Ветер над городом

      Сердце стучало от волнения, как и пять бесконечных дней назад, но сейчас Петька знал, куда и к кому идет и готовился к страшному: дядя Боря в пьяном угаре, конечно, Женю убил — хотя нет, это вряд ли. Скорее родители её связали и заперли, отобрали телефон и держат в плену — да, это уже точно. Надо было бежать к ней раньше! Зря он слушал отца — тот ему только мозги полоскал, а сам ничего поделать не смог, потому и пустил всё на самотёк, а Петьку к ним не пускал, потому что… потому что стыдно было признаться в своей слабости и трусости! С другой стороны, отец — не трус. Но ведь всё бывает в первый раз! Слился, а Петке наплел про лёд, который тронулся, и про то, как решается вопрос. Столько времени потеряно зря! Нельзя было слушать отца, надо было сразу бежать в полицию! Спасать её, спасать Женю!       Петька боялся, что ему не откроют, но домофон прохрипел невнятно: «Кто?», и едва он ответил, дверь тут же запищала и поддалась.       В парадной было темно и грязно, как и в прошлый раз. На второй этаж Петька вбежал рысью. Даже звонка коснуться не успел, а дверь уже открылась — на пороге стояла Женина мама бледная, опять испуганная, в накинутом на плечи платке.       Петька и сам чувствовал ту волну ярости, которая неслась перед ним, как пенный вал, и придавала сил — такое настроение и другим людям передается, и все чувствуют — ты в своем праве. Вот и Женина мама охнула, взглянув на него, и сразу отступила, впуская в квартиру.       Тесный и темный коридорчик расходился тремя дверями: одна в кухню, где Петька уже бывал, а остальные в комнаты. Всё было открыто — Петька сунул нос в одну спальню, в другую. Бедную обстановку хозяева равномерно размазали по стенам: шкафы, кровати, столы, стулья — всё стояло прибранное, аккуратное, чистенькое, постели застеленные. Жени нигде не было.       — Где она? — спросил Петька не своим голосом. — Где Женя?       — Ой, — пискнула мама, — её нет. Она у Лены.       — У какой Лены? Что вы с ней сделали?!       У Петьки тряслись руки. От ярости, возбуждения, страха и черт знает чего ещё он весь внутри вибрировал, как натянутая струна. Чтобы как-то сдержать эту дрожь, он уперся ладонями в коленки, подышал глубоко и медленно, как бегун после спринта. Вроде бы немного отпустило, но Женина мама, видимо, приняла эту позу за что-то угрожающее: она сжалась вся в перепуганный комок, завернулась в платок и заговорила быстро, словно оправдываясь:       — У сестры моей! У Жениной тетки, в Гатчине! В понедельник и поехала после школы. Ничего я с ней не делала, что ты! В Гатчину она уехала, к Лене!       Петька глядел снизу вверх из-под челки и не знал верить или нет. Глаза у Жениной мамы были на мокром месте, губы тряслись и вся она в этом сером шерстяном платке была как маленький испуганный зверек.       — А дядя Боря где? — продолжил Петька допрос.       — Так на работе он! Уже три дня как работает, как же! Иван Петрович устроил, дай ему бог здоровья!       — Какой Иван Петрович? — удивился Петька.       — Как же, невысокий такой, кругленький! Папа твой.       Петька потряс головой, чтобы там хоть как-то улеглась информация.       — Почему же она трубку не берет? Почему мне не отвечает? Что там с ней случилось в этой Гатчине? Зачем ей было уезжать? — чуть не плакал он.       — Как это не берет? — Женина мама удивилась неподдельно. — Почему не отвечает? Она отвечает! Я же сегодня звонила…       Петька, где стоял, там и сел прямо на пол. Обхватил голову руками, захныкал, совсем как маленький:       — Не отвечает! Она мне не отвечает…       Снег с его кроссовок набежал на полу лужей, и теперь эта холодная жижа впитывалась в штаны на заднице. Петьке было все равно. Горе его было глубоко и неизбывно. Это он во всем виноват! Он сунулся, наломал дров — как отец говорит — и теперь Женя его больше ни видеть, ни слышать не хочет. Что же теперь — ехать в Гатчину?       — Мальчик? Ну что ты, мальчик? Пойдем! Пойдем.       Петька нехотя поднялся. Он думал, что его снова выставят за дверь, но Женина мама тянула за одежду, заставила снять куртку, разуться, повела в кухню и усадила за стол.       Она засуетилась у плиты, забренчала какими-то ковшиками, поставила на огонь чайник, стала выкладывать разное на стол, явно желая Петьку угостить и утешить: блюдечко с вареньем, сушки и печенье на широкой тарелке с отбитым краешком, что-то еще небогатое съестное. Петька глядел перед собой невидящим взглядом, мысли его были далеко, и никак их было не собрать в кучу…       — Что? — спросил он рассеянно, заметив, наконец, что Женина мама о чем-то его спрашивает.       — Тебе ведь с сахаром, да? Ты такой худой, как же так! Тебе нужно лучше питаться. Мы с тобой сейчас кофе попьем.       — Не надо, спасибо, я не люблю… — Петька стал отказываться, но чашка с черной жидкостью уже стояла перед ним на блюдце из другого сервиза.       Женина мама села напротив, двигала к Петьке тарелки со скромным угощением и говорила, говорила…       Её звали Надеждой Сергеевной. Она тоже предложила обращаться к ней «тётя Надя», и Петька рассеянно кивнул, отхлебывая из чашки горкий кофе. Говорила она много и нервно, повторялась, что-то спрашивала, но не дожидаясь ответа, продолжала. До Петькиного сознания её речи доходили фрагментами.       — Ты пойми меня, миленький… Не надо никуда звонить, не надо никому жаловаться! Тебя ведь Петя зовут, да? Работа это такая радость! Боря теперь сам не свой, только об этом и говорит, дай бог, чтобы всё наладилось. Ты меня тётей Надей зови, а хочешь, и просто Надей. И без «тёть» можно, что это я совсем!       Кофе Петька не любил, он и с молоком-то его не пил, а тем более черный. Вкус у него был горький и отдавал почему-то лекарствами, но не пить было неловко — тётя Надя смотрела, как казалось, выжидательно, и, каждый сделанный Петькой глоток, её словно подбадривал, и она продолжала болтать дальше:       — Только бы всё не сорвалось, только бы наладилось… Так пожить хочется по-человечески! И Женечке семья нужна нормальная, нельзя же, Петенька, семьи разрушать… Ты пей, пей… Прости меня, миленький мой, прости меня дуру…       То ли из-за тёти Надиной болтовни, то ли из-за остывающего в груди беспокойства Петьку стало укачивать. Страшно захотелось спать. Перед глазами запрыгали мушки. Мысли разбежались из головы окончательно, и всю её заполнило низкое сонное гудение.       — Пойдем, мой хороший, пойдем… Ты на диванчик приляжешь, отдохнешь. Прости меня, ради Бога, дуру…       Поднялся Петька с трудом, Надежда Сергеевна, придерживая его за бока, довела до накрытого линялым поркывалом дивана. Петька сел на него и понял, что больше не встанет: голова кружилась и болталась на шее, как у куклы.       — Ты приляг, приляг… Отдохни! Ничего страшного, хороший мой…       Ложиться Петька отказался и решительно вертел головой. Что-то с ним творилось нехорошее, совсем нехорошее, неспроста ему так хочется спать! Тётя Надя пискнула и куда-то убежала.       Петька попытался встать, но не тут-то было. В голову будто ударила приливная волна — в глазах потемнело, комната стала вращаться вокруг, как чертова карусель, чтобы усидеть прямо он вцепился в диванную подушку и зажмурился. Во рту стало горько. Петька хотел выругаться, но ватный язык не слушался, получилось только «Сссст…» и капля слюны упала на грудь.       Из коридора послышалась тихая возня, щелчок замка и глухой стук входной двери, и в квартире стало очень тихо.       «Она меня отравила» — понял Петька. — «Теперь она поедет в Гатчину и убьет Женю».       Он потер ладонями лицо, потряс головой. Стены плавно качались то влево, то вправо, искривляясь, словно водоросли на дне реки. Петька попытался подняться, пол под ногами дёрнулся в сторону, но он схватился за драный подлокотник и устоял. Маленькая победа. Колени дрожали как у левретки, голова кружилась, тело слушалось как-то нехотя, но он стоял. Сделал шажок. Ещё один. Может идти — круто!       Держась за тумбочку, потом за стеночку, потом за дверную ручку он доковылял на непослушных ногах до прихожей. Входная дверь была заперта, Петька попытался было разобраться с замками, но это оказалось нереально: вокруг ручки было так много задвижек, защелок, маленьких рычажков и прочего, что открыть её смог бы только хозяин. Петька с досады двинул по ней кулаком, прижался лбом к древнему дерматину. Постоял. Решил, что нужно выбираться во что бы то ни стало, обязательно надо было предупредить о чем-то Женю… только о чем? Кажется, ей угрожала страшная опасность! Нужно было спешить, нужно было куда-то ехать! Как же выбраться из этой чертовой квартиры?       Петька вспомнил про балкон. Вот оно! Он взял путь обратно в комнату. Пол ходил ходуном, ноги тряслись, стена, к которой он старался прижаться, вдруг то ни с того ни с сего убегала, то наскакивала на него и толкала. Тело начинало проявлять непокорность, оно отчаянно не хотело стоять прямо и передвигаться на двух конечностях. Петька встал на карачки и пополз по щелястому паркету к балконной двери. По пути у него из кармана выпал телефон, Петька попытался было набрать папу, но получалась только какая-то ерунда — пальцы не слушались, тыкали не туда, он взвыл от досады и швырнул телефон в сторону.       Каждый шаг давался с огромным трудом — желтая паркетная елочка разъезжалась, как мехи аккордеона, и тянула Петьку вниз, в пропасть, но он упорно полз вперед, мыча и борясь с тяжелым дурманом, пока не уперся головой во что-то твердое и холодное. Вожделенная дверь! Петька поднялся на ноги, уцепившись за ручку, поднажал и едва не грохнулся на спину, когда дверь открылась.       Свежий морозный воздух немного привел его в чувство. Петька вывалился на балкон, повис на железном поручне кованой ограды, подышал. С тоской заметил, что стоит на мерзлом балконе в одних носках, но возвращаться за обувью и курткой уже не было сил. Он свесился через перила, прикинул расстояние до земли: по двору мела поземка, а перед глазами и без того стояла пелена, но даже так стало ясно — высоко. Петька лег животом на ограждение, перекинул сначала одну ногу, — нащупал опору, — потом другую. Еле удержался, когда голова снова закружилась. Теперь надо было спуститься ниже, повиснув на руках, и уже так спрыгнуть вниз, чтобы поменьше лететь. Удалось это наполовину. Стоило убрать одну ногу с узкой опоры с внешней стороны балкона, как тело обмякло и отказалось слушаться.       — Убьется! Мамочки, убьётся! — истошно завизжал снизу чей-то голос.       Кто-то крикнул: «Помогите», Петька повис, цепляясь за ограждение замерзающими пальцами, повисел так секунду и упал вниз.       То ли падать оказалось не так уж высоко, то ли Петьке повезло, но очухался он быстро. Задница, на которую он приземлился, заныла тупой сильной болью, но было не до нее: всё вокруг крутилось и вертелось, никак не удавалось на чем-то сфокусироваться. Встать на ноги снова не вышло, и Петька решил двигаться на четырех опорных. Он не мог вспомнить куда и зачем нужно было спешить, но бежать — точнее ползти — нужно было срочно. Он собрался с силами и решил добраться сперва до набережной. Голова совсем отказывалась работать, глаза закрывались сами, от холода стыли ноги и руки.       Снова послышались чьи-то крики, резкий визг шин, и во двор влетела серая Гранд-Витара. Отец кинулся к нему с белым от страха лицом, Петька, стоя на коленях, ткнулся ему лбом в живот, обхватил руками, и мрак накрыл его окончательно.       Как сквозь плотную завесу пару раз пробился голос отца: «Что вы ему дали?! Что? Сколько?». Петьку куда-то несли. Лёнькин папа сказал: «Ничего не будет. Не паникуй. Зато выспится». Отец ответил тихо и грустно: «За что мне наказание это. За какие грехи», и всё кончилось.