Ветер над городом

      Когда Петька родился, Иван Петрович от нахлынувшего счастья заболел. Он почти перестал спать и есть, подходил к спеленутому карапузу каждую минуту, сторожил его сон, слушал, как тот дышит и не перестал ли, по любому надуманному поводу дергал жену и врачей, в общем — чокнулся. Пришлось Лиде, едва она отошла от родов, возиться не с одним несмышленышем, а с двумя. От мужа толку было мало: он превратился в заполошную бабку.       Иван Петрович сыпал какими-то выдуманными страхами, цитировал лжеученых и крестьянских повитух времен Ивана Грозного, вглядывался в розовую Петькину мордашку и искал на ней признаки болезней, которых точно не было. Сыпь от обычной потницы вызывала у него панику, а первые разы, когда Петька срыгивал после кормления, он бежал вызывать скорую. Над сыном он трясся как над хрустальной вазой, боялся брать на руки, опасаясь, что обязательно уронит или что-то в нем сломает, пальцы его от страха не могли удержать ни со́ски, ни банки с присыпкой. Каждый день он ждал страшного — что малыш простудится и непременно умрет, что проявится какая-то наследственная болезнь, или что Петька просто ни с того ни с сего пополнит ряды младенцев, умерших во сне.       В конце концов он довел бы себя, а заодно и жену, до нервного срыва, и Лида, собрав как-то утром после очередной бессонной ночи легкий чемоданчик с его вещами, выставила мужа за дверь, велев пожить месяцок у родителей. Этот месяцок дался Ивану Петровичу тяжело, но потом, вернувшись домой, он научился держать себя в руках и не пускать страхи наружу.       С того момента все ужасы, что рисовало его воображение про ненаглядного сына, Иван Петрович запирал в своей душе. Там они дружили и женились, плодились и размножались. Все опасности, которые грозили Петьке, Иван Петрович умножал на три, и если внешне изо всех сил старался быть спокойным и рассудительным, внутри каждый день трясся за сына, как тростник на ветру. То, что Петька младенчество благополучно пережил, вымахал теперь почти с батю ростом и говорил басом мало что меняло. Для него он навсегда остался крошечным хрупким кульком, дороже которого нет ничего на свете, и от одних мыслей о котором начинал болеть живот.       

***

      Петька проснулся резко, как по щелчку пальцев. Огляделся — комната было его, родная, с бардаком на полках и кучами шмотья по углам. С кресла самую большую стопку одежды батя переложил на стол, и теперь дремал в нем, сложив руки на животе и опустив подбородок на грудь. Живот его медленно вздувался на вдохе, а нижняя губа на выдохе мелко дрожала, и весь он напоминал чем-то блаженного Будду в нирване.       Поняв, где находится, Петька осторожно ощупал себя — тело под одеялом было целое, руки-ноги были на месте, и никаких повреждений не имелось, разве что зад побаливал. В голове лениво шумел морской прибой — то тише, то громче. За окном всё ещё был мутный зимний день (или снова был?), и голубоватый тусклый свет сквозь жалюзи разлиновал потолок знакомыми полосками. Петька приподнялся на локте, покрутил головой, проверяя — не отвалится ли она.       Отец, как будто почуяв его пробуждение, всхрапнул, дернулся сонно и поднял голову.       — Доброе утро! — проворчал он, поднялся с кресла, потер поясницу и пересел на край Петькиной постели. — Как ты себя чувствуешь?       — Нормально, вроде… — Петька зевнул и повернулся на бок. — Бать, а что вчера было?       — Ох, сынок. Чего только вчера не было! — Иван Петрович сунул пальцы в растрепанную Петькину шевелюру. — Дядя Коля Соколов тебе промывание желудка хотел делать, не мог поверить, что тебя с двух таблеток так крепко вырубило, а Надежда Сергеевна перед нами на коленях стояла и божилась! Женя твоя все телефоны оборвала — и твой, и мой. Мама звонила, с тобой хотела поговорить — я никогда в жизни столько не врал и не изворачивался, доказывая, что у нас тут всё хорошо, — только она, кажется, все равно не поверила, и скоро домой прилетит. В общем, горячий был денёк.       Петька выполз из-под одеяла и пристроил голову у отца на коленях.       — Она хотела меня убить? Женина мама? — спросил он.       — Нет, Петюнь. Не убить… — Отец натянул Петьке на плечи одеяло. — Понимаешь, какая штука. Женина мама немного не в себе… Нет, она не сумасшедшая, просто очень нервная, беспокойная. Когда ты пришел к ним в первый раз, да еще с такими грозными, хоть и обоснованными обвинениями, она ужасно напугалась. Что-то она слышала про ювенальную юстицию, что-то её не очень здоровое сознание дорисовало, и она решила, что Женю у неё обязательно заберут — ты этому поспособствуешь. Я говорил с ней, с ними обоими, и знаю, что Женю она безумно любит, и, как любой родитель, ужасно боится своего ребенка потерять. Потому и следовало действовать осторожно — из-за Надежды Сергеевны. Я боялся, что сунься ты к ним опять, да еще с бушующим пламенем в груди, она может отреагировать неадекватно. Так и получилось, а?       Петька вздохнул:       — Прости, пап.       — Ничего. Я тоже хорош! Надо было, наверное, всё тебе объяснить, просто я хотел повременить с этим, пока всё не наладится. Я предложил Боре работу, не ахти что — в нашей конторе водителем-курьером, он с радостью согласился. Всё шло хорошо. Неделька-другая, и забылась бы эта нездоровая пьяная жизнь, мама Женина успокоилась бы, и тут ты — опять с расспросами, опять с обвинениями, опять юноша бледный со взором горящим! Женю она уже спрятала — отослала к тётке, но испугалась, что ты от них сразу в полицию пойдешь, и решила, черт её подери, тебя усыпить…       — Как кота? — усмехнулся Петька.       — Она дала тебе свое снотворное. А чтобы вкус был незаметен, подсыпала таблетки в кофе. Но что-то там не сработало — Коля мне объяснял, но я не очень понял — и ты заснул не сразу. Что делать дальше Надя не знала, заперла тебя от греха в своей квартире и побежала за помощью — к мужу и ко мне. Хорошо, что она мне сперва позвонила…       Иван Петрович вздохнул. Погладил сына по голове. Подвинулся так, чтобы тому было удобней.       — Голова не болит? — спросил он.       — Не. Шумит только. Пап?       — Ну?       — Что теперь будет с этим дядей Борей?       — Не знаю, Петь, как пойдет. Обычно, если человеку дать возможность зарабатывать и жить нормально, он с радостью соглашается… — Иван Петрович поймал недовольный Петькин взгляд, — а, ты про Женины синяки! Понимаешь, сынок, какая штука. Это ведь ей решать, что дальше. Только что-то мне подсказывает, что она от своих родителей не откажется, какими бы они ни были. Да и синяки ей на руке Боря оставил не нарочно, я с ним пообщался, вроде мужик неплохой.       — Угу. Отличный мужик. — Буркнул Петька.       — Ну, брат, пьянство дело такое... Он ведь вообще-то не алкаш, просто так вышло. Потерял работу, и посыпалось всё, одно за другим — долги копятся, кредиторы в дверь ломятся… Ты знаешь, что такое паника, Петь? Это страшная вещь! Это то, что заставляет меня браться за ремень и лупить тебя, взрослого человека по попе, хотя я знаю, что делать этого нельзя. Это то, что любого делает дураком неуправляемым!       — А дальше бухло. — Продолжил отец. — Оно знаешь, как быстро человека в скотину превращает? Опомниться не успеешь, а уже животное. А ведь он её папа! Ведь он её любит, и она его тоже! И вот этот родной человек заперт где-то там, внутри пьяной свиньи, и что делать? Я не знаю, как она решит.       Петька замер, напрягся весь, вспомнив, почему не выдержал и пошел искать Женю.       — Она мне не отвечает. Она меня ненавидит, пап!       — Это вряд ли! — усмехнулся Иван Петрович, — может, растерялась, может, неловко ей про свою семью с тобой говорить. А если и сердится, то скоро простит, это точно! Уж больно она за тебя перепугалась, когда узнала, на какие подвиги ты ради нее пошел.       — Правда? — не поверил Петька.       — Уж будь спокоен!       Петька вылез из постели, сел рядом с отцом, прижался плечом к его плечу.       — Прости, что я к ним пошел. Прости, что не послушался.       — Да уж, Петь, — вздохнул отец, — рискнул ты здорово.       Петька поерзал, взглянул на него щенячьими глазами:       — Выдерешь?       Иван Петрович усмехнулся.       — Ой, дурачок! А не будет с тебя? Ты что же думаешь, мне нравится тебя драть? — он потрепал сына по волосам, и добавил грустно, — Что же это, Петь, у нас уже в рутину вошло? Пора завязывать, а?       — Пора… — с надеждой ответил Петька.       — Не скажем маме? — с надеждой спросил Иван Петрович.       Петька согласно кивнул, и они с отцом ещё долго сидели обнявшись.       А дальше был день посещений: сперва зашёл Лёнькин отец, расспрашивал Петьку о самочувствии, мерил давление, заставлял следить глазами за пальцем, даже потребовал показать синяки на заднице, но тут Петька отказался наотрез. Дядя Коля сказал: «Ну, значит, здоров, можно в школу».       Вслед за ним прибежал сам Лёнька, долго расспрашивал о том, что все-таки случилось, а когда понял, что Петька будет молчать, сам поделился школьными слухами.       Как вообще попала в школу информация о Петькиных приключениях, было не ясно, но говорили следующее: что Петька связался с бандой наркоторговцев и с трудом унес ноги во время облавы; что Петьку похитили цыгане, требовали за него выкуп, но Петька прыгнул с третьего этажа и убежал; что похитили — да, но не цыгане, а сектанты, которым не понравилась Петькина стрижка и цветные волосы, и Петька сбежал от них через окно, спрыгнув, правда, не с третьего этажа, а с четвертого. Было много ещё других версий, в которых похитители разнились по степени опасности, а этажи становились всё выше и выше. Как всего за один день расползлось по школьному чату столько домыслов, оставалось только гадать, но ясно было одно: какова бы ни была правда, а Петькин рейтинг популярности подскочил до небес.       Когда Лёнька убежал, а Петька принял душ и позавтракал, явился следующий гость — Женина мама. Она долго топталась в дверях, то краснея, то бледнея, бросая на Петьку виноватые взгляды, и теребя на груди платок. Наконец, она шагнула к Петьке, протянула к нему худые дрожащие руки и вдруг упала перед ним на колени. Петька испугался и хотел было отпрыгнуть, но тетя Надя вцепилась ему в ноги и запричитала так быстро и невнятно, всхлипывая и давясь словами, что непонятно было совершенно, что она говорит.       Обоим мужикам с трудом удалось поднять её на ноги, и усадить за стол. Чая она не пила, молчала, глаза её поминутно наполнялись слезами. Отец тоже молчал, видимо, решив, что сын должен заговорить первым. Неловкая тишина висела долго, и Петька в конце концов не выдержал:       — Надежда Сергеевна, простите меня, что я… Э… Что я так к вам вломился. — Петька пораскинул мозгами, решая, за что бы еще извиниться, но ничего не придумал. За Женю он беспокоился искренне, а её родителей всё равно считал непутевыми.       Женина мама в ответ пискнула и накрыла рот ладонью.       Опять повисла пауза, и Петька умоляюще взглянул на отца. Тот кивнул:       — Что ж. Давайте считать инцидент исчерпанным? За примирением сторон?       Тётя Надя снова расплакалась, но радостно и облегченно, кинулась обнимать и Петьку, и Ивана Петровича, называла обоих «миленькими», а себя дурой, просила прощения и звала в гости, благодарила за всё и утирала мокрое лицо концами платка.       Когда она ушла, Петька с отцом не сговариваясь вздохнули с облегчением. Петька, наконец, сунулся в свой смартфон и углубился в чтение сообщений, а Иван Петрович, подперев рукой подбородок, смотрел на сына. Любой бы сказал, что сейчас этот подросток с дурацкой прической и упрямым взглядом совсем не был похож на того карапуза, над которым он трясся пятнадцать лет назад, но Иван Петрович за пятнистой челкой видел не угловатого взбалмошного тинэйджера, а своего драгоценного малыша.       Тот читал с экрана смартфона, набирал что-то в ответ и то улыбался, то хмурился. Вдруг он сунул телефон в карман и побежал в прихожую одеваться.       — Ты куда? — крикнул отец.       — К ней! — Петька наспех обувался и мотал на шею шарф.       На улице вечерело. Короткий, как память красавицы, зимний день блеснул на прощанье золотым огоньком заката, раскрасив рваные облака яркими красками, и тут же его перебили включившиеся фонари, фары машин, вывески магазинов.       Петька мчался по запорошенному снегом тротуару мимо припаркованных легковушек навстречу своей первой любви. Женя выскочила из парадной смешного дома с нелепыми колоннами и побежала навстречу Петьке. На ней не было шапки, и когда они встретились, уши её покраснели — то ли от холода, то ли ещё от чего.       Петька осторожно накрыл её красные уши своими ладонями и сказал:       — Прости! Мне не надо было… Мне вообще не стоило…       Женя в ответ молча прижалась к его груди.       

Эпиложек

      — Только через мой труп! — протестовала мама. — Как тебе такое только в голову пришло, Петя?       — Ну а что такого, мам?       — Как это «что»? Да где это видано, чтобы в твоем возрасте делали татуировки? — мама бегала от Петьки по квартире, отмахиваясь и негодуя.       — У нас в классе у всех уже есть!       — Не смеши меня, котеночек, и не пугай. Это неправда!       — И не татуировки, а татуировку. Всего одну! Вот здесь, — Петька задрал рукав футболки, — от плеча до кисти. Тут как бы змея, потом на локте языки пламени, а ниже китайские иероглифы. Под худи и не видно будет!       — Нет, это невозможно! Ты что же, на полном серьезе меня спрашиваешь? — возмущалась мама.       — Ну, конечно! Ведь разрешение от родителя нужно…       — Нет, нет и нет!!! Боже мой, это немыслимо. Ваня? Ваня, ты слышал, что он хочет с собой сделать?       Иван Петрович мурлыкнул из кухни что-то удивленное.       — Татуировка! Ты слышишь? — кричала мама. — Какая-то змея! Какое-то безумие!       — Мам, ну если ты не хочешь змею, можно цветочный орнамент или руны. — Канючил Петька. — Я скину тебе картинки…       Мама казалось готова была взорваться, но её перебил звонок в дверь.       — Женя! Как хорошо, что ты пришла! — мама схватила опешевшую Женю за руку и повела из прихожей в глубь квартиры, — я тебя прошу, повлияй на него! Отговори! Ведь это немыслимо, какие татуировки, он еще ребенок!       Иван Петрович, наблюдавший сцену с отстраненной улыбкой, смерил Петьку хитрым взглядом:       — Зачем ты дразнишь маму, сынок?       Петька пожал плечами:       — Я не дразню, а набиваю цену. Она сама сказала, что если в четверти не будет троек, я смогу попросить что угодно.       — А что троек не будет? — удивился батя.       — Будут, конечно. Зато мама сможет отказать мне с чистой совестью, а радость, что я не набью татуху, смягчит огорчение.       — Умно! — похвалил Иван Петрович. — Молодец.       — Бать? — Петька обнял отца за плечи, — дай денег, а?