Зависимость

Белая больничная роба висит мешком, и уродливый красный шов уходит под треугольный ворот. Ноги едва касаются серого кафельного пола, и ступни мерзнут, но чувствуется холод как-то отстраненно, будто сквозь толщу воды. — Попробуйте встать, — Дотторе улыбается запалом исследователя, наблюдая внимательно. Она слушается, с недоверием перенося на неустойчивые ноги массу своего тела. Быть может, ей еще слишком рано ходить? Впрочем, спрашивать бессмысленно. Вспоротые мышцы ноют вдоль всего торса, но она сохраняет спокойное лицо. Колени дрожат, и она едва не падает. Дотторе прищелкивает разочарованно языком. — Нет, нет, — замечает плавно, наклоняя голову, — никуда не годится. Похоже, суставы придется заменить на шарниры. Да, пожалуй, стоит. Это предотвратит необратимое изнашивание…к тому же, их можно будет с легкостью заменить при повреждении… Он говорит это сам себе, пером скребя в своем блокноте, а она слушает, и холодок стекает каплями пота вниз. Пожалуйста, пусть он остановится… Первый шаг дается титаническим трудом, сквозь дрожь в ногах и притупленную боль в теле. Она не хочет смотреть вниз, потому что белые нити, сшивающие кожу, неизменно превращают серый кафельный пол, стены и потолок в тошнотворную карусель. Интересно, она еще может плакать? Второй шаг выбивает из груди громкий сдавленный выдох, и Дотторе вновь принимается за перо. — И снова просчет с моей стороны…какая досада. Следовало убрать дыхательный процесс за ненадобностью. На данный момент он более не является обязательным условием функционирования организма, а потому… Впрочем, не страшно, — обращается уже к ней, — наука прощает некоторые ошибки, не так ли? Третий шаг. Она чувствует, что из шва на шее с тихим свистом выходит выдыхаемый воздух, словно из пробоины. Омерзительно. Четвертый шаг становится последним, прежде чем ноги сдаются. Она падает плашмя на кафельный пол под недовольное цоканье Дотторе. Когда роба становится вдруг мокрой и теплой, а тело слабеет, она понимает, что совершила роковую ошибку. В фальшивую кровь происходит будто бы выброс адреналина, и она пытается поднять туловище, упирая ладони в багровую лужу на полу. Тихий, едва слышный треск расходящегося шва. Белые нити рвутся вместе с кожей, волной выплескивая на пол пахнущую металлом жидкость. Рвутся, обнажая вспоротую грудную клетку под робой, вскрывая брюшную полость, и она чувствует себя так, будто попала в самые глубины проклятой Бездны. Почти не больно, но треск рвущейся кожи оглушает, а она не может и вскричать, потому что кровь льется изо рта и змеится струями из носа. Дотторе отбрасывает блокнот и в спешке хватает что-то со стола, пока ее тело вновь ударяется о пол. — Перестаньте двигаться, — и впервые голос его звучит не спокойно, а с толикой злобы. Он переворачивает ее на спину резко, и синтетическая кровь хлюпает под ней, а роба липнет к телу. Дотторе задирает мокрую ткань вверх, закрывая ею ее лицо. — Вы умудрились повредить трубки, — замечает раздраженно, раздвигая пальцами плоть на ее груди и осматривая ее механические органы, — рассчитанные на гораздо более серьезную нагрузку. Они выдержали бы падение с высочайшего пика Тейвата, но вы смогли меня удивить. При всем желании я не смогу возвращать их на место каждый раз, когда вы будете падать. Она не чувствует, что он делает, не видит, но чувствует зато его руки в грудной клетке, то, как он задевает ребра, забираясь внутрь, под солнечное сплетение. За что ей, о, Семеро, все это? — Благо, я надежно закрепил все составляющие, — прагматично заявляет, спускаясь к брюшной полости, — однако я не удивлюсь, если ваша деструктивная сила справится и с этим. Насос, установленный вместо живого сердца, работает, верно, по тому же принципу, ибо кровь выталкивается словно по биению пульса. Дотторе чуть морщится, глядя на запачканные одежды, и подсоединяет последнюю трубку к устройству. «Кровотечение» остановлено. — Придется восстановить потерянное количество, — говорит себе под нос, осматривая расползающуюся лужу, — этого не случилось бы, если бы я перешел на полностью механическую систему…снова ошибка. Она убеждается в том, что заплакать все-таки может, потому что чувствует слезы, стоящие в глазах. Мокрая ткань закрывает лицо, мешая дышать, но ей это больше и не нужно, да и воздух не достигает имитации легких, теряясь где-то ниже шеи. — Лежите смирно, будьте добры. Щелчок. Дотторе соединяет вспоротую кожу металлическими скобами. — Это надежнее, чем шов, но до заживления вам придется соблюдать определенный режим. С дальнейшими экспериментами придется повременить до тех пор, пока я не придумаю быстрый и не затратный способ добраться до механизма. Вероятно, придется предусмотреть…нечто похожее на люк, выражаясь грубо. Однако, если установить пластину… Щелчок, щелчок, щелчок. Кожа к коже, скобы, крепкий соленый запах. Неприятное стягивающее чувство по всей длине разреза. Она слаба, она так слаба, что думать удается с трудом. Серые кафельные стены, серый кафельный потолок, красный кафельный пол. Она — больше не человек. И дальше — хуже. Дотторе щелкает последней скобой и оценивающе осматривает свою работу. Кивает и откидывает робу с ее лица. — Мне придется поднять вас, чтобы переместить на стол. Будьте добры, не двигайтесь, иначе усложните мою работу. Он морщится вновь, когда ее окровавленное тело красит его белоснежное пальто и скатывает меха в кровавые ошметки. Кладет ее с аккуратностью педанта на стол и возвращается к месту, куда отбросил блокнот. — Я позабочусь о вашей одежде чуть позже, — вытирает руки о белое полотенце и поднимает блокнот с пером. И снова скрипит пером по бумаге. — Итак, шарниры, назовем это…люк, и, — надкусывает задумчиво перьевой кончик, — решение проблемы с кровопотерей. Да, это можно считать первостепенной задачей. Она закрывает глаза, не в силах слушать дальше. Лежать жестко, мокро. Холодно.