Зависимость

— Твои волосы секутся, дорогая, — он ласково собирает в хвост длинные пряди, прочесывая пальцами, чтобы, проведя до кончиков, отпустить. Тусклый каскад рассыпается по плечам. Моракс садится рядом с ней на постель. — Я знаю, — отвечает устало, смотря на него стеклянным взглядом. Боль разрывает плоть. Она чувствует себя старой, как мир. Он любовно оглядывает ее хрупкий облик, задерживая взгляд на перебинтованных запястьях, и болезненно поджимает губы. Обнимает ее за талию и мягко целует холодный лоб. — Как твои руки? Я принес лучшие мази, что существуют. Она блекло улыбается, потирая осторожно бинты. Медленно поворачивает голову к нему. — Уже лучше, — пауза, — спасибо. Но… Моракс знает, что она хочет сказать, а потому перебивает сразу же, пускай это не в его чести. — Сегодня в гавани прекрасная погода. Теплее, чем обычно, и солнце на редкость приятное. Море невероятно красиво в его отблесках, как и пагоды площади Фэйюнь. Пока я возвращался из «Ваншэн», думал лишь о том, что ты бы по достоинству оценила эту красоту. Она качает головой, прикрывая глаза. Переплетает свои ледяные пальцы с его, теплыми, и сжимает через боль. Все тело испещрено мучительной болью, все тело, от макушки и до стоп. — Я не люблю тепло, ты ведь знаешь, — и добавляет тихо, — уже давно… Он устало потирает переносицу, и по лицу его она видит, что он в глубоких сомнениях, словно наткнулся на каменную стену тупика. В мясо будто втыкают раскаленные иглы, а она ненавидит тепло. Хочется расплакаться от боли, но она не может физически, и от этого только больнее вдвойне. Почему? Почему?.. — Прости, — Моракс прижимает ее к своей груди, поглаживая по волосам, — прости меня, если ты сможешь. Прости за все. Она обнимает его за плечи одеревеневшими руками, прикрывая глаза и пряча лицо в сгибе его шеи. Его тепло — единственное тепло, которое не причиняет боль. Единственное тепло, что напоминает о давно канувшем в забытие прошлом. Она не злится на него. Она любит, и знает, что он любит ее еще сильнее. Намного сильнее, чем может обычный человек, и, может, сильнее, чем может любой Архонт. Поэтому все и происходит. — Я…все понимаю, — и в голосе-таки чувствуются эмоции, и это не может не радовать, — я люблю тебя. Он выдыхает в ее макушку. — Я знаю, дорогая. Мои чувства к тебе столь же сильны, — запускает пальцы в ее волосы, — и оттого мне больно видеть твои страдания. Ей больно, больно, больно, и боль эта рвет на части расползающееся тело. — Тогда, — она жмется к нему почти отчаянно, — может, время пришло? И она грудью чувствует, как проваливается его сердце. Моракс сжимает ее сильнее, почти до боли, и качает головой. — Нет, — его голос сдавлен немного, чуть сипл, — прости, я не могу исполнить твою просьбу. Мне очень жаль. Он накрывает ладонью ее щеку, чуть отстраняя от себя, и заглядывает в глаза. Она видит в его взгляде мощь древней, еще не успокоившейся боли. И глубокая эта боль — причина всего. Моракс любит ее слишком сильно, и это видно по лицу его, по движениям, по тому, с каким трепетом он прикасается к ней даже спустя столько времени. — Покажи мне свои руки. Она прячет их на своей груди. Боль, ужасная боль по всему телу забивает иглы под ногти и сжигает изнутри, словно бесконтрольный яростный пожар. — Не надо, пожалуйста…прошу, не трогай… Моракс ласково гладит ее по щеке, второй рукой отнимая ее запястье от груди. Шепчет успокаивающие слова, разматывая пропитавшиеся травяными мазями бинты. Она сутулится от боли. — Пожалуйста, — умоляет тихо, — пожалуйста, перестань, я прошу, хватит… Вместе с последним слоем ткани отходит кусок плоти. Адская боль вонзает ядовитые клыки. Она бы расплакалась, если бы могла. Моракс сокрушенно опускает голову. Она бы расплакалась, если бы была жива. — Это воняет? — она смотрит на него все тем же стеклянным взглядом. Он качает головой, смотря на обнаженную кость. — Нет, — врет, вероятнее всего, — тебе больно? Ей больно так, что не смогла бы дышать, будь она все еще жива. Она берет второй рукой кусок собственного мяса, бледного и холодного, и пытается приложить к месту, где оно должно быть. Вид этой оголенной кости ломает остальные. Ей больно, но она молчит, потому что знает: если солжет, то Моракс поймет обязательно, а если скажет правду, то ему будет еще больнее. А она любит его. Всем своим мертвым сердцем любит. — Я исправлю это, — обещает, поглаживая ее щеку, — потерпи еще немного. — Я гнию, — шепчет, чувствуя ужас, — понимаешь? Как…как это можно исправить? И она держит разбинтованную руку ладонью кверху, голой костью кверху, и старается не смотреть туда вовсе. Ужас пожирает ее, колкий, холодный, словно она сама. Словно она сама, оживший вопреки законам природы труп. Зачем ты сделал это со мной? Почему ты сделал это? Отпусти меня, прошу, позволь мне упокоиться… — Дорогая, — он мягко поднимает ее подбородок, — любовь моя, не смотри туда. Ты веришь мне? Она кивает, смотря в расплавленное золото его глаз. Кивает, чувствуя, как сдавливает мертвое горло остатками невыплаканных при жизни слез. Она любит его, любит больше потерянной своей жизни, но ей так больно, так невыносимо больно… — Это началось совсем недавно, — и вопрос этот скорее риторический, чтобы отвлечь ее, — не так ли? Я обещаю, я смогу исправить это. Я избавлю тебя от боли. — Может, ты просто… — Нет, — резче, чем нужно, жестче, чем нужно, — прости, прошу. Он не может отпустить ее. Моракс не смог отпустить ее тогда, пятьсот лет назад, и не сможет сейчас. Не сможет никогда, потому что любовь его слишком сильна для простого человека, слишком сильна для Архонта. Золото его глаз блестит яркой вспышкой, и кончики волос зажигаются тоже, пока он шепчет нечто на забытом давно языке. Сосредоточенный, серьезный, но что-то в лице его выдает нотки испуганного отчаяния, что-то в движениях его сквозит страхом, и руки чуть подрагивают. Моракс прижимает кусок плоти к голой кости, шепча нечто на забытом давно языке, а она шипит от боли, не смея отвести взгляд от его лица. Зачем ты сделал это со мной? Почему ты сделал это? Отпусти меня, прошу, позволь мне упокоиться, прошу, мне больно, мне так больно… Когда Моракс замолкает, этот неведомый страх успокаивается, и он слегка улыбается. — Взгляни, любовь моя. Она медленно опускает взгляд на гниющую руку. Мясо срослось с мясом, и гниение будто бы сошло почти на нет, но боль, боль, адская боль не делась никуда. Гниение будто бы сошло почти на нет, но она все еще не живая, она — все еще труп, и чувствует, как мертвое мясо готовится к разложению снова. Как он может исправить это? Слабая улыбка. — Спасибо. Он разбинтовывает вторую руку. — Я люблю тебя, дорогая. Нечто подобное наблюдалось на других частях тела? Он не может отпустить ее. Моракс не смог отпустить ее тогда, пятьсот лет назад, и не сможет сейчас. Не сможет никогда, потому что любовь его слишком сильна для простого человека, слишком сильна для Архонта. Не сможет, хотя любовь его давно мертва, разлагающаяся постепенно у него на руках.