохнул и отправил другую пилюлю в рот, поморщился. — Горькая дрянь… зачем мне тебя убивать? Что ты себе напридумывал, сумасшедший юнец? Цзышу приподнял брови: — Разве вы только что не пообещали отгрызть мне лицо? Или ваше желание — только покалечить меня, Е-цяньбэй? — Я хотел вырваться отсюда и уйти по своим делам, — Е Байи окинул его неприязненным взглядом. — Будь ты человеком, я бы, может, с тобой и сразился. Но с ядовитыми змеями не сражаются, их отбрасывают с дороги в кусты. Докажи мне, что ты человек, тогда, может, и пожалую тебе схватку. Цзышу холодно улыбнулся одними губами. — Не думаю, что могу доказать это, Е-цяньбэй. Я давно утратил все человеческое: совесть, порядочность, желания, чувства, подумал он. Разве я человек? Быть убитым — участь лучше, чем быть отброшенным с дороги, но у него и верно нет прав об этом просить. — Действует ли пилюля? Я вытащу крюки. Е Байи молча кивнул, изучая его лицо. — Ты трус, — наконец сказал он. — И гордец. Боишься даже попросить меня о быстрой смерти, потому что если я откажу, гордыня твоя не вынесет. Боишься прямо сказать своему господину, что он подлец. Боялся школу свою потерять, и потому повëл братьев в пасть тигра. Ну и ну… за что этот идиот Цинь Хуайчжан взял тебя в ученики? Цзышу было уже взялся за крюк, но рука дрогнула от последней фразы. Все было неправда — не гордыня его вела и не страх останавливал, но вот третье… третье было правдой. Глазам вдруг сделалось горячо, а в груди тесно. Он удивленно засмеялся — надо же, удалось задеть за больное. Бессмертный меч хорош во всем… — На раз, два… — он не стал дожидаться трех, потянул крюк резко и быстро, умелым жестом, он не раз вытаскивал такие. Как и вбивал. Е Байи дëрнул уголком рта, словно его муха укусила, и только, но лицо посерело ещë больше. Так же молча он дождался, пока его избавят от второго крюка, встал было, но не выдержал, опустился обратно на скамью, склонил голову, переводя дух. — За то, что помог мне, Чжоу Сань… — медленно проговорил он, — …я открою тебе секрет бессмертия и вечной молодости. — Не нужно, — резко сказал Цзышу. Кровь снова проступила на белых одеждах. — Я заблокирую кровотечение. Не встретив протеста, он нажал на акупунктурные точки на шее и над ключицей. Обернулся на двери — с Пэнцзюя станется заглянуть, — но все было тихо. Пока. Сколько мальчишек он даст положить, чтобы Е Байи выбрался отсюда?.. — Лучше пообещайте мне не убивать никого из Тяньчуан. Вам достанет сил просто их отбросить, так ведь? — Я и не собирался никого убивать, — Е Байи не спешил подниматься, смотрел внимательно. — И секрет я тебе открою, не хочу оставаться в долгу, а ты уж сам решай, что с ним делать, можешь вообще меня не слушать. Он поднял испачканный кровью рукав, цыкнул недовольно. — Для ритуала нужны двое. Если их души связаны судьбой, если между ними любовь, которая не угасла и через сотни перерождений, тогда они, соединив свою ци, оба станут бессмертными и обретут познание шести гармоний. Если же их души врозь — один станет лишь тиглем для другого, и тогда последствия непредсказуемы. Есть у твоего князя тот, кто любит так сильно, что готов отдать ему свою жизнь? Чтоб Цзиньский ван высосал его как виноградину и стал бессмертным? Цзышу скривился от омерзения. — Нет... Не знаю. Он вдруг похолодел: представил себе, как рассказывает этот секрет Хэлянь И, и тот смотрит на него добро, с любовью. «Ты ведь сделаешь это для меня, Цзышу? На кого еще я могу рассчитывать в этом мире?» Он со сдавленным звуком втянул воздух, прижал руку ко рту невольно, удерживая сухой позыв. Зашевелились отчего-то гвозди, и он едва подавил стон. Е Байи тяжело поднялся. — Значит, не такой ты дурак. Хорошо. — Он помедлил, не глядя на Цзышу. — Когда-то я решил, что если мой сын… мой ученик вернëтся домой и повинится, я прощу его за всë, что он натворил. Но… он так и не вернулся. Если у тебя есть человек, перед которым ты хочешь открыть душу, лучше иди к нему. Он наверняка ждëт тебя. Цзышу подумал о Цзюсяо; подумал о Бэйюане. О наставнике. О прошлом, которого не вернуть. Тоска, глубокая и беспросветная, охватила его. К чему ждать? Очередное предательство совершено, и пути назад нет. Он отошел, взял со стола завернутый в шкуру меч бессмертного. Тяжелый. Помедлив, он снял с пояса и Байи, положил рядом. Опустился на колени и подал мечи на вытянутых руках: — Я все же… прошу цяньбэя забрать мою жизнь. Е Байи взял широкий, тяжëлый клинок, — таким легко снести голову с плеч, — взвесил его на руке, рассматривая, проверяя. — Хорошо. Я заберу твою жизнь, Чжоу Сань. Твою полную сожалений жизнь при дворе, в рабстве. Теперь ты свободен. Отблеск света скользнул по лицу Чжоу Цзышу. Он зажмурился, зная, что за этим последует: замах, свист воздуха… …и темнота.