Секрет бессмертия

— Господин… Господин, не спите! Чжоу Цзышу с трудом поднял тяжелую голову и сфокусировал взгляд. Прекрасный юноша сидел перед ним, оперевшись на стол; узорный халат чистого шелка маняще упал с плеча, открывая яшмовую кожу. — Разве вы не обещали мне ночь, слаще которой у меня не было и не будет? — юноша обиженно надул пухлые подкрашенные губы, что придало ему очаровательный, немного ребяческий вид. — Ты, должно быть, путаешь меня с моим другом, — с трудом ворочая языком, ответил Чжоу Цзышу. — Разве я когда-нибудь стал бы такое обещать? — С другом? — изящные брови взлетели вверх. — Вы пришли один, господин. Чжоу Цзышу обратил свой взгляд на стол, взял один из множества кувшинов с вином и вскинул его надо ртом, но тот оказался пуст. — Если вы будете столько пить, ночь ваша будет совсем несладкой, — обиженно сказал юноша. Чжоу Цзышу сжалился, оглядел его с головы до ног. Прелестный, с тонкой талией и огромными влажными глазами. Чжоу Цзышу поощрительно потрепал его по щеке. Он наконец вспомнил, где он. «Желтая хризантема», излюбленное заведение Цзин Бэйюаня. Сколько наполненных бездельем и распутством дней князь Наньнина провел здесь, забавляясь с прекрасными юношами! Чжоу Цзышу порою составлял ему компанию, если требовали дела, каждый раз под новой личиной. Сколько уже прошло с тех пор, как молодой Великий Шаман вернулся в Наньцзян, увозя с собой того, кто для всего остального мира умер? Полгода пролетело, развеялось, как дым, мир настал наконец в Великой Цин — но не в сердце Чжоу Цзышу. В его сердце больше не было ни мира, ни боли, ни радости. Однако налетевшая вместе с весной глухая тоска все же подняла его с места, словно сухой лист, и загнала под красные фонари. У вина не было вкуса. Он не заметил, как опьянел; впервые за много лет службы в «Тяньчуан» он позволил себе быть столь беспечным, чтобы перебрать в борделе. Впрочем, он знал, что за ним наблюдают. Верный, как пес, Хань Ин, или кто еще из его тихих, неприметных парней, способных просочиться в любую щель. Он сам обучил их. Сам воспитал. Сам привел на смерть... Юноша молчал, глядя на него большими печальными глазами. Чжоу Цзышу вздохнул — собственное дыхание показалось ему холодным, словно вместо внутренностей был лед, — и притянул его к себе, поцеловал мягкие податливые губы. Он забудется здесь, вспоминая о прошлой жизни, а наутро снова войдет во дворец, равнодушный и собранный. Лелеящий лишь одно желание — чтобы три луны пролетели скорее, и можно было вколотить в себя еще один гвоздь. Юноша потянулся к его поясу, но Чжоу Цзышу перехватил тонкие запястья: — Нет. Лучше разденься сам. В поясе был спрятан гибкий меч Байи, а под слоями одежд таились две черные шляпки гвоздей, понемногу зарастающие плотью. Чжоу Цзышу сам изобрел эти гвозди — длинные, ядовитые, раскрывающиеся внутри, словно бутон дурмана. Он знал, как это должно быть больно — но все его представления обернулись жалкой тенью того, что он ощутил, когда первый гвоздь вошел в его грудь. Даже самые сильные кричали — но он сдержался, до крови прокусив губу. Не хотел, чтобы услышали. Боль пронзила его насквозь — а потом вдруг обернулась радостью. В бреду Цзюсяо смотрел на него молча, но Чжоу Цзышу читал в его глазах, что здесь началось его искупление. Началась его свобода. С тех пор боль постоянно была с ним. Сейчас, залитая вином, она притупилась. Юноша, двигаясь изящно и соблазнительно, уронил с себя халат. Высокий и стройный, он словно был выточен из драгоценного нефрита. Новое сокровище «Желтой хризантемы». Хозяин отвалил за него тысячу лян серебром. Чжоу Цзышу понял, что у него не встанет. Он устало облокотился о стол и подпер голову ладонью. — Что мой господин пожелает? — игриво спросил юноша. — Ублажай себя. — Ах, так господин любит смотреть? Я не разочарую... Чжоу Цзышу уснул. — ...Глава Чжоу. Глава Чжоу! Кто-то осторожно тряс его за плечо. Чжоу Цзышу, не глядя, выбросил руку вперед и приложил невидимого кого-то об стол так, что тот вякнул. — Это я! Это я, глава Чжоу! Чжоу Цзышу разлепил глаза. Перед ним на столе лежал мальчишка из новобранцев; на скуле его расцветал багровый кровоподтек. — Говори, — хрипло велел Чжоу Цзышу. Сквозь щели в ставнях просачивался понемногу рассвет. Пахло вином, везде была разбросана посуда. На подушке напротив лежала хризантема, уже начавшая увядать. — Его Высочество вызывает вас во дворец. Кажется, дело срочное. Тошнота подступила к горлу, но Чжоу Цзышу, не говоря ни слова, поднялся. Спустя час во дворец вошел уже совсем другой человек — безупречно одетый, бесстрастный, собранный. Собственное лицо сейчас казалось Чжоу Цзышу совершенной маской, столь твердой, что по ней вот-вот побегут трещины. Хэлянь И ждал его в кабинете. Поклонившись, Чжоу Цзышу замер, глядя прямо перед собой. — Садись, — Хэлянь И поднялся и пересел за стол, стоящий ниже. Чжоу Цзышу подавил вздох — с некоторых пор он ненавидел разговоры по душам. Опустился напротив; повинуясь крохотному кивку, разлил чай. — Мне снился сон... — Хэлянь И нахмурился, будто припоминая, — что я умираю. В постели, в полном одиночестве, я лежу безвольной колодой, и мое дряхлое тело уже не мое, ни вздохнуть, ни пальцем пошевелить. И я могу лишь смотреть в потолок, чувствуя, как жизнь с каждым вздохом словно бы утекает по капле... Чжоу Цзышу не верил в вещие сны, но от тоски в тоне Хэлянь И на загривке дыбом поднялись волосы. — Я подумал... — продолжил Хэлянь И, глядя в пространство перед собой, — у Второго брата был даос... Он искал бессмертия, но так и не обрел его, а вместо того нашел смерть, вместе с Хэлянь Ци. Однако недавний гость из Цзянху рассказал, будто на горе Чанмин живет истинный Бессмертный, древний монах давно забытого монастыря. Я... Привези его мне, Цзышу. Даже если это глупости... Я все равно хочу расспросить его, предложить службу. Твои собственные демоны не дают тебе спать, и никакой Бессмертный тут не поможет, подумал Чжоу Цзышу, однако ничего не сказал, лишь встал и поклонился. Какая разница, за чем скоротать дни до следующего гвоздя. Пусть будет монах. *** Лиса ждала. Пламя еë жизни горело ровно, всë еë существо направлено было на одно, естественное. На мышь, петлявшую под снегом. Лëгкий бег. Мгновение. Прыжок… и мышиная жизнь прервалась, чтобы лиса смогла прожить дольше, пока еë сильное тело не одряхлеет, или пока болезнь не сожрëт еë внутренности. Ждала трава под снегом. Весна в горы приходила поздно, но упорная жизнь всегда дождëтся своего часа. Ждали змеи, уснувшие в норах, и деревья на склонах. Каждый вдох и выдох, каждый удар даже самого крохотного сердца, ток соков под древесной корой проходили через Него. Внизу, где снег и голый камень уступали густому лесу, Он услышал потяжелевшие от времени шаги сестрицы Жун, и улыбнулся сам себе. Значит, она всё ещё жива. Но кто-то ещë был рядом с ней. Те, кто ступают по снегу легко, будто лисы. Он открыл глаза. Косые солнечные лучи пронизывали темноту храмового зала. Свечи давно догорели, истекли воском на каменном алтаре. Он попытался встать, но оледенелые, задубевшие края одежды примëрзли к полу. Верно, был снегопад… Да, снегопад был, Он помнил, как всё замерло в мире... неделю назад? Месяц? А может, вчера? Он сбросил верхний халат, сделал несколько упражнений, чтобы размять тело, но тепло не разошлось по мышцам, как когда-то. Даже после недели (месяца? года?) медитации Он готов был к бою, только вот радости это больше не приносило. Что такое радость? Верно, то чувство, что испытывает соловей, когда поëт, поджидая в чаще подругу. Или чувство матери, что видит первые шаги новорожденного. Что-то бессмысленное перед лицом великого покоя. Отодвинув тяжëлый вышитый тайными знаками полог, бывший у храма вместо двери, Он едва не споткнулся о короб, вмёрзший в наст. Мëд, орехи, рассыпчатый жирный творог из козьего молока. Сестрица Жун была здесь недавно. Она всë ещë думала, что Ему хочется есть. Даже через столько лет считала Его человеком. Он обошëл обитель, осматривая, не обрушились ли стены, не лопнули ли ставни, не просели ли крыши. Дорожки никто давно не чистил, но Ему было всë равно: снег держал Его. Меч Чанцина стоял на подставке у семейного алтаря. Он зажëг свечи, оставил дары сестрицы Жун как подношения. Чанцин любил и мëд, и творог. И даже козье молоко, хоть и сознавался, что живот потом пучит. Удовольствие было для Него важней неудобств. Удовольствие? Неудобства? Он зачерпнул пальцами немного тягучего, засахарившегося мëда. Сладость на языке. Запах цветов. Крупинки сахара. Это — удовольствие? Или неудобство? Он не мог вспомнить. Он взял меч Чанцина и, выйдя, долго смотрел, как солнце играет на кончике клинка… …наверное, слишком долго, потому что человек с лисьими шагами успел взобраться по узкой каменной лестнице и остановиться перед воротами. — Почтенный господин Бессмертный меч! — позвал он. Интересно всë же устроено человеческое тело: хитро и искусно. Воздух проникает внутрь лëгких, как в меха, а вылетая обратно, обращается в звук. Сложнейший и прекрасный инструмент… Он заслушался, увлечëнный. Вот вдох, вот выдох, и снова: — Почтенный господин Бессмертный меч! Бессмертный меч. Да, это Его так называли. Значит, и слова обращены к Нему. Значит, у них есть смысл. Он взлетел на стену, чтобы посмотреть, кто зовëт. Кто-то в чëрном. Пожалуй, мужчина. Пожалуй, молодой, но что-то не так с его телом. Ци застаивалась внутри, не могла свободно омывать меридианы. Так не должно быть у людей. *** У подножия горы Чанмин цвели персики, но на вершине лежал снег. Толстая белая шапка придавила полуразрушенные каменные ворота храма, однако на льду был виден след: створку недавно приоткрывали. Если бы не это, да не слова тетушки, что они встретили ниже по склону, Чжоу Цзышу подумал бы, что легендарный древний монах с Чанминшань по прозвищу Бессмертный меч давно уже умер, и его кости обглодала метель. «Этот бездельник-то? Наверху, где ж ему еще быть», — сказала тетушка. Чжоу Цзышу невольно вскинул брови, однако спрашивать, почему эта женщина говорит о монахе без всякого почтения, не стал. Поклонился и махнул своим. Перед поворотом за уступ что-то заставило его обернуться. Женщина смотрела им вслед, опустив руки — прямая, неподвижная, похожая на старое дерево, вросшее в склон. Он оставил бойцов чуть ниже — не хотел демонстрировать силу, — и теперь стоял у ворот один. — Почтенный господин Бессмертный меч! — позвал он в третий раз — и вдруг увидел на стене юношу в белом. «Не заметил, откуда он взялся, — неприятно удивился Чжоу Цзышу. — Должно быть, этот древний монах — действительно выдающийся мастер, раз даже его ученик способен обмануть мои чувства…» — Приветствую ученика бессмертного, — он сложил руки у груди, кулак к ладони. — Меня зовут Чжоу Сань. Я хочу поговорить с твоим учителем. Не проводишь ли меня к нему, братец? Молодой монах плавно слетел на землю, будто грушевый цветок оторвался от ветви. Снег не прогнулся под его стопой, словно этот изящный мужчина ничего не весил. Он был одет в легчайший белый шëлк с серебряной вышивкой, и бледен был подстать шëлку, словно утопленник, замëрзший в проруби, — только тëмные брови и чëрные глаза выделялись на лице. Будто вправду оживший мертвец. Открыл рот, а ни облачка пара не вырвалось. Пошевелил губами странно, будто силился что-то сказать... но не издал ни звука. Чжоу Цзышу нахмурился. Мороз стоял немилосердный — обжигал горло, целовал щеки. — Братец? — позвал Чжоу Цзышу. Тянущее чувство тревоги вдруг охватило его. Аура монаха, вот что это такое, понял он. Вблизи тот казался старше — а может и нет. Чжоу Цзышу, способный определить возраст, лишь взглянув на силуэт человека, сейчас не смог бы сказать, сколько ученику бессмертного лет. Да и человек ли он вообще? Чжоу Цзышу не верил в голодных духов, но теперь холодок пробежал у него по спине. Все ли на свете он знает? Даос нахмурился вдруг, перехватил тяжëлый клинок, что сжимал в руке. Нечленораздельный хрип вырвался из бледного рта, нечто похожее на «прочь»... Казалось, такой широкий, массивный меч нельзя поднять быстро, но даос взмахнул им легко, как травинкой, и ураган поднялся вокруг. Чжоу Цзышу пригнулся, закрывшись локтем от колкого снега, летящего в лицо, пытаясь устоять на ногах, но это было всë равно что противостоять лавине: сила, которой он не видывал прежде, швырнула его на узкие каменные ступени, вырубленные прямо в скале. Покатившись кубарем вниз, он все же смог выхватить меч и воткнуть его в щель между камнями. Он пожалел, что пришел к воротам с открытым лицом, без своей обычной повязки — слежавшийся снег перешел от поцелуев к укусам, колким и злым. В цингун Чжоу Цзышу взлетел над тропой — и приземлился за спиной даоса. — Я лишь хочу поговорить! — крикнул он, держа меч на отлете — не нападая, но готовый обороняться. Даос медленно обернулся, но смотрел не на него, а на его клинок. Вот он сделал шаг… И в следующее мгновение меч был в его руке. Чжоу Цзышу даже не понял, как разжал пальцы. Даос, впрочем, не нападал. Лишь рассматривал внимательно лезвие. Чжоу Цзышу поджал губы, сделал несколько скользящих шагов вбок, обходя даоса по кругу. Нужно оставаться хладнокровным, иначе — гибель. Должно быть, это и есть сам Бессмертный меч. Кто мог знать, что вместо убеленного сединами древнего монаха он окажется… таким? Наконец даос поднял на него глаза. — Цинь… Хуай… чж… — прохрипел он, подавившись в конце словом. Чжоу Цзышу сощурился, быстро обдумывая услышанное. Откуда Бессмертному мечу знакомо имя учителя и его меч? Были ли они друзьями или врагами? Он остановился. Снова сложил руки перед грудью и поклонился. Зря он оставил людей внизу. Силой с этим бессмертным не справиться; может, выйдет откровенностью? В конце концов, они в Цзянху. — Цинь Хуайчжан был моим учителем. Если ты ему враг — верни мне меч, и я буду защищать его имя в честном бою. Если друг… Тем более верни. Несколько мгновений даос молча изучал его, затем протянул меч на вытянутой руке и застыл, как статуя. Ни мускул не дрогнул на точëном лице. Словно каждое движение было последним. Чжоу Цзышу не понял, приглашение это к бою или наоборот. Он взялся за рукоять осторожно, в любое мгновение готовый защищаться, но даос так и стоял неподвижно, лишь ветер трепал его невесомые одежды. — Почтенный Бессмертный меч, я пришел от имени Цзиньского князя пригласить вас в столицу, чтобы вы стали наставником и советником Его Высочества Хэлянь И, — он решил попытать счастья еще раз. С лицом монаха произошло что-то странное: оно конвульсивно дëрнулось, будто пошло рябью. Одна половина рта опустилась, другая оскалилась. — Нет… — вырвался откуда-то из белой груди хриплый выдох. — Нет… Зрелище было жуткое, Чжоу Цзышу мороз продрал по коже. — Цяньбэй… — он не знал, зачем спрашивает, но все же спросил: — Что с вами? — Прочь... — снова прохрипело белое изваяние, взмахивая мечом. И в этот раз, когда Чжоу Цзышу пришёл в себя у подножия каменной лестницы, засыпанный снегом, у ворот уже никого не было. *** — Достженье пусты — вот посто… ян… ство. Удержание средин — вот тщ… тща… Он сплюнул, набрал воздуху в грудь. — Достижение пс… пустоты — вот постоянно… постоянство. Удержание срединности — вот тщание. Тщание. Тщание. Это оказалось труднее, чем Он думал. Словно заново учиться играть на флейте. Но, пожалуй, стоило вспомнить это умение, раз люди стали подниматься на Его гору. — Тщание, — вновь повторил Он непослушное слово. Слюна заполняла рот — это всегда так было? Он снова сплюнул… …кто — «Он»? Бессмертный меч? Но что-то внутри было против этого имени. То были не те слова, что выделяли Его как отдельную каплю в потоке жизни. Люди, что зачали его… родители, звали его Сюэцю, — Снежок, — потому что он родился зимой. Но это имя уже давно не имело значения. После его прозвали «Байи», за то, что чуждался роскоши и демонстративно носил простые светлые одежды. Он до сих пор ходил в белом. Значит, «Байи» ему подходило. Е Байи. Да. Это имя звучало правильно. Человека с неправильной ци звали Чжоу Сань. Но его суть была в бытии учеником Цинь Хуайчжана. Значит, так и следовало назвать его при следующей встрече. Он не ушëл далеко, Е Байи чувствовал его и остальных внизу, у подножия горы. Значит, они придут снова. Возможно, с ними опять придëтся разговаривать. Он вздохнул, сел, скрестив ноги, напротив таблички Чанцина на семейном алтаре. — Достижение. Пустоты. Вот. Постоянство, — чëтко проговорил он, и ему понравилось, как вышло. — Удержание. Срединности. Вот. Тщание. Нет, люди говорят не так. Более плавно. Он повторил ещë раз и ещë раз, повторял долго, пока луна не вошла в зенит. Чëрные лисы Чжоу Саня бесшумно двигались к обители. Скользили по снегу в цингун, закинули крюки на обледенелую стену… Е Байи поднялся, подхватил меч. Он решил отвести их на западный склон горы, туда, где не было стен и дышалось легче: показался сперва во внутреннем дворике, чтоб увидели, затем взлетел на крышу, и полетел, ступая по вершинам сосен. Стая бросилась за ним, и во главе — ученик Цинь Хуайчжана. Значит, выбрал свою судьбу. Они встретились на леднике. Под ногами было не спокойствие камня, а сонное оцепенение льда, готовое разрушиться в любой момент. Снег на склонах дышал чистотой в лунном свете, одновременно лëгкий и убийственно тяжëлый. В этом месте лучше было не говорить, не издавать ни звука, но время разговоров кончилось и так: стая напала со всех сторон, полетели дротики, пахнущие несмертельным ядом. Е Байи поймал один, лизнул клинок и отбросил. Кисло. Он не стал даже доставать меч из ножен: поворот ладони, и в телах двоих нападавших хрустнули и сломались кости от удара о скалу. Не все, лишь те, что могли срастись. Это было предупреждение, но ученик Цинь Хуайчжана, отмеченный смертью, не понимал, как важна жизнь, и снова пошëл в атаку. Ещë двое не удержались на леднике и с криками полетели в пропасть. Там их должна была встретить река, бурная, не замерзавшая даже зимой. Она была так же равнодушна к их жизням, как Е Байи, могла и спасти, и убить. Сражаться с остальными ему быстро наскучило: один получил лишь оплеуху, но так и не поднялся. Разве это боец? Ещё один чëрный лис попытался напасть, но ученик Цинь Хуайчжана перехватил его руку. — Отходим! Забирайте раненых, я приду позже! — крикнул он, и черные тени рассыпались, растворились в синем сумраке. — Нет, — тихо сказал Е Байи, и ударил острием меча в землю, пробуждая снега. Всë в нëм противилось тому, чтобы ученик Цинь Хуайчжана жил в этом мире — неправильный, искажëнный. Гармония — суть всех вещей. Гулкая лавина сойдëт с гор и похоронит его, приведя умирающее тело в соответствие с мëртвой душой наконец. Тогда на горе Чанмин вновь наступит покой. Е Байи упал на одно колено, склонил голову, держась за рукоять меча, и снежная волна, рокоча валунами, поглотила его и ученика Цинь Хуайчжана. На мгновение Он снова потерял себя, став одним с холодом и безмолвием… …но огонëк неправильной, упорной жизни не желал гаснуть. Сквозь снег просачивалась пахучая кровь, яркая, солëная. Е Байи взлетел, разрушая наст, раздражëнный. Ничего. Пусть. Крови вытечет достаточно, чтоб снег порос ледяной коркой. Тогда ученик Цинь Хуайчжана мирно уснëт без воздуха, его страдания окончатся… …разве такая смерть достойна воина? Отряхивая с рукавов лëгкие снежинки, Е Байи подошëл к тому месту, где теплился огонëк. Вот так. Один удар, и гармония будет восстановлена, не нужно больше ждать… «…но разве эту жизнь невозможно спасти?» — сказал внутри голос, похожий на голос Чанцина. Да, Чанцин не стал бы убивать сразу. Чанцин узнал бы, откуда у мальчишки раны, нарушающие течение ци, попытался бы помочь. Он не хотел бы, чтоб его клинком махали направо и налево, как мясницким тесаком. Е Байи сунул меч в ножны, погрузил руки в снег и без труда поднял ученика Цинь Хуайчжана. Бледный юнец с окровавленным лбом, безвольный, как кукла, но рукоять драгоценного меча так и не выпустил. Уже одно это, пожалуй, стоило того, чтоб откопать его и похоронить как следует, если окажется, что жить ему невозможно. Е Байи закинул его, тонкого, как тростник, на плечо, и зашагал в сторону храма, на ходу вспоминая, что нужно человеческому телу. Тепло. Для этого в обители есть печь и кан. Горячая еда. Это он возьмëт у сестрицы Жун. Лечебные травы. Да, когда-то он заготовил много. Пожалуй, сегодня ученику Цинь Хуайчжана не умереть. *** Боль, как раскаленное копье, пронзила грудь Чжоу Цзышу, тело выгнулось в судороге. Он хватанул ртом воздух, попытался разлепить глаза — и не смог. Все было мутное, будто в тумане, и немилосердно, ужасно тошнило. Вопрос первый: где он? Ночь; они крадучись поднимаются на гору, окружают храм. Короткий бой — не бой даже, побоище. Словно божество войны решило раздать шлепков направо и налево. Грохот сошедшей лавины. Резкая боль, удушающая тяжесть... Голова будто раскалывается на части. Муть не хотела рассеиваться, но Чжоу Цзышу принудил себя сосредоточиться. Тепло. Пахнет кожей, дымом, травами. Запекшейся кровью. Слышно, как тихо кипит вода, а за стенами воет ветер. Он все еще на горе. Вопрос второй: где бессмертный? Гвозди вдруг снова зашевелились, и Чжоу Цзышу содрогнулся. Все затянула красная пелена. Холодные руки вдруг дëрнули его вверх, между лопаток будто приложили лëд, но тут же тëплая ци хлынула по меридианам. — Дыши правильно, ученик Цинь Хуайчжана, — сказал хриплый голос над ухом. — Вдох, три счëта, выдох. Чжоу Цзышу захлебнулся — если ци можно было захлебнуться. Он дернулся, пытаясь отстраниться, но Бессмертный меч не дал, удержал за плечо. Крупно вздрогнув, Чжоу Цзышу рвано втянул воздух, задержал дыхание, выдохнул. Чужая ци разбегалась по меридианам, горячая, мощная. Боль уходила. А ведь я даже не почувствовал его присутствия, подумал он. Все это время бессмертный был здесь, а я не слышал ни его дыхания, ни его запаха, ни биения сердца. Этот монстр никому не по зубам. — Мои люди?.. — хрипло спросил он. — Их нет на моей горе, — коротко ответил даос, отпустив его наконец, и немедленно подал ему чашку с чем-то горячим и пахучим. — Выпей всë. Твоë тело измучено, это его укрепит. Чжоу Цзышу принюхался, прежде чем пить. Отвар не пах ничем опасным; впрочем, вряд ли человек, который мог убить его уже много раз, будет его травить. Вопрос: почему не добил? «Их нет на моей горе». Погибли, или кто-то успел отступить? Он выпил отвар. Тепло снова прокатилось по телу. Нет, яда тут нет, обычные целебные травы. Вопрос: зачем? Чжоу Цзышу отставил чашку. Одеяло сползло, прохлада коснулась тела, и он вдруг понял, что обнажен. Он вскинулся, невольно прикрывая рукой гвозди. Бессмертный хмыкнул, отвлекшись на жаровню, помешать что-то в котелке. Отсветы пламени танцевали на его лице, и оно не казалось больше таким застывшим, даже высокие скулы как будто порозовели. — Что ты прикрываешься, как девица? Я на тебя уже до тошноты насмотрелся. Эту дрянь ты сам в себя воткнул? — Он перелил густую массу из котелка в глиняную миску и поставил на окно остужать. Чжоу Цзышу неприятно удивился. Как этот бессмертный узнал? Слишком сильный. Слишком проницательный. Но все же и у него должно быть слабое место. Если его не взять ни просьбой, ни силой, остается хитрость. Зачем-то он его спас? Чжоу Цзышу позволил одеялу сползти еще чуть ниже, открывая поджарый живот. От отвара щеки чуть раскраснелись; на языке стыла горечь. Он облизнул губы. Зачем бессмертный его раздел? Искал повреждения — или дело в другом? Про даосов ходят всякие слухи. — Вряд ли я похож на девицу, цяньбэй, — медленно сказал он. — Внимательно ли вы смотрели? Даос окинул его быстрым взглядом снизу доверху, отвернулся. — Ты не ответил. Он забрал с подоконника миску, снова сел рядом и прямо ладонью шлëпнул горячую зелëную жижу туда, где кожа бугрилась над шляпкой гвоздя, принялся неласково втирать… и вдруг на мгновение склонился к виску Чжоу Цзышу, к его шее, втянул носом воздух. Чжоу Цзышу пробрало неожиданным жаром. Нежные мурашки разбежались по всему телу, и он рвано вздохнул. Вот как, значит. Полгода у тебя не вставал, даже намека не было, а тут зашевелился? Дело в том, что боль притупилась, или в опасности, Цзышу? Как бы там ни было, это только кстати. Он накрыл ладонь бессмертного своей, прижал чуть крепче. Сердце билось где-то в горле, и все же он лениво смежил веки, расслабляясь. Опасность, да? — Сам, — безразлично сказал он. Даос высвободил руку, но не сразу. Принялся втирать мазь в другой гвоздь, на этот раз медленнее. — От тебя пахнет смертью. Взгляд как у идущего на казнь. Но твоë тело изголодалось по ци и не хочет умирать. Молодому, сильному мужчине сложно убить себя вот так, жизнь берëт своë… — он замолчал внезапно, погрузившись в свои мысли, бесшумно шевеля губами. И вдруг сделал едва заметное движение запястьем. Ставни маленького оконца распахнулись, и ледяной ветер пронëсся по душной, жарко натопленной комнатке, швырнул в лицо Чжоу Цзышу пригоршню снега. Чжоу Цзышу поморщился и утер щеки. Намек был ясен, похоже, даос не был сладострастником. Но есть и не такие прямые пути. — Откуда вы знаете моего учителя, цяньбэй? Тот не ответил. Закончил втирать мазь, поднялся. — Если потянет рукоблудить, делай что хочешь, только не выплëскивай семя. Тебе кажется, что ци у тебя через край, но это не так, нельзя тратить еë бездумно. Твой глупый наставник тебя техникам удержания семени учил? Ты уже мужчина, должен был научить. — Мой наставник умер прежде, чем я возмужал, — медленно ответил Чжоу Цзышу. — Он многому не успел научить меня… Воспоминание о Поместье времен года было лучше снега в лицо — он снова почувствовал холод и подтянул одеяло выше. Игриво сказать «научите» язык уже не повернулся; да и, похоже, это не подействует на странного бессмертного. Он будто ледяной дракон, давно позабывший, как быть в человеческой форме. Может ли такое быть? — Как ваше имя, цяньбэй? — Е Байи, — коротко сказал даос, и снова погрузился в молчание. — Значит, умер… да… время прошло, все они умерли… юнцы вроде тебя заняли их место… вот почему у тебя его меч. Он подкинул углей в очаг, закрыл створки окна. — Однажды твой учитель приходил на мою гору за помощью. Потом — уже я приходил за помощью к нему. И вот, он мëртв. Сколько же лет… не помню. Не помню. Чжоу Цзышу хотел спросить что-то, но мысли вдруг разбежались, как растревоженные мыши. Глаза начали слипаться, и он опустился на постель. Силуэт бессмертного у окна вдруг расплылся, словно тот и правда не имел формы. Но Чжоу Цзышу знал, что это не так — он видел эти точеные скулы, белые изящные ладони, сильную шею в расшитом вороте. Он уснул.