Зависимость

«Запомни: однажды я покорю этот мир» Она никогда не воспринимала слова одержимого убийцы всерьез. В конце концов, сколько таких было до него? И сколько будет после? И каждый из них, из этих законченных безумцев, мнит себя великим конкистадором, грандиозным воином всех времен. До первого и последнего меча, прошивающего брюхо. О да, все они такие. Но не этот. Она перестает чувствовать себя в безопасности, когда города один за другим рушатся всюду, куда бы он ни пошел, а она знает, за чем он идет. Чувство защищенности сгорает, как фитиль, потому что с каждым днем он все ближе к ней, и прятаться вечно не получится. Не от него. Ах, как романтично: безумный фанатик с окровавленными клинками следует за ней по всему Тейвату, лишь бы…получить ее любовь? Изнасиловать? Убить? Изнасиловать и убить? Да Бездна знает, что взбредет в его голову, и спокойнее от этого не становится, потому что в крови, что он пролил, можно утонуть. Ах, как романтично: прятаться по всему миру, бродягой переходя из города в город, из деревни в деревню, чтобы потом узнать, что твой чокнутый «возлюбленный» сжег их дотла. Она все ждет, пока какая-нибудь морская тварь утащит его на дно вместе с собой, пока его клинки не затупятся, пока он ослабеет, в конце-то концов, но Тарталья лишь приближается и приближается, и она буквально видит его широкую почти искреннюю улыбку и то, как он мягко тянет свое любимое «принце-есса», шагая к ней. Мурашки по коже. Да, она любила его. Когда-то. Еще до того, как он слетел с катушек. Еще до того, как вырезал несчетное количество людей. Но теперь она боится. Она знает, что скоро он объявится в Сумеру, что город этот скоро пойдет на дно, поэтому настает время двигаться прочь отсюда, прочь, прочь, прочь, не оглядываясь и не жалея, прочь, беспокоясь лишь за собственную голову и радуясь, что сможет прожить спокойно еще какое-то время. Темный переулок пахнет затхлостью и специями, но воняет холодом и страхом. Она натягивает капюшон плаща, проверяя сумку и карманы, чтобы побыстрее уйти, пока не поздно. — Надо же! Она вмерзает в брусчатку, не осмеливаясь обернуться. — Неужели…неужели я нашел тебя, — его голос почти дрожит. Его слова въедаются в мозг. Она бы помолилась, да вот беда — в богов-то она не верит. — Чайльд, — сухо и холодно, насколько это вообще возможно. Пауза. — Чайльд? — он кажется расстроенным, и Архонты знают, правда это, или он просто играет в театр. Вздох. Тарталья подходит ближе, — она спиной чувствует, — подходит ближе, и брусчатка гулко стучит под его сапогами. — Мы были в разлуке так долго, и при встрече ты называешь меня «Чайльд»? Он останавливается в нескольких шагах от нее. — Ну же, хоть посмотри на меня. Молчание. Она ходит по тонкому льду, потому что он — сумасшедший, он давно уже обезумел, и невозможно предсказать его эмоции. Тарталья может убить ее в любую секунду, если захочет. И захочет, вероятно. Кто ему помешает? — Принцесса, — судя по голосу…он в отчаянии, — ну же, скажи хоть что-нибудь. Отчаяние очень быстро переходит в ярость, и она понимает, что не сможет просто притвориться глухой, слепой, немощной или кем бы то ни было еще, и что ее молчание никак не изменит уже произошедшего. Уже поздно, и даже если она спрячется, то он никуда не денется. Поэтому она медленно поворачивается к нему, стараясь смотреть в глаза, а не на заляпанную кровью одежду. Оружия при себе у него нет, и это — несомненно хороший знак. По крайней мере, у нее будет возможность сказать последние слова, в случае чего. Она не знает, что говорить в такой ситуации, поэтому просто молчит, глядя на него. Чайльд не выглядит опасным. Нет, то есть, он всегда выглядит опасным, но сейчас он больше похож на того Аякса, которого она любила когда-то всем сердцем. Воспоминания обжигают. — Ты такая красивая, — он выдыхает, смотря на нее неотрывно, — еще красивее, чем раньше. Может, он не так уж и безумен? И дело даже не в его словах, а в том, как он смотрит, как говорит, как двигается. Может, он прозрел? Излечился? — Теперь, когда я нашел тебя, — он с надеждой протягивает руку, — все ведь будет, как прежде, правда? Скажи, все вернется? Я ведь…я искал тебя повсюду, я… — Я знаю, — перебивает тихо, — и везде оставил только пепел. Чайльд смотрит на нее едва не в слезах, и взгляд его беглый очерчивает тьму переулка. — Я…я ведь должен был убедиться, что тебя нет, правда? Как я мог быть уверенным в том, что тебя нет? Ее настораживает эта его эмоциональность. Да, он всегда был довольно эмоциональным, но не в таком ключе вовсе, да и вообще, как может человек, уничтоживший половину Тейвата, выглядеть так раздавленно и жалко пред лицом того, кто и вполовину не так силен, как он сам. — Я сказала, что все кончено, — она не решается повышать голос, — разве ты не понял? Он отступает на шаг назад и из глотки его вдруг вырывается сдавленный страшный смех, хотя глаза не смеются вовсе. — Нет, нет, нет, ты шутишь, — он отмахивается, смеясь так натянуто, так по-истерически, — ты просто шутишь, да? Я люблю тебя, ты любишь меня, все так, как и должно быть. — Нет. Тарталья в два прыжка оказывается возле нее, и она готовится лишиться головы, но впадает в шок, когда он вдруг обрушивается перед ней на колени, вцепляясь мертвою хваткой в подол ее платья. Плачет, трется щекой о ее бедро, судорожно перебирая между пальцев ткань, жмется к ней, дрожа, и по виду не скажешь вовсе, что вот это — величайший маньяк столетия. Впрочем… — Пожалуйста, — он всхлипывает, поднимая глаза на нее, — пожалуйста, не оставляй меня, я прошу, пожалуйста, я…ты не можешь… И поток его слов становится бессвязным, и он глотает воздух, продолжая нести какой-то бред, с силой утягивая ее на себя, пока она не падает на колени рядом. — Чайльд, я… Он прижимает ее к себе почти до хруста ребер, и она чувствует въевшийся в его кожу запах крови. Пытается сопротивляться, но он как удав — чем больше она двигается, тем сильнее душит. Ей страшно. Он так быстро меняется в настроении, что она не успевает адаптироваться, не знает, какая эмоция из огромной палитры будет следующей. — Ты пойдешь со мной, правда? Домой. И все будет, как прежде. Скажи, что пойдешь. Тарталья шепчет ей на ухо, и в голосе его все еще сквозит отчаянная истерика, но она чувствует очередной перелом, очередную смену эмоций в безумной голове. — А если кто-то попробует помешать…я спалю весь мир…весь. И он больше не дрожит, и она слышит слепую ярость, пробуждающуюся в нем. — Ты ведь пойдешь, правда? — Я… Она хочет сказать «я не хочу», но слова застревают в глотке. Он действительно спалит весь мир. И, если придется, то и остальные миры тоже. Его не остановить. — Ты пойдешь? — он повышает голос, и она на кончике языка чувствует привкус его злобы. — Ты вернешься домой? Она не думает, что у нее есть выбор.